Литературная критика

 

Статья вышла как предисловие к первому тому пятитомного собрания сочинений  М.: Издательство «Флинта», 2020. За свой счет.
 

 

 

Фотиандр Метаноик – это псевдоним Андрея Михайловича Голова, – один на двоих с супругой.

Наша дружба с Андреем Михалычем (а мы по имени-отчеству называли друг друга со школьных лет) началась с середины шестидесятых годов прошлого века (звучит, как век девятнадцатый!). Их семья тогда переехала из центра Москвы к нам в район ВДНХ, где находилось Опытно-конструкторское бюро (позднее завод «Сатурн»), руководил которым с 1946 по 1984 год Архип Михайлович Люлька – академик, ученый, конструктор авиационных двигателей. На этой фирме, как написали бы сейчас, трудился отец Андрея Михаил Фролович, о нем я еще напишу ниже. Кстати, с Люлькой они были хорошо знакомы, и как мне рассказывали, конструктор Голов частенько заходил в кабинет руководителя предприятия с чертежами по производственным вопросам. Теперь семья поселилась в доме почти напротив заводской проходной. Спустя лет десять они переехали в двухкомнатную квартиру в новом заводском доме, прямо напротив моего. «Они» - это бабушка, отец, мать и сын Андрей. С детства у Андрея были проблемы с ногами. Первый год учебы в школе его встречала и провожала бабушка, иногда родители. Потом болезнь перешла в следующую стадию, он перестал ходить в школу, учителя приходили на дом. В это время и я зачастил к ним в дом. Говорили в основном о футболе, я рассказывал школьные новости и о ребятах нашего класса. Они тоже бывали у него, играли в шахматы, шашки. Матушка (он так ее всегда называл) Анна Васильевна неизменно собирала чай с конфетами. Изредка втроем они выбирались в театр, вызывая такси.

 Но ноги отказывали. Опытный, знающий конструктор Михаил Фролович спроектировал, а по его чертежам изготовили две инвалидные коляски: одну для прогулок на улице (все было продумано – откидные ручки для пересадки, мягкое кресло, крупные колеса от детской коляски) и стул на небольших прорезиненных колесах для передвижения по квартире. Она была на втором этаже. Поэтому на первый спускались на лифте, далее на выходной лестничный марш ставили широкие раскладные направляющие с креплением замками к стойкам с перилами, и кто-то (вначале только М.Ф., потом я) осторожно спускали тележку вниз. Это было также изобретением Михаила Фроловича. Каждую субботу и воскресенье Андрей с родителями, на коляске гулял поначалу только в Сокольниках, а потом начались выезды на ВДНХ. Частенько к ним присоединялся и я. В Сокольниках ходили на Ширяево поле смотреть игры первенства Москвы по футболу. Намного позже Андрей признается мне наедине, как он жалеет о том потерянном на стадионе времени, с какой пользой для себя мог бы его потратить.

 Каждый из близких вложил в него частичку своей любви, участия в воспитании и образовании, становлении характера, прямого и упорного, что не раз проявится в дальнейшей жизни.

 Бабушка – кладезь народной мудрости, она была прозорливой, видела человека насквозь, давая свою оценку. Андрей чутко прислушивался к ней, часто и по делу вспоминал бабушкины поговорки и прибаутки, что потом было использовано в некоторых тематических стихах и циклах, лубочных поэтических картинах. Внешне она выглядела строго, и мы побаивались ее.

 Матушка Анна Васильевна рано оставила работу ради сына. Походы в магазины, готовка (а Андрею требовался ежедневно белок, содержащийся в мясе, которое закупалось постоянно), приготовление любимых блюд, домашнее консервирование овощей на зиму. Но она была не только «добытчицей», кулинаром и заготовителем. Покупала художественные альбомы музеев мира, известных художников. Вместе с Андреем смотрели их, она предлагала ему рассказать или описать увиденное, так развивался художественный вкус, любовь к живописи, «привитая» в детстве и помогавшая в создании поэтических образов.

 О Михаиле Фроловиче я уже немного написал. Это был стержень, на котором держалась семья. Единственный, поздно появившийся сын, любимый, хотя отец в этом никогда не признавался, но гордился каждым успехом Андрея в издании стихов и книг. Многое в характере, привычках, поступках Андрея от отца. Это прежде всего, правило доводить все начатое до конца, докопаться до истины самому, если начал заниматься чем-то, отдаваться этому до предела. Сколько увлечений они вместе прошли. Началось с филателии. Их коллекция была, наверное, одной из лучших в Москве. Сидели вечерами на диване с кляссером и импортным каталогом в руках, осторожно пинцетами извлекали марки, рассматривали рисунки, оттенки, число зубчиков, что весьма ценилось в этом деле, которое втихую именовалось «одной из форм тихого помешательства». Разумеется, вслух я этого не произносил. Кстати, подобное увлечение позже нашло отражение в стихотворении «Маститые филателисты», написанном с оттенком иронии и грусти (опубликовано в сборнике «Поэзия» № 36 за 1983 год)

 

 

На смену филателии пришло библиофильство. Отсюда идет серьезное увлечение поэзий. Это были 70-е годы, когда в букинистических книжных магазинах можно было найти много интересных редкостей. Поиском занимался Михаил Фролович, приобщив и меня к этому делу. По инициативе Горького, причем еще с 1931 года, самые серьезные и наиболее полные поэтические сборники издавались в серии «Библиотека поэта», причем их было две – Большая и Малая. Подборки по духу соответствовали году издания, т.е. царившим тогда веяниям в литературе и политике, соответственно идеологической направленности произведений – не напрасноже у нас был «Союз советских писателей». Малая серия вышла тремя изданиями – 1935-1947 гг., 1947-1952 гг., 1953–1986 гг. В Большой два классических (современное, третье, не считается) издания – 1933-1953 гг., и 1954-1986 гг. 

 

Андрей Голов ок. 2006 г.

 

В качестве положительного момента отмечу серьезное внимание к примечаниям и комментариям, которые улавливали дух и соль эпохи, благодаря идеологическим ухищрениям авторов (чего стоит вступительная статья критика Дымшица к книге Осипа Мандельштама, кстати, впервые изданная в СССР). Эти сноски внизу страницы, пояснения к стихам в конце тома давали представление не только о «сквозной мысли» автора, но и об обстановке, быте, об укладе жизни и о зашифрованных в стихах фактах биографии поэтов. Другими словами, порой это были шедевры издательской культуры, которая, к сожалению, сейчас полностью утрачена. Мое столь длительное объяснение связано с тем, что семья Головых сумела собрать все пять полных изданий «Библиотеки поэта», Большой и Малой серий! Конечно, это была заслуга Михаила Фроловича. В свободное время, по субботам, он обходил центральные книжные магазины, их букинистические отделы, приобретая книги из БП. Я познакомил его с продавцом такого отдела в «Писательской лавке» на Кузнецком мосту – милейшим Николаем Андреевичем, который стал «главным поставщиком» изданий этих серий. Дорогие редкие книги, из магазина «Березка» (Цветаева, Северянин, Пастернак, Иванов, Саша Черный и другие) мы покупали по воскресеньям на «черном рынке» в лесу парка Сокольники, недалеко от Ростокинского переезда. Народ там собирался около шести утра. Где-то в семь приезжала на мотоциклах милиция разгонять книжников. Все разбегались по лесу, выбирая узкие непроездные тропы. Кто не успевал, усаживались в коляску и сопровождались в ближайшее отделение. Еще один «книжный толчок» стихийно образовывался на Кузнецком мосту невдалеке от одноименного метро. Народ был в основном случайный, приходивший с одной мыслью – продать, заработать. Вспоминаю, как Михаил Фролович спросил у молодого продавца, принесшего книгу Мандельштама: «А вы сами-то его читали?»  и получил в ответ: «Да я его под расстрелом читать не буду».

Заключая рассказ о Михаиле Фроловиче, скажу, что терпения у него зачастую не хватало, иногда, толкая впереди коляску с взрослым сыном и уловив любопытный взгляд прохожего, он резко останавливался и громко говорил: «Посмотреть хотите? Нате, смотрите!». Прохожий быстро ретировался. Сейчас, достигнув почти его возраста, понимаю некую обиду на судьбу: сам старый больной человек, жизнь заканчивается, а в финале – сын-инвалид, хотя и талантливый, умный, способный.

 А ангелом-хранителем Андрея стала Светлана, посвятившая ему свою жизнь, годы, прожитые совместно. Она была для него опорой во всем, в прямом и переносном смысле. Для меня несомненно одно, – если бы не Светлана, он не прожил бы столь долгую жизнь, на которую врачи не рассчитывали.

 Чтение классической русской поэзии из БП дало свои плоды, породило первые пристрастия и увлечения, которые потом не раз менялись по мере расширения кругозора и знакомства с новыми поэтами. Помню восторженные отзывы об авторах, которых тогда называл близкими: Боратынский, Некрасов, А.К.Толстой, Анненский. Восторженно говорил о первом впечатлении от стихов Кольцова, о котором написал, «поразила необыкновенная чистота и нерукотворность» . Обратите внимание на эту фразу. Мне кажется, в ней первые ростки глубокой истинно православной веры, которая придет к нему позже и отразится во множестве стихотворений. Из более поздних поэтов называл Бунина, Кедрина, Багрицкого, Смелякова. Все они ушли потом на второй план, неожиданно уступив место поэзии XVIII века, первым открытием из которой стал Востоков. Это ставшее пожизненным увлечение «осьмнадцатым» столетием проявилось в стихах о событиях того времени, об исторических лицах и, конечно, поэтах.

 Перечитывая стихи Андрея, поражаешься чистоте, ясности и мудрости русского языка, чем особенно привлекают и выделяются его произведения. Он сам удивительно точно написал об этом в стихотворении «Русский язык» (из подборки в журнале «Юность» №7 за 1986 год, в рубрике «Дебют в «Юности»):

 

 Эти стихи Андрей переработал и обогатил новым содержанием, опубликовав в том же 1986 году в поэтическом сборнике «Молодая гвардия-85». Последняя строфа звучит как клятва поэта:

 

 

Каждый поэт мечтает увидеть свое стихотворение напечатанным. Так и Андрей хотел быть услышанным. В те годы выходил в Москве под редакцией известного поэта Николая Старшинова сборник под скромным и неброским названием «Поэзия», в котором и было заложено особое глубокое содержание. Каждый номер содержал немного стихов маститых поэтов, в меру рецензий и критики, две странички юмора, ответы на письма читателей, а главное, – стихи молодых, неизвестных, но подающих надежды. Старшинов близко познакомился с Андреем, был у них в гостях, много рассказывал интересного о друзьях-стихотворцах, событиях окололитературной жизни. Андрей потом пересказывал мне, а я, каюсь, кое-что перенес в свои записные книжки, которые веду всю сознательную жизнь. Николай Константинович несколько раз печатал в «Поэзии» стихи Андрея Михайловича и рецензии на них. А первая публикация под рубрикой «Первая встреча» была в №23 за 1978 год, который был подарен мне с такой надписью:

 

 

Написано на нашем любимом немецком. Дословный перевод: «Дарю тебе мою первую книгу с надеждой, что она не станет последней». Не стала. Кстати, у меня дома одна книжная полка заполнена его книгами с порой неожиданными оригинальными дарственными надписями, кое-что из них я приведу здесь. Попутно замечу, что Андрей к тому времени закончил заочно Государственные курсы иностранных языков и начал работать на заводе отца в бюро информации (так, кажется, назывался отдел, где работали переводчики). Приносил и относил работу Михаил Фролович. Однажды, смеясь, он рассказал нам о просьбе работников отдела: «Передайте, пожалуйста, вашему сыну, чтобы поменьше переводил, а то он один делает столько, сколько мы все вместе». Андрей учел их просьбу, правда, мне он высказал недовольство. С тех пор он переводил по два печатных листа примерно за две недели, а две недели – читал, переводил, писал. Позже, когда советские ограничений отпали, он делал до 12 печатных листов в месяц.

 Немного забегая вперед, упомяну еще об одной грани творчества Андрея. Это переводы. Если не ошибаюсь, первым был немецкий поэт девятнадцатого века Георг Гервег с политической сатирой и эпиграммами (опубликовано в сборнике «Поэзия» № 48 за 1987 год), затем Иоганн Генрих Фосс – поэт восемнадцатого века («Поэзия №52 за 1989 год). Потом было множество поэтов разной национальности, стиля. политической приверженности. Близко познакомился с кабардинцем Борисом Кагермазовым, стихи которого в переводах Андрея печатались на родине поэта и вошли в московский сборник «Люблю я Кавказ» 1988 года. В 1992 году вышла своеобразная книга-панорама «Лира семи городов» со стихами немецкоязычных поэтов из Румынии с 1910 по 1990 годы с участием Андрея Михайловича, презентованная мне с таким посланием:

 

 

Далее пришло время сербских поэтов. Я насчитал их больше десятка. Среди них был даже Радован Караджич – первый президент республики Сербия в 1992-1996 годах. Я бы выделил еще одно имя – Небойши Иваштанина, автора поэмы «Исповедь неизвестного героя». Это песнь о России, поэма-воспоминание о нашей стране. Прекрасная работа знающего предмет переводчика. Андрей Голов печатался в альманахе «Сербско-русский круг», где меня «зацепила» сербская поговорка «беда вымучит – беда и выучит». Все эти книги выходили в 1998-2006 годах.

 Потом пошли переводы научных книг-монографий, энциклопедий, путеводителей по древней культуре, литературе, мифологии. Берясь за перевод, он тщательно готовился: покупал книги, словари, журналы по данной тематике. Предмет изучался досконально. Однажды он признался мне, за что любит переводы. За примечания, которые писал сам. В них Андрей не только объяснял незнакомое читателю слово, выражение, факт, здесь он давал собственную оценку, свое мнение. И что удивительно (его самого это поражало): подавляющее большинство его примечаний проходило в печать, принятое редактором – Евгенией Георгиевной Басовой, с которой в то время он тоже подружился. Достаточно посмотреть его переводы исторических книг об императоре Александре I Романове, Сталине и других. Он брался за все, что предлагали издательства. Назову, например, эзотерика, открывшего в своей книге тайну бытия, - Джеймса Редфилда как автора «Тайны бытия». Одной из последних была книга Филиппа Гардинера и Гэри Осборна «Излучающие свет: Тайные правители мира», в которую вошли истории об ордене тамплиеров, масонах, иллюминатов, иезуитов, а еще была энциклопедия о спортивном питании и т.д и т.п. (не всеми названиями я владею). Причем, по рассказу Андрея, была договоренность с издательствами: при переиздании гонорар не выплачивается, фамилия переводчика не ставится. Он согласился. Андрей Голов ради заработка переводил все, но с покаянием, прося у Бога прощение за то, что таким образом добывает хлеб для семьи. Отказался от перевода он только один раз, когда ему предложили перевести книгу для подростков «Секс для начинающих».

 Выше я писал, как менялись его приоритеты в поэзии по мере познания новых имен, прочтения книг. Не боялся развенчать самое громкое имя. Однажды попросил меня купить и привезти восьмитомник Марины Цветаевой. Через некоторое время в разговоре произнес: «Разочарован. Очень слабо. Жалею, что купил». Позже было написано весьма жесткое эссе о поэтессе, которое отказались напечатать даже в Литературном институте. С каждой книжной ярмарки привозились аудиокниги. По-моему, в квартире их было около тысячи. Работал он с утра и до поздней ночи, сидя за компьютером. Когда уставал, слушал аудиокниги или брал ручку, открывал ученическую тетрадь и писал стихи. Часто я был вроде оселка, на котором проверялось впечатление и мнение о написанном. Тетрадочка отдавалась мне на определенное время, а я над каждым названием ставил плюсы, минусы или одно и другое одновременно, что означало «не определился». Скажу откровенно, было приятно, когда в подаренных сборниках и журналах, видел стихи, отмеченные мною знаком плюс. Возвращаюсь к приоритетам. У него был один поэт, которого он ценил и ставил значительно выше себя. Для пояснения воспользуюсь посвящением, надписанным мне на книге «Дебют в «Современнике» 1990 года:

 

 

Любовь к Михаилу Кузмину он тоже пронес через всю жизнь.

Но что меня более всего поражало в Андрее Голове – так это поэтическое воображение. Да, книги, альбомы, открытки, просмотр телефильмов по ТВ «Культура», но ничто, на мой взгляд, не заменит живого взгляда и впечатления от предмета описания. Человек, почти полностью ограниченный жизнью в четырех стенах, пишет о местах, где никогда не бывал так, словно это было наяву, на его глазах. Вспоминаю, как вернувшись после первой поездки на Валаам, с упоением рассказывал ему об этом чуде, скитах, храме, природе, Ладожском озере… Он выслушал, улыбнулся и посоветовал мне открыть сборник «Турнир» 1987 года. Я ахнул, прочитав стихотворение «Валаам», будто еще раз, отъезжая (в своей записной книжке у меня много страниц посвящено двум поездкам на это святое место), окинул взглядом этот чудо-остров:

 

 

 К стихам Андрея в сборнике 1990 года под названием «Водосвятие», где присутствовала историческая и православная тема и любимый XVIII век, написал замечательное предисловие поэт Борис Авсарагов, уловивший ценности поэзии 35-летнего тогда Андрея Голова. Несколько выводов, которые подтвердились и последующими произведениями, позволю себе выписать: «В стихотворениях сопряжено настоящее и прошлое. …Для него необходимо живое присутствие сразу в нескольких временах, постоянное приобщение к духовной и событийной памяти. Отсюда особая пристальность к детали, факту, слову, наиболее четко выраженная в стихах, посвященных русской истории и отмеченных насыщенностью и осязаемостью словесной материи. …Необратимость художественного жеста, пожалуй, характерная черта его поэзии».

 А к сборнику «Прикосновение» 1988 года он сам написал предисловие, где просто и однозначно дал объяснение поэзии: «Нравится или не нравится – для поэзии весьма весомый довод. Нравится – значит, совпадают ноша памяти, путь и точка отсчета. Нет – нет. Спорить с этим бессмысленно: так было и будет». Не могу не признаться, что в этом сборнике одно стихотворение «Там…» было посвящено мне, что было полной неожиданностью, а тема моя – судьба и любовь к городу.

 8 октября 1988 года в Московском городском Доме учителя состоялся вечер из цикла «Поэтический перекресток» с участием трех поэтов, одним из которых мог бы стать Андрей. Предполагалось чтение его стихов из сборника «Прикосновение». Было отпечатано приглашение. Но он не поехал, отказался. Груз бытовых проблем и нездоровья оказался выше желания приехать.

 Со временем историческая тематика полностью подчиняет себе Андрея Михайловича. В сборнике «Московский вестник» №3-4 за 1996 год все стихи связаны с прошлым Эллады, Италии, Греции, Англии и, конечно, России. Из стихотворения «Благодари!»:

 

 

Под стать включенным стихам и посвященные мне строки, связанные с лихими 90-ми:

 

 

Время шло. Он чувствовал свою поэтическую силу и опыт. Хотелось большего – собственную, только из его стихов составленную книгу, куда можно было бы включить много из отвергнутого редакторами. Вспоминаю пересказ разговора с заведующей отделом поэзии журнала «Знамя», которая возмущенно ответила на очередной звонок Андрея: «У меня Вознесенский уже три месяца лежит, не могу напечатать, а тут вы!..». Наверное, из двух составляющих – из бессилия перед волей власть предержащих и желания напечататься – возникла идея сделать книгу за свой счет. И мечта воплотилась: в 1997 году в одном коммерческом издательстве вышла книга под названием «На берегу времени. Избранные стихотворные медитации». Это был первый опыт издания за свой счет. Я благодарен Андрею за поставленное мне посвящение, оказавшееся столь многозначительным:

 

 

Оформлением книги занимался он сам. Символично, что сюда вошли стихи, созданные им в 1986-1996 годах. Видимо, написанное ранее он отвергал. Судя по аннотации, где книга была названа «первым томом», предполагался второй, но судьба распорядилась иначе. Приятно было увидеть и прочитать стихотворение «Москва начала века», когда-то помеченное в тетрадочке плюсом, а теперь перед ним стояло посвящение его другу, то есть мне. В эту книгу Андрей включил удивительный цикл стихов под названием «Зал старых мастеров», посвященный старинным картинам западных художников. Когда я открываю эту небольшую, карманного формата, уютную книжку, начинаю читать с этих стихов о живописи.

 Мои пристрастия в поэзии он не признавал, каждый раз при упоминании «моих» имен иронизировал, усмехаясь. Это отразилось в каллиграфической надписи на подаренном мне экземпляре журнала «Знамя» №4 за 1994 год, где была опубликована подборка его стихов:

 

 

 Андрей весьма тщательно подходил к выбору названия своих книг и журнальных подборок. Вышеупомянутая публикация в журнале «Знамя» называлась «Гранат из виршей Симеона», а в «Знамени» №6 за 1995 год, куда вошли «Стихиры об испрошении архипастырской благодати» стоит – «Из времени безвременья». Впрочем, достаточно взглянуть на уже описанные мною книги, чтобы подтвердить это. Кстати, не могу не затронуть еще один существенный момент отношения Андрея к публикациям своих стихов. В журналах, сборниках, книгах вы не найдете ни одной опечатки, пропущенного слова, знака. Он вычитывал корректуру самым тщательным образом.

 Отдельного разговора заслуживает его последняя книга, изданная в 2006 году за свой счет тиражом 150 экземпляров. Весомый том в 650 страниц, на добротной бумаге, в прочном переплете. Он любил «толстые» книги-фолианты. Эта получила название «Попытка к бытию. Стихотворения и филологизмы». Удивил именем автора, назвав себя Фотиандр Метаноик со странными годами жизни – «р. ок. 1954-1967-1990гг по Р.Х.». Помимо стихов Андрея сюда включены статьи Светланы по творчеству Достоевского – как оказалось, это и объясняет странное имя на переплете, сложенное из слов «Фотина» (Светлана Голова) и «Андрей», Метаноик – значит кающийся. В качестве же пункта отсчета указаны годы рождения Андрея, Фотины и их семьи – год их венчания.

В дни подготовки книги к печати он звонил мне несколько раз в день, иногда ночью. Советовался, а лучше сказать размышлял вслух, проверяя на почти молчаливом собеседнике свое мнение и выбирая то или иное решение: как лучше расставить стихи, нужно ли отдельное содержание, «а это включить или не надо?». Выход книги стал праздником для него. В этот том избранного вошли стихи о минувшей истории, о крупных мыслителях, учителях Церкви, иконах, художниках. В краткой аннотации приведена главная идея книги – в основу положена православная концепция истории. Я бы рискнул назвать ее учебным пособием, нуждающемся, однако, в справочном аппарате. Потому что поэтические опыты, удобренные широкой эрудицией и глубокими знаниями Андрея Михайловича, не всем доступны для понимания. В его стихах вообще нет примечаний, сносок, пояснений. Он не считал это нужным: «Кому нужно, пусть найдут и почитают».

 К содержанию книги и к моему пожеланию издать ее с комментариями обращено каллиграфически исполненное стиховторение на форзаце подаренного мне экземпляра:

 

 

Здесь же сделана волнующая надпись: «Искренне любящий тебя автор. Экземпляр № 1».

Не скрою, был удивлен, увидев под названием первого стихотворения книги «Мера возраста» свое имя. Стихотворение звучит как программное, впитавшее осознание пройденного, упущенного и покаянное слово. Приведу концовку:

 

 

Андрей Голов, ок. 2005 г.

 

Готовясь к написанию воспоминаний, перечитал много из этой книги и поразился многообразием тем, сюжетов, имен, событий, которые отразились в стихотворных строках. Можно было бы сделать здесь множество выписок, но не буду. Есть книга, которую всегда можно открыть. И все-таки упомяну одно стихотворение – «На сопках Манчжурии», в котором предлагается текст к музыке известного вальса, проникновенные слова – о памяти погибших русских солдат, их могилах на чужой земле, с призывом «Помни, святая Русь».

 Его знания были энциклопедические. Мог четко и ясно ответить на любой вопрос по Православию, истории, литературе, философии. Поражала память, сколько же в голове хранилось имен, фактов, событий, которые в нужный момент извлекались наружу. Рассказчик он был замечательный. В наши нередкие встречи мы устраивались с ним вдвоем на кухне и вели неторопливый разговор. Конечно, чаще это был монолог Андрея о только что прочитанной или переведенной книге, новых стихах. Помню, как меня поражали его небольшие эссе о совпадениях в истории и литературе, удивительных исторических фактах, о которых никто не догадывался. Эти миниатюры заносились в маленькую записную книжку, в которую он изредка заглядывал при рассказе. Речь велась неторопливо, с паузами, во время которых он искоса поглядывал на собеседника (интересно ли? слушают? понимают?). Мы были с ним откровенными друзьями. Он знал обо мне все, я очень многое о нем, что и уйдет вместе со мной. Оглядываясь на эти 44 прожитых вместе года, я сознаю, что Андрей был для меня не просто близким человеком, другом, но наставником и, если хотите, духовником.

 Его не стало 2 сентября 2008 года. За месяц до ухода я выполнил свое давнее обещание: отвез Андрея и Светлану в Сокольники. Мы заехали в деревянный храм Тихона Задонского и храм Воскресения Христова у метро. Они там были впервые. Больше всего я боялся огромной каменной лестницы при входе в Сокольнический храм Воскресения Словущего. Как поднимать коляску? Придется кого-то просить, а время дневное, в церкви почти безлюдно. Подъезжаем, и я глазам своим не верю: начался ремонт, и лестницу закрыли деревянными щитами, что нас и выручило. Да, Господь благоволил нам в этот день. Трудная дорога по лесу, по рытвинам и траве, рискуя проткнуть шины (даже страшно подумать о последствиях!), в одном месте я не мог вывезти коляску на шоссе из-за высокого подъема, хорошо помог проходивший мимо мужчина. Все преодолели, чтобы помолиться у святого образа Иверской Божией Матери, моей покровительницы.

 В ноябре 2008 года в Литературном институте прошел вечер памяти Андрея Михайловича. Вел его доцент Игорь Иванович Болычев. Выступала Светлана, читала стихи и воспоминания матушки Анны Васильевны, которая была в зале, несколько слов удалось сказать и мне. Подводя итоги, Игорь Иванович произнес интересную фразу: «…Так что же за явление Андрей Голов? Трудно понять и разобраться. Я думаю, что его время не пришло, рано. Придет пора, когда его будут читать и удивляться…».

 Литературным наследием Андрея занимается Светлана. В 2009 году появились подготовленные ею подборки в журналах «Наш современник» и «Литературная учеба» (с трепетным прозаическим посвящением Светланы).

 Не могу не сказать о еще одной публикации. У Андрея было, помимо прочих, одно увлечение - Китай и Япония. В доме стояли красочные тарелки, с картинами на темы Востока, он сам сделал бонсай с нефритовыми листьями, бирюзовыми цветами, янтарными плодами, выжигал по дереву (две красивые, покрытые лаком шкатулки с вязью по всем сторонам были подарены мне), занимался чеканкой. В январе 2009 года поэт и врач Ирина Ковалева в своем журнале, посвященном японскому образу жизни и медицине в этой стране, опубликовала произведения Андрея в прозе, посвященные Японии и написанные в форме акафиста. Подборке прозы о Ямато и циклу стихов о самураях предшествует заметка Ирины (она была лично знакома с Андреем). Как врач она поражается, что при таком диагнозе и состоянии здоровья можно было работать в столь напряженном ритме.

 И последнее. Более десяти лет назад я попал на выставку художника Павла Рыженко и был буквально очарован его картинами на темы русской истории. Одну репродукцию с моей любимой картиной даже подарил Андрею. К сожалению, его практичный и рациональный ум не смог оценить подлинный смысл изображенного, погрузившись в мистику. А я с тех пор старался не пропустить ни одной выставки Рыженко. Почему я о нем вспомнил? На мой взгляд, у Андрея Михайловича и Павла Викторовича много общего. Оба – таланты от Бога (художник учился у Глазунова), православные, блистательно знавшие русскую историю, – они болели за Россию и с горечью комментировали упадок нравственной чистоты в обществе, работали на износ и рано ушли (Рыженко в 2014 году в возрасте 44 лет). А главное, оба не получили подлинного признания при жизни, несмотря на талант и созданные прекрасные произведения. Самое страшное, что и после смерти их соединило общее – забвение. У Рыженко гибнут картины, негде хранить. Светлана пытается за свой счет издать стихи Андрея. Такова судьба таланта в России.

 

P.S. В этих заметках я привел несколько посвящений, сделанных мне Андреем Михайловичем на подаренных журналах и книгах. Но не менее интересными мне кажутся имена, которые он присваивает себе, ставя их под этими посвящениями. Во-первых, стиль надписей всегда сохраняется одним и тем же – это старинный русский слог, совпадающий по духу с вязью переплетающихся букв слов и строк, начертанных - когда в строчку, когда столбиком. Во-вторых, подпись как правило ироничная, каждый раз автор называет себя по-разному, с юмором и некоторым шутливым самоуничижением: