Литературная критика

Клайв С. Льюис ( 1898-1963)

1. Сон Адама

Полагаю, все эти великие сказки двадцатого века: «Властелин колец», «Хроники Нарнии», «Гарри Поттер», – это переживание тоски человека по Раю. Для религиозного сознания естественно понимание того, что реальность (падшего) мира сильно искажена относительно первоначального замысла о нем Творца, что человек некрасив и жесток, старость уродлива, а любимые умирают в муках.

Кто-то из христианских толкователей Библии говорил, что Адам и Ева после грехопадения могли помнить Рай как далекий сон. Это не похоже на метафору. Грехопадение меняет сущность человека: «кожаные ризы» означают не только приобретенную смертность, но другую материальность, совершенно иную физику. То есть Адам, чувствующий теперь физическую боль, живущий в трех измерениях и, грубо говоря, имеющий материальный мозг, через какое-то время после изгнания из Рая вряд ли мог уже по-настоящему вспомнить, как он чувствовал через свое бессмертное, «духовное», тело, но смутно помнил о Рае, как больной помнит о том, что значит быть здоровым. И все эти фэнтезийные сказки, создающие идеальные миры, в которых львы говорят, люди обладают магическими способностями, предатели могут быть прощены, а добро_побеждает_зло, всё это – сон потомков Адама, которые уже только из-за принадлежности к роду человеческому не смогут до конца забыть о том, что Рай все-таки был.

Из биографии Льюиса важна пара моментов. Во-первых, он участвовал в Первой мировой войне и был ранен, хотел участвовать во Второй, но был признан не годным по здоровью. Во-вторых, он сознательно обратился в достаточно зрелом возрасте (после тридцати). Это, мне кажется, уберегло его от наивности и религиозной сентиментальности. И последнее: в его жизни, опять же в зрелом возрасте, был удивительно счастливый, но очень короткий брак, жестоко испытавший веру Льюиса и заставивший его переосмыслить многие вещи.

2. Или, Или, лама савахфани?

Одна-единственная вещь, которой занимается Льюис всю жизнь в своих художественных произведениях – это теодицея. На разном художественном материале так или иначе он разрабатывает эту идею, никогда не отвлекаясь ни на что другое. И это совершенно удивительно. Ни Толкин, ни Честертон, ни Макдональд, ни другие религиозные писатели этого времени не создают настолько светлой картины мира, полного доверия Богу, как Льюис.

Как оправдать благость Творца и творения, тем более если ты живешь в самое адское время в истории: в период обеих мировых войн?

Еще задолго до личной трагедии Льюис решает для себя другой, еще более страшный вопрос религиозного сознания: «Или, Или, лама савахфани?», то есть вопрос о присутствии Бога в человеческом страдании, этот камень преткновения концепции личностного Бога.

Эта тема впервые разрабатывается в эссе «The Problem of Pain», которое у нас переводится как «Боль». У Льюиса есть еще одно эссе с похожим переводным названием: «Боль утраты» или, оно же, – «Исследуя скорбь» («A Grief Observed»). Это соответственно его первое и последнее крупные эссе. Это программные вещи, сопоставив которые я вижу решение Льюисом одного и того же вопроса («где Бог, когда я так страдаю?») теоретически-богословски, то есть извне этого переживания, и потом, после смерти жены, – уже непосредственно, как говорится, de profundis. Но об этом – чуть позже.

Пока еще Льюис не пережил своей главной боли, ответы для него очевидны. Пока Кьеркегор утверждает необходимость пережить присутствие Бога в Его отсутствии («Евангелие страданий»), а Бонхёффер строит теорию о «взрослении человечества» без Бога («Сопротивление и покорность»), Льюис разными средствами выражает одну и ту же мысль: Аслан всегда рядом, и он всегда помогает, даже если ты не можешь этого увидеть или понять его замысел, и единственное, что требуется от человека, – это доверие ему. Эту же мысль развивает в последнем письме Баламут, описывая своему племяннику-чертенку, что происходит с человеком, обращенным к Богу, когда его душа отделяется от тела: «И вот он мог сказать Им, одному за другим, не “Кто ты?”, а “Значит, это все время был ты!”». В романе «Пока мы лиц не обрели» Оруаль просит знамения и, конечно, не получает его, но неуловимость действия Бога (богов) (равная неуловимости Аслана: «он вам не ручной лев») – основная мысль романа, и поэтому логично, что Оруаль, начавшая книгу с обвинения богов, в итоге приходит к утешению Иова: Бог не показывает ей Своего лица, не объясняет смысла ее страданий и не отвечает на вопросы, но само Его присутствие, даже само Его существование просто снимает все вопросы, как в евангельском «и радости вашей никто не отнимет у вас; и в тот день вы не спросите Меня ни о чем».

