Литературная критика

В 2025 году исполнилось 900 лет со дня рождения известного китайского поэта династии Южная Сун (1127—1279). Патриот, страстно любивший свою Родину, воин, путешественник, историк, «книжный червь», отшельник; прожив долгую жизнь, он сочинил более 9 тысяч стихотворений, которые и сегодня в своей философии и жизненной позиции звучат весьма актуально.

 

Лу Ю (1125—1210) родился в переломный период истории династии Сун, когда войска воинственных кочевников-чжурчженей в 1127 году захватили северные территории Китая вместе со столицей империи городом Бяньлян (совр. Кайфэн, пров. Хэнань). Всю свою жизнь поэт ратовал за возращение утраченных исконных земель, за наступательные действия против захватчиков, предлагал планы подготовки войск и военных походов. В достаточно зрелом возрасте, получив назначение в Сычуань, пересек всю страну с востока на запад, проплыв по Янцзы пять тысяч ли; изучавший в юности боевые искуства, защищал северные рубежи страны с мечом в руках.

Но Лу Ю был неудобен для императорского двора, где у власти находились сторонники мирных соглашений с врагами. Под разными предлогами, порой оклеветанного, поэта неоднократно отстраняли от службы, и он, возвращаясь в родной город Шаньинь (совр. Шаосин, пров. Чжэцзян), по нескольку лет жил отшельником в горах у Зеркального озера, все больше проникаясь даосской философией. 

«Черепаший зал» – так поэт в преклонные годы назвал свое жилище, кабинет-библиотеку, где хранил свое богатство – «тридцать тысяч книг и свитков», и где он читал, размышлял, сочинял, отдыхал. Рассмотрим одно из его стихотворений позднего периода:

 

«В углу Черепашьего зала возле открытого окна разложил кушетку, чтобы немного отдохнуть»

 

 

Это восьмистишие относится к так называемым «уставным стихам» жанра «ши». Композиционно стихотворение делится на две части: в первой описывается окружающая поэта обстановка, во второй – философская медитация.

 

 

Из первых строк мы узнаем, что окна Черепахового зала выходят, по всей видимости, в сад, огражденный живописными веерными пальмами и прекрасными магнолиями; в описываемый момент времени сквозь них проникают лучи заходящего солнца. Последующие детали рисуют место как бы пограничное между помещением и пространством сада: стареющий поэт ставит кушетку возле выхода на террасу у приоткрытого окна, чтобы полюбоваться картиной заката и насладиться прохладной свежестью после жаркого летнего дня. Дорисовывая образ в своем воображении, читатель может понять, что это место – для старика, который, возможно, уже не в силах выходить из дома, – становится целым миром, простым, удобным и комфортным, но и максимально приближенным к природе, соответствующим даосскому идеалу естественности. Далее от описания обстановки, бытования физической оболочки, Лу Ю переходит к ощущениям и размышлениям о времени и жизни, следующим основным духовным чувствованиям и исканиям человека.

 

Безвозвратное, как утекающие воды реки, время – одно из самых частых и ярких иносказаний-метафор в классической поэзии, восходящее к высказыванию Конфуция из трактата Лунь Юй (Беседы и суждения), 9:16: «Стоя на берегу реки, учитель сказал: — Все течет так же, [как вода]. Время бежит не останавливаясь.» [Конфуций: 67]

У Лу Ю печаль о быстротечности жизни усилена старостью и скоростью утекающих лет, дней, приближающих конец жизни. С другой стороны, как известно, ощущения быстролетящих мгновений связаны с насыщенностью жизни. В стихах этого периода поэт пишет:

 

Ощущениям времени противопоставлены ощущения жизненного пути в многоплановой сентенции о дороге, не менее важной по значимости и популярности в китайской классике метафоре: «дорога длинна/трудна» – это и о жизни, и об испытаниях на жизненном пути, и о целях и устремлениях, и о достижениях. Эта фраза, сотни и тысячи раз возникавшая в стихах разных поэтов на протяжении веков, ставшая клише, но клише, вместившим стихи и жизни этого множества поэтов (а поэты-ученые отлично знали стихи предшественников – выучивали наизусть целые поэтические антологии). Что делает с этим клише Лу Ю – сочетает в одной фразе два знаковых и значимых культурных кода-иносказания: сон и дорога. И дорога, уже понятие метафизическое, в контексте обретает новую бездну смыслов.

На первом плане, можно сказать бытовом уровне, мы видим субъективное восприятие сна, в котором сменяются события и места, в контексте старости опять же здесь говорится, что дорога идет к концу. Кроме того, это может быть сон-воспоминание, в котором прокручиваются эпизоды прошедшей жизни, реальные дороги, пройденные поэтом, путешествие из Цзяннани, низовий Янцзы, в Сычуань, пять тысяч ли против течения Великой реки, к месту службы на фронте с захватчиками.

 

Второй план связан с восходящим к Чжуан-цзы иносказанием о сне как о другой реальности, когда древний философ не мог решить, кто он: Чжуанцзы, которому снится мотылек, или мотылек, которому снится Чжуанцзы. Более того, согласно Чжуанцзы, вся наша жизнь – всего лишь сон: «Когда спят, не сознают, что это сон; во сне даже отгадывают сны и, только пробудившись, понимают, что то был сон. Но бывает великое пробуждение, после которого сознают, что то был глубокий сон…» [Чжуан-цзы: 2]

Далее поэт развивает эту тему, связанную кроме всего прочего – с древними анимистическими верованиями о душах как бессмертных субстанциях и духах как о существах, управляющих явлениями вещественного мира [Тайлор, 1989: 573]. Деятельность живого существа мыслилась зависящей от состояния этой субстанции. При этом сны воспринимались как странствия души, а смерть, соответственно, уход души из тела. Сохранился даже описанный в древних поэмах «Чуские строфы» Цюй Юаня (ок. 340—278 до н. э.) ритуал, посвященный возвращению души в тело умершего человека [Фрэзер, 1986: 703 ]. И именно с Цюй Юанем связаны в первую очередь заключительные строки этого стихотворения.

 

Но прежде нужно упомянуть мифическую процветающую страну Хуасюй, которую нельзя было достичь «ни пешком, ни в повозке, ни на лодке», а можно было только "направиться туда во сне". В той стране не было правителей, а люди не имели ни стремлений, ни страстей, следуя лишь естественным желаниям, и все жили очень долго и счастливо. Возможно, Лу Ю в своем вопросе: куда устремляется душа во сне? – подразумевает эту страну, иносказательно – рай на земле.

 

В заключительной строке упоминаются ставшие в поэзии краем обетованным поэтов и изгнанников – реки Сяо и Сян, находящиеся на юге Центральных равнин, территории древнего царства Чу, где жил Цюй Юань. Именно здесь, оклеветанный приближенными императора и изгнанный правителем – Цюй Юань бросился в воды Мило, притока Янцзы, чтобы найти свое последнее пристанище. К этим рекам устремляется душой и Лу Ю, видевший в своей судьбе параллели с жизнью древнего поэта, который в своей поэме «Лисао» (Скорбь изгнанника) пишет: «Трудна и далека моя дорога…», отправляясь в трансцендентальное странствие духа…

 

Итак, куда устремляется душа Лу Ю: это может быть ностальгия по местам, где он бывал в зрелом возрасте на военной службе, когда еще были живы надежды на восстановление страны. Это может быть полет, символизирующий духовную свободу без ограничений бренного тела и земных путей. Или сакральное странствование души, подобное описанному Цюй Юанем в Лисао: к горам Куньлунь, где обретается особое состояние, сопоставимое с «райским блаженством»: «Отныне волен я во всем, настали времена отрады: / Взлетаю, словно божество, парю для собственной услады. / <...> / Подобный радостный покой богам-владыкам только ведом» [Духовная культура Китая, 2008: 329], и согласно даосскому учению – к бессмертию. Или же Лу Ю, отрешенный от мирской суеты и земных страданий, отплывает прямиком в нирвану следуя за проводником – ясным лунным светом, который в чань-буддизме является символом изначальной, чистой природы Будды, абсолютной Истины и, соответственно, Просветления, можно только воображать…

 

Некоторые синологи полагают, что перевод китайской поэзии в полной мере невозможен из-за глубокой насыщенности древних стихов аллюзиями и отсылками к предшественникам и классическим сюжетам. Однако, чем больше новых переводов китайской поэзии появляется, тем все больше для русского читателя расширяется поэтический контекст, множатся интертекстуальные связи, растет знакомство и узнавание типичных классических образов. Кроме того, читателю вполне могут быть понятны и близкие к русской поэтике иносказания-метафоры, и чисто человеческие: впечатления и размышления, ирония и радость жизни, опыт и мудрость, явленные нам в стихах китайских поэтов.

 

 

Конфуций [Электронный ресурс] «Лунь юй». Пер. Л. С. Переломова: chrome-extension://efaidnbmnnnibpcajpcglclefindmkaj/https://opentextnn.ru/old/data/files/konfut.pdf

 

Чжуан-цзы [Электронный ресурс] «Чжуанцзы». Пер. Л.Д. Позднеевой: https://thelib.ru/books/chzhuan_czy/chzhuanczy_perevod_l_d_pozdneevoy.html

 

Тайлор, Э. Б. Первобытная культура / Э. Б. Тайлор / пер. с англ. Д. А. Коропчевского. – М. : Политиздат, 1989

 

Фрэзер, Дж. Золотая ветвь. Исследование магии и религии / Дж. Фрэзер / пер. с англ. М. К. Рыклина. – М. : Политиздат, 1986

 

Духовная культура Китая: энциклопедия т. 3 – М. : Восточная литература, 2008