Проза

– Христос Воскресе! Сержант Мухамеджанов. Предъявите ваши документы.
– Cскользя безразличным взглядом по лицам спешащих мимо
пассажиров, милиционер дотронулся кончиком указательного пальца
до своего виска.

– Воистину Воскресе, – автоматически пролепетал Николай Иванович,
краснея лицом от неприятного напряжения, которое поднялось в
нем как волна после того, как неизвестно откуда
«нарисовавшийся» страж порядка не очень любезно подхватил его под локоть
и выдернул из потока мыслей и из потока людей, несущихся по
извилистым переходам метрополитена.

– Паспорт? – пролепетал Николай Иванович, смущенно моргая и краснея
ещё больше, ощущая как жар волнами поднимается у него по
спине к затылку, а сердце неприятно забилось, будто пойманная
птичка.

– Паспорт или другой документ, удостоверяющий личность, – быстро и
со знанием дела процитировал милиционер и уставился Николаю
Ивановичу на переносицу черными как маслины глазами.

Николай Иванович зачем-то попытался повторить этот трюк и постарался
зацепиться взглядом за переносицу со сросшимися темными
густыми бровями под полированным околышем, но без особенного
успеха, потому что почувствовал, как глаза у него съезжаются в
кучу и начинают болеть от усилия и неестественного для них
положения. К тому же Николаю Ивановичу пришло в голову, что
со стороны это будет выглядеть будто он передразнивает
милиционера, а это не хорошо, не столько с моральной точки
зрения, сколько с точки зрения последствий. Особенно это будет
нехорошо, если Сержант Мухамеджанов, поздравляющий его с
наступлением светлого праздника Пасхи и одновременно исполняющий
возложенные на него обязанности, вдруг осерчает и примет
ужимки Николая Ивановича за оскорбление.

Николай Иванович опустил взор и начал хлопать по карманам, словно
гонял по себе какое-то насекомое. Хлопанье это ни к чему не
привело, и он полез в портфель, который держал в руках.
Милиционер стоял и спокойно наблюдал за манипуляциями отловленного
им гражданина, изредка поднимал глаза и сонным взглядом
скользил по лицам идущих мимо людей.

– Вот – Николай Иванович бурый от напряжения, наконец отыскал
заветную книжицу и протянул её сержанту Мухамеджанову.

Милиционер принял от Николая Ивановича паспорт, открыл на первой
странице и, переведя взгляд с переносицы Николая Ивановича на
текст, застыл словно каменный: не моргал, не шевелил губами,
не морщил лоб, а стоял неподвижно и молча смотрел в
раскрытый паспорт.

Прошла минута, другая. Милиционер продолжал стоять, как изваяние.
Время медленно ползло. Некоторые из пассажиров, не замедляя
шаг, кидали любопытные взгляды, но тут же отворачивались,
чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Николай Иванович
начал нервно перетаптываться.

«Может нашёл что?» – расстроившись подумал он.– «Но что там можно
найти в трёх строчках-то?» – холодея думал он.

Дело в том, что Николай Иванович не часто оказывался в подобной
ситуации, когда его задерживали и начинали проверять документы.
Если уж совсем быть точным, то он и припомнить не мог, когда
его в последний раз останавливали вот так на полном ходу и
заставляли предъявить паспорт. Хотя, то, что он не мог
вспомнить, не о чём не говорило, потому что Николай Иванович,
ведущий сотрудник одного из научно-исследовательских
институтов, вёл жизнь специфическую. Всё что не касалось вопросов
связанных с движениями тектонических плит его не интересовало, и
единственной точкой соприкосновения с окружающим миром
полным суеты и хаоса было редкое посещение универмага
определенное волею его супруги и расписанное по пунктам на небольшом
клочке бумаги, который вкладывался ему в нагрудный карман
вместе с требуемой суммой денег. И даже это скромное сближение
с миром людей очень часто приводило его в смятение. Стояние
в очередях угнетало Николая Ивановича, поведение продавцов,
которые с маниакальным упрямством отказывались его замечать,
вгоняло в ярость, а цены на прилавках удручали. После
похода в магазин Николай Иванович возвращался домой в состоянии
агрессивного возбуждения и долго метался по квартире, как
затравленный, размахивал руками, показывал пальцем на потолок,
звонко лупил себя ладонью по лбу, издавал неопределённые
возгласы и безуспешно пытался обратить внимание супруги на
происходящие вокруг безобразия, но, в конце концов,
успокаивался, остывал, возвращался к своему привычному рассеянному
состоянию, крадущейся походкой, будто боялся спугнуть хрупкую
мысль, подходил к письменному столу и с головой нырял в
бесконечные расчеты, где царил полный порядок, им же самим и
определённый, где всё было построено в соответствии с жёсткой
логикой и где человеческий фактор, а, следовательно, и
вероятность глупых ошибок была исключёна, потому что в движении
тектонических плит люди участия не принимали – слишком мелкие и
суетные существа для таких величественных процессов.

Наконец сержант Мухамеджанов начал шевелиться. Закрыв паспорт, он
протянул его расстроенному Николаю Ивановичу, но пальцы при
этом не разжал. Николай Иванович схватил было паспорт со своей
стороны и начал тянуть на себя, но почувствовав
сопротивление, сразу же отпустил, словно пескарь попробовавший губами
наживку.

– Оружие, наркотики ест? – вдруг спросил милиционер.

Николай Иванович растерянно захлопал глазами и покраснел ещё больше.

– Нэт – не очень уверенно ответил он, имитируя зачем-то акцент сержанта.

– Откройте сумка – милиционер махнул паспортом в сторону
распахнутого портфеля. Николай Иванович послушно поднял портфель
повыше. Внутри кроме нескольких исписанных листов бумаги, толстой
книги и яблока ничего не было. Сержант запустил руку вглубь,
пробежал пальцами по дну и стенкам, затем тыльной стороной
ладони ловко скользнул по карманам Николая Ивановича вначале
с одной стороны, а потом с другой. Убедившись, что стоящий
пред ним гражданин средних лет, весьма тщедушной и бледной
комплекции, в больших очках не имеет при себе ни оружия, ни
наркотиков, ни отравляющих веществ, всё таки, вернул паспорт.
Лениво козырнув, он молча отвернулся и пошёл прочь, а
Николай Иванович ещё с минуту, наверное, стоял словно
примороженный, держа в одной руке паспорт, а в другой открытый настежь
портфель. Люди спешили по подземному переходу, не
задерживаясь, бросали в его сторону удивлённые взгляды и бежали
дальше.

Наконец Николай Иванович, скинув оковы гипнотического состояния, в
которое его вогнал милиционер, вернулся на эту планету, в
подземный переход. Вздрогнув, он испуганно оглянулся по
сторонам, но сержанта Мухамеджанова, одновременно поздравлявшего
граждан с приходом Пасхи и проводившего поверхностный обыск,
рядом уже не было. Страж порядка, облокотившись о
металлический поручень, стоял вдалеке и с безразличным видом процеживал
сквозь себя бесконечный поток лиц. Николай Иванович бросив
паспорт внутрь портфеля, прошёл мимо, стараясь изо всех сил
не смотреть в его сторону и попытался влиться в несущийся по
подземному переходу людской поток, но это у него не очень
получилось, потому что он не успел набрать требуемую скорость
– ноги плохо слушались, были как ватные. Те, кто догонял
его сзади, безжалостно давили на пятки и пихали со всех
сторон, так что Николаю Ивановичу пришлось идти вдоль стенки.
Чувство смущения отступило, на его место пришла какая-то смесь
из возмущения и обиды, жар сменился ознобом и по спине
поползли холодные капли пота.

– Что-то не так.– бормотал Николай Иванович пробираясь вдоль стены.
– Почему меня? Я что похож на террориста? И кто их надоумил
поздравлять с Пасхой. Инструктаж что ли специальный прошли?
Ничего не понимаю…И почему этот сержант Мухамеджанов
поздравляет с Пасхой, а не говорит салям алейкум, или как это у них
там принято… И почему это был сержант Мухамеджанов, а не
Иванов-Петров.

– Что-то не так – опять заключил Николай Иванович. – Так не должно
быть. Какая-то ерунда, честное слово.

Николай Иванович остановился, снял очки и принялся протирать их
носовым платком. В привычной обстановке, при нормальном стечении
обстоятельств этот процесс означал, что владелец очков
неумолимо теряет связь с окружающим миром и безнадёжно
погружается в пучину расчётов и рассуждений о мантийной конвекции
сопровождающейся фазовыми переходами, но только не сегодня.

Близоруко щурясь, Николай Иванович рассеянно озирался по сторонам и
изо всех сил пытался поймать какую-то очень важную мысль,
которую он крутил в своей голове до появления милиционера, но
ничего не получилось, потому что мысли прыгали в его голове
как испуганные лягушки.

– Что-то не так. Что-то не так – монотонно повторял Николай Иванович
– Так не должно быть. Останавливать человека, проверять
документы, обыскивать прилюдно – где такое было видано? Что у
нас война, что ли? Я буду жаловаться. Я им покажу как не
уважать права граждан…

Но кому «им» собирался показать Николай Иванович и что именно – он
не уточнял, потому что и сам толком не знал. А раз начальные
условия были неопределённые, то и подходящего решения
придумать не получалось. Заниматься гаданием Николай Иванович не
умел и не хотел. В своей научной деятельности он привык
работать с фактами и строить свои рассуждения и расчёты
основываясь исключительно на этих самых фактах, а поскольку в
конкретном случае он совершенно не знал на кого на «них» следует
жаловаться и к кому конкретно нужно обратиться с жалобой, то и
продолжать строить догадки на пустом месте Николай Иванович
не собирался. Но неприятное и тягостное ощущение на душе не
проходило. Оно отвратительно ворочалось, продолжая царапать
уязвлённое чувство собственного достоинства, отчего Николай
Иванович никак не мог сосредоточиться и продолжить свои
размышления о тектонике земной коры и это его раздражало ещё
больше и даже злило, а тут ещё неизвестно откуда накатила
такая неприятная мысль, что он весь похолодел и замер у края
платформы, забыв пройти в вагон.

– А вдруг…

Кто-то грубо отпихнул его в сторону, что бы не загораживал проход.
Николай Иванович отступил на пару шагов в сторону, да так
застыл там с платком в одной руке и с очками в другой. Машинист
не дожидаясь пока малохольного вида гражданин придет в себя
закрыл двери, и поезд скрылся в туннеле, сверкнув на
прощание красными огоньками.

– А вдруг он нашёл бы что-нибудь? Что тогда, а?

Что тогда было бы Николай Иванович не знал. И что такого необычного
мог найти милиционер у Николая Ивановича, он тоже не знал,
просто представил себе как сержант Мухамеджанов хватает,
например, яблоко или … листы бумаги с его набросками к статье о
«…мало глубинных интрузиях…» и, размахивая ими перед носом
перепуганного насмерть Николая Ивановича, почти также как он
имел обыкновение поступать со своими студентами, когда во
время экзамена находил у них шпаргалки, начинает, вдруг,
требовать объяснить ему, что за тайный смысл скрывается за этими
каракулями и формулами. На что Николай Иванович, конечно же,
ничего вразумительного ответить не смог бы, потому что
статья не была закончена и оставалось ещё много вопросов, на
которые требовалось дать расширенный ответ и к тому же как
можно человеку неподготовленному объяснить в двух словах, да ещё
в переходе метрополитена, каким образом «мало заглубленные
интрузии оказывают влияние на поверхностные вулканические
образования».

И что тогда?

– Да, что тогда? – прошептал Николай Иванович и облизнул пересохшие
губы. И что было бы в этом случае, он совершенно не знал,
потому что на кафедре геофизики это никогда не обсуждалось и в
тех научных работах, которые он внимательно изучал,
подбирая материал для своих статей и диссертации, это не
рассматривалось.

Средства массовой информации, где подобные ситуации разбирались на
самом элементарном уровне, Николай Иванович игнорировал по
причине отсутствия там логики на всё том же элементарном
уровне и, следовательно, никогда не читал разноцветных газет с
картинками на половину листа, а телевизор смотрел редко и то
вскользь, не стараясь особенно запоминать о том, что там
говорили и показывали.

Вся его жизнь сосредоточилась на изучении и понимании процессов
связанных с движением тектонических плит в земной коре, в чем, и
это следует отметить, он достиг значительных высот, потому
что Николай Иванович был ученым замечательным и в своей
области разбирался виртуозно, за что получил признание не только
в стенах родного института, но и за рубежом, куда его
приглашали читать лекции и где его принимали с уважением, от чего
он начинал представлять себя значимой фигурой, к которой
все должны относиться с уважением и с почтением, но если уж
находится среди людей ему не знакомых, то, по крайней мере, не
толкать его так грубо, как это делают сейчас.

– Поосторожней, пожалуйста – огрызнулся Николай Иванович на
какого-то гражданина, который, пробегая мимо, не правильно рассчитал
свою траекторию и плечом задел стоящего Николая Ивановича,
на что гражданин не обратил ни малейшего внимания, а понёсся
по перрону дальше, так что полы его плаща развивались
словно крылья. Скорее всего, что он, вообще, ничего не услышал.

«И тут какой-то сержант Мухамеджанов, который даже не представляет,
что ходит по Евразийской плите» – продолжил свои размышления
Николай Иванович –« обыскивает меня при всех и ведёт себя
так нагло, что… что того и гляди начнет хватать за руки,
заломит их за спину и поведет как преступника за решётку»

– Что тогда? – шепотом повторил свой вопрос Николай Иванович,
обращаясь в пустоту, и представил себе вдруг, как этот сержант, не
знакомый с теорией перемещения тектонических плит,
отвратительно дыша ему в лицо, запихивает в тюремную камеру, где уже
сидят всякие бродяги, воры, хулиганы. И никто об этом
ничего не узнает.

Супруга Николая Ивановича собьётся с ног, разыскивая его по
больницам и моргам. На кафедре, тоже, никто ничего не будет знать. А
он тем временем будет сидеть в душной, грязной, маленькой
коморке окружённый неизвестно кем, хлебать баланду, спать на
вонючем полу, над ним будут издеваться, его будут унижать
из-за его очков и тщедушного сложения, ему не позволят даже
задуматься …

Николай Иванович непроизвольно поёжился, ужаснувшись той бездонной
пропасти, на краю которой он себя представил, и он продолжил
долбить себя, опускаясь в своих фантазиях всё ниже и ниже.

– Нет, так невозможно. Что же это такое делается? К кому же
обратиться за помощью? Может быть позвонить Науму Исааковичу,
заведующему кафедрой – у него хорошие связи? – продолжал
фантазировать Николай Иванович. – И откуда я смогу позвонить? Из
камеры? Да где это видано что бы в камере телефоны стояли. Там и
позвонить-то неоткуда. Запихнут меня в эту дыру, словно на
другую планету отправят – и всё!

Николай Иванович вдруг почувствовал себя таким незащищённым, таким
маленьким, голым и лысым, словно только что вылупившийся
птенец, который по неосторожности родителей вывалился из гнезда
и беспомощно лежал в густой траве оттопырив крыло, где за
высокими стебельками ничего не было видно, ничего не было
понятно и того и гляди кто-нибудь подползёт и сожрёт, особенно
не задумываясь.

– Какой кошмар! – прошептал Николай Иванович, ужасаясь своим
собственным фантазиям.

Такой долгой дороги домой Николай Иванович не мог припомнить. В
обычном своём состоянии, когда голова была занята решением
какой-нибудь очередной задачи, станции проскакивали перед его
глазами, как в кино, и он совсем не обращал на них внимания. Он
абсолютно точно знал, что должен сойти на конечной
остановке и этого было достаточно. Спроси его кто-нибудь какая
станция будет следующая – он бы не нашёлся, что ответить, хотя
этим маршрутом ездил каждый день в течение последних двадцати
лет.

Когда он, нервно звякая ключами, открыл дверь, то сразу же с порога
вывалил всё, что с ним приключилось на бедную свою супругу.

– Люба! Меня только что обыскали! – захныкал он.

– Как это? – не поняла супруга Николая Ивановича.

Николай Иванович швырнув в угол портфель с яблоком и неоконченной
статьёй, за которую, по его мнению, могли и посадить, сбивчиво
рассказал, как в метро его остановил некий сержант
Мухамеджанов.

– Ах, такое бывает. В этом нет ничего страшного. Не обращай
внимания. – спокойно заметила Любовь Прокопьевна и вернулась на
кухню

– Как это не обращай внимания? – опешил Николай Иванович. – не понял
… – и рванул следом, и потом, наверное, в течение целого
часа метался по кухне выкрикивая возмущенным голосом цветастые
фразы, беспрерывно тыкал пальцем в потолок и звонко лупил
себя ладонью по лбу.

Людмила Прокопьевна слушала его в пол-уха, рассеянно кивала, иногда
улыбалась, ни на секунду не прекращая потрошить рыбу,
которую собиралась приготовить сегодня на ужин. Людмила
Прокопьевна по многолетнему семейному опыту знала, что успокаивать,
объяснять и тем более возражать супругу, когда он пребывает в
таком возбужденном состоянии, совершенно бесполезно – только
хуже будет.

А Николай Иванович, отбегав положенное ему число раз из угла в угол,
выдохся и обессиленный уполз к себе в кабинет.

– Может уехать отсюда к чёртовой матери – вяло пробормотал он.

Николаю Ивановичу и раньше неоднократно предлагали работу в
университетах за рубежом, но он воспринимал это как очередное
подтверждение его значимости в научном мире и никогда серьезно не
задумывался о переезде, потому что любой переезд для него
был страшнее войны. Как можно размышлять о глобальных
процессах тектоники в земной коре и мантийной конвекции, когда ни то
что нужной книги, даже карандаша не возможно будет найти в
коробках, сумках, чемоданах. А что там? Новое место, новые,
незнакомые люди, новые взаимоотношения, новое жильё, новый
неизвестный стол, всё нужно будет разложить по-новому, каждой
вещи предстоит найти своё место, предстоит привыкнуть к
новым улицам, к новым автобусам. На это может уйти и месяц и
полгода и, даже, год. А когда же прикажете заниматься наукой?

– Нет, это невозможно! Это определённо невозможно! Это ни куда не
годится! – взвизгнул Николай Иванович, и, спрыгнув со стула,
принялся опять бегать по комнате. Отбегав положенное ему
количество раз, он вернулся за стол.

– А если бы при мне паспорта не оказалось, что тогда? Я же так часто
забываю его то дома, то на кафедре. – испуганно подумал
Николай Иванович.

– Что тогда? Тюрьма – вот что тогда. – сам себе ответил Николай
Иванович и тихонечко застонал. Закрыв ладонями глаза, он лежал и
гадал:

– Остаться или уехать? Уехать или остаться?

Остаться – значит нужно всегда носить при себе паспорт, постоянно
следить, чтобы документы были при себе, обязательно оставлять
статьи на кафедре или дома, в карманах не носить ни каких
подозрительных предметов – в голове нужно будет держать все
эти маленькие условности, тысячи условностей и мелочей,
миллион условностей – ни какой свободы мысли – ещё хуже.

Значит уехать? А студенты? А диссертация? Значит – остаться?

– А-а-а! Чтоб тебя! – от невозможности найти для себя подходящий
ответ Николай Иванович взвился чуть ли не под потолок.

– Люба! – взъерошенный, с дикими покрасневшими глазами он вылетел на
кухню, где рыба уже жарилась и тарелки были расставлены на
столе – Люба! Ты можешь мне сшить небольшой мешочек на
шнурке, чтобы я положил туда этот чёртов паспорт и повесил себе
на шею и ходил с ним как корова с бубенчиком?!

Любовь Прокопьевна утвердительно кивнула головой.

– Тебе на «молнии» или на пуговке?

– Ах! Какая разница, лишь бы не терялся. – замахал руками Николай Иванович.

– Садись есть. После ужина придумаю что-нибудь –пообещала Любовь
Прокопьевна, бережно перекладывая на тарелку со скворчащей
сковороды кусок рыбы.

Обессиленный Николай Иванович опустился на стул и почувствовал, что
начинает успокаиваться. Решение было найдено. Пусть это было
и временное решение, но оно устраивало и ничто не бывает
более постоянным, чем временные решения. Жуткое напряжение, в
котором он пребывал последние часы, ослабло и незаметно
ушло. Он взял со стола вилку, повернул её на бок и, посмотрев
сквозь прорези между зубцами на жаренную рыбу, подумал:

«Если при параллельном расположении слоёв в процессе рудной минерализации…»

Рыба на тарелке остывала...

Москва 2010.