3. Сказочная догматика

Интересно, что произведения Льюиса удивительно точны догматически (чего, в принципе, не очень ожидаешь от религиозного фэнтези и даже от аллегорических притч вроде «Расторжения брака»). Это не всегда именно англиканская догматика, скорее Льюис разрабатывает какие-то положения, общие для всех христиан: в «Просто Христианстве» он напрямую говорит, что не хочет забираться в области, где так много споров, и ограничивает себя тем, в чем все христиане согласны. Он, например, всячески отстаивает идею синергии (или, по-латински, кооперации), общую для основных христианских конфессий. В части «Лев, колдунья и платяной шкаф» Аслан оставляет детей в самый трудный момент, чтобы они всё сделали сами, при этом он не только постоянно незримо помогает им, но он хочет, чтобы его звали, надеялись на него, чтобы всё делали его именем. В «Каспиане» Питер говорит о Льве: «Я не знаю, что он предпримет. Не сомневаюсь, что случится это, когда захочет он, а не мы. Но ему нравится, чтобы мы делали то, что в наших силах».

В «Нарнии»[1] есть поэтизированные, но невероятно точные аллегории на основные библейские события: Аслан (Сын Императора-за-морем) творит мир песней (!!!) = Бог творит мир «Словом», т.е. через Сына. Последняя битва, Страшный суд, конец мира и «Новая Нарния» – это поэтическая аналогия Откровения. «Письма Баламута» – это вообще учебник христианской сотериологии. И хотя некоторые высказывания Баламута входят в конфликт со строго англиканской догматикой (я не понимаю, например, как совместить фразу «Страдать ему еще придется, однако они радуются этим страданиям»[2] с отсутствием в англиканстве идеи Чистилища и вообще с догматом о предопределении к спасению), однако механизм воздействия ангелов и бесов на человеческую душу, который лежит в основе книги, описан безупречно.

Епископ Каллист Уэр в своей статье «C. S. Lewis: An ‘Anonymous Orthodox’?» и вовсе находит «тринитарное» место в «Хрониках»: «…в сказке “Конь и его мальчик”, когда Шаста спрашивает странного спутника, невидимого в тумане, кто он такой. Льюис объясняет в одном письме, что три ответа (спутника – Шасте – А.С.) – “намек на Троицу”. Как жаль, что в сказках и романах больше нет таких “намеков”!»[3]

«Расторжение брака», в свою очередь, – это полемика последовательного христианина с Блейком (чье «Бракосочетание» было полемикой с Христианством). Это притча о загробной жизни. Понятно, что сама механика отношений Рая и Ада в данном случае у Льюиса условна (ни одна христианская конфессия не исповедует возможности покаяния после смерти и уж тем более перехода из Ада в Рай по собственному желанию). Но здесь эта условность необходима Льюису для того, чтобы более точно решить другие вопросы. Например, Льюис очень верно описывает христианское представление о том, что Рай и Ад могут быть одним и тем же условным местом, и только воздействие этого места на души праведников и грешников будет различным: как у Исаака Сирина: «Любовь... дается всем вообще. Но любовь силой своей действует двояко: она мучает грешников... и веселит собою исполнивших долг свой». Этот вопрос Льюис представляет метафорой: одна и та же райская трава, мягкая и естественная для героя-Духа, доставляет невыносимую боль Призракам, которые ступают по ней.

4. Теодицея

В предисловии к «Баламут предлагает тост» Льюис акцентирует внимание на новизне придуманного им «жанра бесовских писем». После этого он так смиренно признается, что не должен писать продолжения «Писем», потому что придуманный им жанр подразумевает, что продолжением могла бы быть только переписка архангела с ангелом-хранителем, но такую книгу, которая должна «издавать райское благоухание», он написать не в состоянии.

«Расторжение брака», как уже говорилось – это не просто притча, это полемика, то есть тоже своего рода письмо: конкретному адресату, через столетия, словно живому. «Пока мы лиц не обрели» – это переложенный античный миф об Амуре и Психее, переведенный в плоскость глубочайших христианских коннотаций. «Хроники Нарнии» – это эпопея, это аллегорическая история мира и человечества от первых до последних его дней. Плюс эссе. В общем, это совсем разные литературные жанры, но во всех решается всего два вопроса: «почему Бог не помогает мне, когда я страдаю» и «почему в мире есть зло».

Как и любой христианин, а тем более апологет, Льюис понимал, что зло не имеет онтологической природы. Бог не творил ни зла, ни смерти, они стали следствием свободы выбора человека и до сих пор ими остаются. В «The Problem of pain» у него есть забавное недогматическое предположение о том, что, даже если бы Адам и Ева не согрешили, следующие поколения людей всю свою историю в Раю сохраняли бы эту потенциальную возможность греха, которая смогла бы стать реальностью в любую минуту (развивая эту мысль, можно было бы предположить, что рано или поздно грехопадение все-таки бы произошло). Но в любом случае Льюису понятно, что зло исходит от человека: как от непосредственно личности, так и от собственно человеческой природы. Бог не заставляет Эдмунда предавать брата и сестер: Эдмунд делает это даже не под угрозой жизни. Бог не заставляет Мираза убивать брата и покушаться на племянника. Не Бог отдает Истру-Психею на растерзание Чудищу, а ее собственный отец. Не Бог создает концлагеря, а фашисты. И конечно, не Бог убивает любимую жену Льюиса, это делает рак.

Настроение и атмосфера «A Grief Observed», особенно его начала, – полная противоположность «The Problem of Pain». Если в эссе 40-го года Льюис, несмотря на одну пережитую войну и начавшуюся вторую, вполне бесстрастно и почти радостно исследует (т.е. практически как ученый-богослов) проблему теодицеи и даже дает своему эссе структуру с говорящими главами вроде «Божье всемогущество», «Божественная благость», «Человеческое зло» и т.д., то свое последнее эссе Льюис пишет из бездны личного горя и отчаяния. Он уже не может, как ученый, абстрагироваться от абсолютной реальности, он буквально сотрясается от несправедливости своей утраты, и можно наблюдать, какие этапы сомнений и отрицаний проходит его вера в благого Бога: «Все сильнее и сильнее меня одолевают два очень разные убеждения.  Одно из них – Вечный Ветеринар гораздо более жестокий и безжалостный, чем   мы можем себе представить в самом худшем воображении…  Второе – “все будет хорошо, все будет хорошо, все будет прекрасно”». Однако в какой-то момент настроение эссе выравнивается, происходит какой-то перелом (возможно, временной), и в авторе этого текста уже можно узнать автора утешения Оруаль. «Когда  я задаю все эти  вопросы Богу, я  не  получаю ответа. Но это не прежнее “Ответа не  будет!” Это  не захлопнутая перед  носом дверь. Скорее, это  спокойный, явно  без  всякого сочувствия, взгляд. Как  будто Он покачал головой не в знак отказа, а как бы не желая обсуждать вопрос. Как бы говоря: “Успокойся, дитя мое,  ты  не  понимаешь”». Льюис на себе испытывает то, что он заставил пережить Оруаль, и в конечном счете можно сказать, что он условно успокаивается, насколько это возможно и снова оправдывает Бога: «Да, небеса разрешат все наши проблемы, но, думаю, не демонстрируя искусное сглаживание всех наших явно противоречивых представлений, нам с нашими  представлениями сразу выбьют почву из-под ног. Мы увидим, что и проблемы-то никакой не было».

5. Последняя битва

Казалось бы, первая половина XX века – это просто торжество ада на земле, крах самой идеи теодицеи. Когда читаешь историю этого времени, хочется, чтобы уже наконец последний ангел вострубил и свернул Вселенную как свиток, чтобы Бог забыл о Своем творении как о страшном сне. Но в греческом оригинале христианского Символа веры Творец назван ποιητήν (= Создатель), это слово – производное от ποίησις, то есть поэзии. И пока выживший мир задается вопросом, возможна ли поэзия после Аушвица, религиозный творческий ум осознает, что поэзия – это единственный из Аушвица выход. Потому что Христианство исповедует идею антропоцентричности Творения, и лишь человек как образ Божий обладает способностью творить пусть не ex nihil, но хотя бы из праха земного. Этой способностью человек превосходит ангелов. И в случае «сказочной» части творчества Льюиса творение своих литературных вселенных прямо во время или сразу после Второй Мировой – это не эскапизм, это естественное желание увидеть, каким мог бы быть мир, если бы человек был таким, каким должен быть.

Список литературы

1. Льюис Клайв Стейплз. Собрание сочинений в 8 томах. М.: «Фонд имени Александра Меня», 2003
2. Каллист, Епископ Диоклийский. Можно ли считать К.С. Льюиса «анонимным православным»? // Льюис К.С. Собрание сочинений: В 8 т. – М., 2003. – Т. 1. – С. 280-289, 301
3. Эппле Н. Танцующий динозавр // Клайв Стейплз Льюис. Избранные работы по истории культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2015.
4. Эппле Н. Клайв Стейплз Льюис. Настигнутый радостью. Фома. № 11 (127), 2013