По направленью к красному (стихи).
Санжар Янышев (21/11/2002)
Колоритный человек ташкентского происхождения - Санджар Янышев, один из самых интересных молодых поэтов. Стихи его скажут сами за себя, мне же хотется рассказать о светлом человеке, Санджарике, весёлом и глубоком собеседнике, основавшем новую «ташкентскую школу» (в продолжение поэтической школы Ферганы), путешествующему по краям империи и сочиняющем изысканные тексты. Впрочем, стихотворения его тоже способны рассказать о Янышеве много больше случайных попутчиков. У Санджара, получившего юношеский «Триумф» ещё всё впереди. В том числе и выход стихотворений в антологии тридцатилетних «10/30», составленной Глебом Шульпяковым и издаваемой солидным издательством «МК-Периодика». |
Ф о т о В а д и м а Т е м и р о в а
* * * Мне нужно выговориться - вот что. По направленью к красному. Осени, октябрю. Причем, любому - в Ташкенте, Болдине, Вокше. Ведь цвет важней, чем то, что я говорю. Мне нет пути к пылающим мачтам, крышам Лиссабона, кошенильной Флоренции, облакам черепичной Праги - и днём не упиться рыжим, не выжать с волос, не выстлать к твоим ногам. Но есть (клянусь!) в тебе самой это чудо; точнее, его предчувство - шиповник и склон в разломах магмы. К примеру, внутри ночуя у Вяза, не листьями дышишь - корой, как и он сжимался тому лет... в детстве. И через кожу гранатовый мозг сочится (или рассвет?). Так вот, а теперь зажмурься, сумняся ничтоже - ты это дерево. Внутри тебя этот цвет. ИЮЛЬ Ни влагу, ни сквозняк из спального квартала день не сулил. Итак: ТЕБЯ МНЕ НЕ ХВАТАЛО. Затем пришла гроза и тишину обстала. Из зеркала креза (тебя мне не хватало) обрызгала чело усьмой и целовала. Но всё бы ничего - тебя мне не хватало. Ты рядом не спала, ты родинки считала; на том конце весла - тебя мне не хватало - ты, чтоб не расплескать, как мёд меня черпала до гальки, до песка... Тебя мне не хватало. ...Потом, уткнувшись в брег, ты юбкой подвязала мой голос, этот бред (тебя мне не хватало?), и унесла туда, где смерть переживала тебя, меня - когда тебя мне не хватало; где взмыленный, как лук, шашлычник из мангала обугленный мой слух поддел (мне не хватало тебя!) витым ногтём. И слышно во все стало концы - как пред дождем: Тебя. Мне. Не. Хватало. Ты этот слух что стих вдыхала и глодала; я наконец постиг: тебя - мне не хватало. Ты жизнь мою, как сон во сне, припоминала. Мы спали в унисон. Тебя - мне - не хватало. И сколько бы, любя, ты мной ни прорастала - с тобой, в тебе, тебя мне мало. СТАНСЫ Я там, где корчится, как спица в руках у фокусника, время - от тренья с памятью крошится, что кремень. Я там, где кислая, как попка у муравья, алча от яда, чья косточка - подобье робко- го взгляда. Я там, где воздух осязаем, - чтоб в ухо влить погуще ртуть ей и воском перевить глаза им, как трутень. Где ночь созвездьями богата, и буратин, объятый жженьем, подмигивает с выраженьем кастрата. Где, как ребёнок, себе вторишь о неизбежном наказанье - чтоб побеждённым быть в одно лишь касанье. Там, где снопы слепого ревня река выносит к изголовью, и занимаются деревья любовью. Где купол сшит листообразным, и камень дышит ноздревато, где всё изменой и соблазном чревато. Где в её солнечное устье моё течение вольётся, и пальцы в волосы запустит мне солнце. И с этих пор любая стая преломит вспышку её молний, любая вещь её устами промолвит: "Я часто сна лишала, реже в чужую ночь свой сон вплетала... Скажи, тебя я где-то прежде видала?.. Тебя подслушала у сна я?.. (Так всё на правду не похоже!) Я всюду запах твоей