Литературная критика

Залпом, единым кубком чувства и огня проглотила книгу Юлии Пискуновой «Гдетство», вышедшую в издательстве «Стеклограф» Даны Курской. Впечатления постепенно оформлялись в мысли по поводу прочитанного. Анализ мой, скорее, психологический, нежели литературоведческий. Количество инфинитивов и деепричастий не подсчитываю, сложность рифм не оцениваю. Мои мысли о другом – том живом, что в нём заключено. Живое привлекло мои мысли и не отпускало, пока я эти мысли не изложила.

Что меня поразило в поэтике Юлии Пискуновой – чрезвычайная свобода отношения к слову, богатое воображение, бесконечная детская вариативность реальности и бесконечная вариативность словарных конструкций… Так легко, так звучно, так перебивчато в её стихах звучит язык, так плавится и изменяется ткань и материя сознания и мира.

Книга «Гдетство» делится на три части. В первой – о детстве на Колыме и о родителях. Вторая часть – бунт, духовные искания, поиски ответов на вопросы. Третья – любовь, свет и смирение.

Когда речь идет о месте рождения поэта Юлии Пискуновой, то звучит столько любви в строках о Колыме, что поневоле её личная Колыма становится аллюзией на Маяковского – "землю, на которой голодал и мерз, которую окровавленную вынянчил".
А вторая ассоциация – с местом рождения и раннего детства: бесконечная свобода для ребенка. Он мустанг, вольный бежать, а не тягловая лошадь, которую запрягли. Маленький ребенок – это «хочу обнять, познать и сделать через это своим».  Такое «хочу» никем не обрублено, оно и делает ребенка свободным... Можно идти гулять в холмы, куда глаза глядят. «А встретишь медведя – возвращайся», – говорил маленькой Юле отец.

Читая вторую часть «Гдетство» о юности – хочется сказать «и жили мы борясь и смерти не боясь».
Иногда, глядя через призму творческих признаний, немедленно хочется изобрести машину времени и раздать всем девочкам-подросткам корону конкурса красоты. У меня такая была (картонная, из пионерского лагеря) и потому мне было странно, когда меня хэйтили – голенастой цаплей называли (а у Юлии есть текст про утку), ещё бледной молью/немочью и т. д. Я в ответ писала: "вы сами знаете – я восхитительна". А всего-то бумажная корона и гора ромашек у ног – у нас в пионерлагере так голосовали, у ног каждой участницы на сцену зрители клали одну ромашку. Потом их подсчитывали… хотя и так было видно – у кого букетик, у кого букетище, а у меня был холм из ромашек. И когда меня пытались обидеть – я падала ментально не на жесткую действительность, а на этот мягкий ромашковый холм. Хочется всем подросткам показать, что эти ромашковые поля – это твоя собственность навсегда, ты можешь в них войти и погрузиться, необязательно чтобы кто-то сорвал и принес к твоим ногам. Остается только это понять. И вот тут расщелина – между желанием и принятием, как будто отроковица/отрок не может взять этот «титул» красавицы, умницы, достойной личности сама, и кто-то должен повенчать или возложить, или посвятить в рыцари, в творцы, в возлюбленную. Это отроческое восприятие мира так дивно сильно передано, и переосмыслено, и показано в стихах Юлии – как преодолевалась эта пропасть-расщелина, иногда десятилетиями преодолевалась. Но в стихотворении такое происходит моментально. И эти стихи заклинания способные исцелить тех, кто не преодолел еще юношеский разрыв реальности и жажду признания.

Стихи Юлии перенесли меня в тот ментальный возраст, тот слой чаяний и надежд, я заглянула туда и осмыслила, что и как соединилось в жизни из тех смутных мечтаний. И о чем на самом деле были те мечты.

Что же можно найти в «Гдетстве» про взрослость? Можно найти принятие и объятие этого мира (такая мягкая ирония "про таксиста"). Юлия – поэт-мудрец. Как будет звучать феминитив – мудриха (бабариха/повариха)? Мудрость – это когда ум соединен с добротой и спокойствием. Есть ещё немного печали. Такое ощущение дедукции мира – что к чему привело, приводит. Но неизвестно к чему приведёт. Мир неисчислим – и автор видит это и предлагает читателям расширить личную Вселенную на ещё один поворот...

Много драмы, не той, что мелодрама (на эмоциональных качелях, где качают). А в том драма, что интенсивность и многозначительность. Как в симфониях Бетховена.

Глубинной родовою памятью я узнаю и сцены, и персонажей, что взаимодействуют в первой части с миром, во второй части – с собой, в третьей – с другими. Я узнаю ситуации, не буквально точно, но психологически точно случавшиеся в детстве. Вот это умение и есть у Юлии –  растянуть своё на весь мир и тем его присвоить, чтобы в этом мире было и моё, произошедшее со мной и многими другими детьми.

Мир, все время строящий себя сам. Внутренний мир человека, который защищает само существование человека от "демонов". Тоннель жизни, который может обрушиться на тебя. Этот то сумрачный, то светлый тоннель может оказаться снежным сводом выкопанного ребенком сугроба. И ты барахтаешься в этой неразберихе, а над тобой – небо.

Психологически (не фактологически) достоверно. Для искусства важна искренность, и когда она просачивается через смешение открытости и достоверности – у строк поэта возникает волшебный, узнаваемый вкус твоего сокровенного. Человек, дошедший в передаче эмоционального интеллекта до сакрального понимания общности всего живого несомненно глубок. И ты, читатель, с узнаванием своего кода в стихах поэта становишься причастен к глубине, на которую тебя выводит Юлия Пискунова. Она наделяет телескопом и твои «звезды/проблемы и открытия только твоего вроде бы детства/ становятся ближе».

Сцены конфликтов (динамики) в стихах будто из строк-остановленных кадров. Они подчеркивают моменты пиковой эмоциональной нагрузки и то, как с этой нагрузкой лирическая героиня справляется; своебразный рецепт читателям – как справиться с потерей, недоумением, болью, отвержением или расстоянием. Распространяя себя на весь мир, растягиваясь вниманием во времени и пространстве, героиня распределяет вес проблем на большую площадь, и не ломается наст, когда на лыжах поэтического-метафорического идешь по целине чувств. Каждый год первый снег, каждое чувство в любом возрасте – свежевыпавший снег. "Есть женщины, что каждую любовь чисты, как первый снег".

Снежинкоподобная прозрачность текста – нет аффектации и преувеличений. Отсутствие гипербол, но – Юлии удается сохранить реальный масштаб и сделать глубину погружения в проблему?

Травмы юности проработаны как этап "черпания в черноте". Когда с внутренним ужасом запускаешь руку в черный ящик. Когда-то, казалось, он был полон змей, но все ужалившие тебя заперты в темноте. И ты вытягиваешь эти шкурки и оболочки того, что было важно и больно. Большинство людей не умеют черпать в темноте, они либо наглухо запирают травмирующие воспоминания, либо подкармливают живущих там змей, либо лезут в ящик голой рукой. На поэта надеты латы. Латная перчатка даже гнётся вполне – у слов-образов есть защитный эффект.  Со временем остаются лишь оболочки тех миражей, и если ты не сходишь с пути наблюдения и осмысления, а главное – с пути интереса и любви к людям, то твое бессилие и отчаяние улетучиваются. Ты видишь, как мы все похоже устроены, все мы в одной лодке, что плывет от истока к одному океану, и все мы ищем ответы – как нам жить ту жизнь, что проистекает с нами, пока мы скользим по глади хронопотока.