кожи узнаю. Бери. Не спрашивай, но требуй. Моя душа твоею дышит. Я отовсюду твоё небо услышу". * * * Мой слог, мой голос, воспалённый язык - последний мой причал! Родных наречий отлучённый, внимаю собственным речам. Тот свет, который населён был мной, словно шорохом - сквозняк, - так будто выпавшая пломба, теперь отделен от меня. И боль, что медная кольчуга, уже не давит сердце мне, обвивши тело, словно чудо, разлитое по всей земле. И чем ты дальше, тем разменней твои стихийные черты... Но застрахована от тленья душа, и в той же мере - ты. .......................... А нить, что связывала прежде мой сон с пучком твоей зари, теперь на чьей-нибудь одежде, как волос в лампочке, горит. ГОРОД В ПУСТЫНЕ Я распознал тебя: однажды торговым рядом ты стрекотал, как язва, нажит, как сум, припрятан в невытрясаемых пожитках, узлах и тарах восточной женщины... Скажи-ка: а ведь недаром вагон бубнил мне, что подстрочник: ночь, Кызылкумы... - о том, как пучит позвоночник пути твой кумыс. Ты подстерёг меня, чтоб, выйдя со сна в твой облак, я сверил, как степной Овидий, с пустыней область парного дня, земных потужий конечный логос: там, в вышних волостях, где лужи берут в свой locus гусиным смазанный, как пристань, стручковый перец, - уже ощипанный, расхристан археоптерикс. К ПОЭМЕ [ВЕРБНОЕ] От ныне до века присутствие пчёл в моей почивальне, как в мёде, - при чём (что может быть более кстати?): из лопнувших банок варенье, рассол - по стенам, и вечер - прозёванный сон, забытый, как слон в зоосаде. Другие жильцы остывающих книг - гудят, что в итоге мне, кроме как в них, и не во что будет вселиться... Однажды увиденной в ртутном жару, разъятой - но, после того, как умру, - тобою припомнюсь, Мелисса. И я прозреваю как Сретенье - век, в котором на внутренней копоти век мелком обозначится чёлка; что ныне, в руках у детей и отцов на вербных побегах головки птенцов дрожат, словно белые пчёлы. "Кодир" у входа в рай лежал один не потревоженный веками обыкновенный серый камень известный именем кодир а под него текла луна но гасла не достигнув черни сосредоточенной у дна в подземном нежилом теченье сюда являлся на покой тот кто увидел море в капле но в ужасе тушил огонь узнав черты в недвижном камне потом до солнечной возни по профильной оплывшей кроме формировался сон глазниц и фосфором горели брови и я в сопровожденье двух подруг здесь мяту с ежевикой губами рвал и местный дух на вкус напоминал аджику а ночью всполохом золы я будоражил сон кодира и пара трещин до зари себе лица не находила он был казался невесом что смутный воздух под подолом бесполый и недвижный сон к утру оказывался полым проснувшись как из-под воды я различал в изгибах тени в буграх и впадинах следы внутриутробного растенья а через год пришёл другой и обхватив его руками качнул но отозвался камень консервной жестяной трухой ПЕСНЯ мужчина глядит под ноги женщина смотрит вдаль как колба, он вертикален она вся - горизонталь это такой камыш она родилась из колена из чашечки для питья его, как из полой уключины он - из ее ногтя мужчина весь темный в ухе он - вечная ночь во рту он тьму попирает и смотрит в тьмущую высоту это такой камыш женщина тоже бывает темной, когда для него она собирает черешню и сеет ячмень для него в черную, черную землю но ей лишь тогда легко когда он, взяв ее волос губами, пьет молоко словно через камыш све-е-ет. TET-A-TET Женщина спит, ей положено спать. Мы на доске расставляем фигуры. Чай адмиральский, коньяк и сигары. Женщина спит, ей положено спать. В каждом из нас жил точильщик ножей. Мы не любили его, и отныне мы влюблены в эти штучки резные. Мы влюблены, мы не точим ножей. Мы истребили все до одного дни. Мы от альфы прошли до омеги. Женщина сквозь непрозрачные веки Ждет одного из нас. Ждет одного. * * * Как много девушек и женщин - лодыжек, щиколоток... Мне однако же милее женьшень, пророщенный в иной земле. Его солёно-терпкий привкус в маслёной ступке, как в трубе, озвученный, толчётся. Прикус на каждом звуке по себе неровную оставил память; а вера - тайная, как сглаз, - чьих обладательниц слепая ЛЮБОВЬ, пеленутая в газ, сама себе мужей рождает и умерших, в земле камлать, на кладбище не провожает, а дома остаётся ждать. КУРКУЛЬДУК "Пинь-пинь-пинь" - я услышал из теста. Ну и ну! Неужели сверчок? "Кок-э-додл-ду!" - некто с насеста. Пес из будки: "Кандай-ва-качон?" И увидел я в небе: протяжно - кра-ка-тук - пуповина луны разменяла мой многоэтажный мир на буквы, которые - хны. Распрямляется хижина шаром, раздувается, точно халиф. - Всё так плохо? - молчу-вопрошаю. - Всё - не - плохо. Ступай на залив. Там вода голубым рафинадом, словно лесенка в сторону дня. Там любое мгновенье, как атом, неделимо и не от меня. Принеси мне с залива ракушек. Я ракушками лоб уберу и чердак; будет лучше, а хуже будет, если я снова совру - про родимый кишлак и про речку, где ягненок, ты помнишь, тонул... Твою почву не вылечить речью; ну, попробовать разве одну... Так давай, не молчи: что ты? как ты?.. - И тотчас же, как в летнем саду, мой ответ застрочили цикады. Им петух отвечал: "Кур-куль-ду-у-к!". ВКУС УКРОПА Рассматривая сад на свет, монгол, ровесник Зороастра - что было, чего нет, и сверх того - что на экране красным подчеркнуто (а лучше бы и вовсе вычеркнуть к лишаю!), - я дни срезаю, как грибы, и ничего не исключаю. Вот лучшая из дочерей земли на мешковине кротко сидит: в изножье сельдерей, райхон и венчики укропа. Мне веет запахом страны, куда плыву, но не причалю, где сны светлы, глаза черны - я ничего не исключаю - а воздух зелен, как река и разветвлен, как слух растенья, и испещрен, как мотылька полет упругим средостеньем. Мне эта девочка лицом напомнит многие печали и сны. Потом... А что - потом? Я ничего не исключаю. На свет рассматривая ночь, пойму: есть порох, нет порока. Она окажется мне дочь, зачатая в Стране Укропа. Где, Улан-Батор, друг степей, я на руках ее качаю. Сны отпущаеши. Теперь. Как и в Начале. ТЕРМЕНВОКС Не касаясь пальцами ни струны, ни гусиной кожицы обечаек, я хотел дотронуться до спины; подбородком в ложечку у плеча твоего уткнуться, как верный альт, как имбирь от чистых твоих волос, что разбил меж нами такой версаль, до какого слух еще не дорос. Он объемлет воздух. Я вижу в нем пострижные мхи, регулярный сад со своими улочками, огнем, - вдоль фасадов выложенным, как сай, что бежит - откудова и куда?.. Но равно известен Автор письмен, поелику всякая трын-вода совпадает с руслом Его времен. Этот Сад, воздушный наш лабиринт нам с тобой не мыслимо не пройти с двух сторон, как некий четвертый рим, как глухой, но чуемый ориентир. Где-то посередке его - слова, что уже тверды, словно твой грильяж; разогретая к ужину мастава; и грядущий - лучший - ребенок наш; и последний день, и последний сон; и земля сквозь дерево или сквозь полотно легчайшее, стенки сот; и спаявший звуки тончайший воск... Этот Сад, этот воздух зовут потом. Никогда сейчас - крестной мукою. Он однажды нам исполняет то, что потом мы помним как МУЗЫКУ. |
Последние публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы