Поэзия

***
Грязные реки глотают людей.
Нищие глотки изрезаны хлебом.
Дерево мёртво. Впивается в небо
тощее тело костями ветвей.

Сгустками слёз обрастает рассвет.
Вяло бинты уплывают по рекам.
Дерево мёртво с лицом человека,
связаны волосы в скользкий букет.

Воткнуто чудо в невидящий глаз,
свесилась кожа, шевелится мясо.
Горькая плачет. Колышется ряса,
грея под сердцем гнилой метастаз.

Боже, зачем же так больно любить.
В ямы кладутся хрустящие кости.
Едут колёса – незваные гости,
пляской весёлой глазницы давить.

Мнутся конечности, вросшие в твердь.
Вскрыто бесстыже нутро земляное,
видишь – оно развязалось и ноет.
С неба рубцом улыбается смерть.

Остов больной проглотила кровать.
Высохли сны, высыпаются в землю.
Горькой обещано счастье – да с тем ли
радостно будет в гробу засыпать?..

Чёрен от крика распахнутый рот.
Почва напоена кровью и лимфой.
Дерево мёртво. Утоплена нимфа.
Вновь начинается круговорот.

В зареве неба глазастый суккуб
греет своё похудевшее тельце.
Кладбище вспахивает земледелец.
Горькая – давится горечью губ.






***
Обрублены руки деревьев, не вскинутся в Небо.
Распухла сырая земля ломтем чёрного хлеба.
Целует рассвет впалых окон закрытые пасти.
Гнилою водой в реки вылилась сказка о счастье.
Резвятся комки из червей на продрогших дорогах,
Танцует безногая смерть у чужого порога.
Под кожей кистей голубятся ветвистые венки.
Любовь расплылась в киноварные пятна на стенке.

Весна разбросала дождём перемытые кости,
Несчастья растут из земли, как кресты на погосте.
Укутано Небо сивой облаков плащаницей.
А я пришиваю улыбку на все свои лица.
Мне так до истерики больно, что стали чужими.
Молчу, а в груди нежно бьётся любимое имя.
Колотится мир в лихорадке весенней простуды.
Ломаю запястья и глупо надеюсь на чудо.

Скитаюсь, беспомощно глядя на лица прохожих.
Их бледные злые глаза на твои не похожи,
Они мне порезы на сердце засыпали солью, 
Припали, голодные, к ранам, и кормятся болью.
Свиваются петлями рельсы поломанных судеб,
А я всё хожу и прошу о несбыточном чуде
И слёзно молю прекратить эти страшные пытки,
Несчастное сердце зашить хирургической ниткой.

Мазутом и грязью дорог умывается город.
Пятнистые страхи к рассвету попрятались в норы.
Из ран незаживших к ладоням спускаются тени,
А мне ведь всё счастье – очей твоих нервная темень.
Такие, как я, никогда не стремятся в пророки.
С улыбкой юродивой в Небо плюю свои строки
И тихо брожу, распевая печальные гимны.
О Господи, чудом лишь, чудом, как кляпом, заткни мне
мой ноющий рот...






***
глотать густое небо, уходя.
под кожей всё распухло-онемело,
как будто руки скользкие дождя
перебирают внутренности тела.
засыпанные известью глаза
сочатся почерневшим листопадом.
остыло полноводие лица.
больна. молчу. как будто так и надо.

растёкся стервенелый всплеск любви
на сером мясе мокрого перрона.
уход слезами-нитями увит.
бескровен тощий белый лик иконы.

качаются утробы поездов,
разъединяя сцепленные руки.
коснись моих желтеющих висков,
и вложим жертву в жадный рот разлуки.
распустим волосы глухой тоске,
раскроем туго стянутые вены.
верёвки тел увязаны в венке.
слезами двух сердец омыты стены.

воскресла. встрепенулась умирать.
гремят колёса, горлом рвётся просинь.
поблёкших глаз исколотая гладь
вскипит, когда в земле родится осень.

я вновь приду, больная, за тобой,
когда на яблонь сохнущие станы
молочно-лунной липкой полнотой
опустят саван локоны тумана.
взметнётся тонкорукая любовь,
задышат счастьем мёртвые дороги.
всю нежность, как прорвавшуюся кровь,
сквозь створки губ пролью тебе под ноги.






***
Прогнившие края осенних дней оплетены
орнаментом влюблённых. Вздохи вьются безмятежно.
В ослизлых тёмных ямках глаз под стон грудной струны
плывут сады прощаний, слёз виолончельно-нежных.
Отслаивает осень с сердца вялых чувств загар,
поют и тонко плачут звуки из гортанной вазы.
Густой пыльцой зари покрытый золотистый шар – 
засох. Торчит в небесной коже мёртвым горьким глазом.

Обмякли веки туч. Узоры тления скользят
по животу полей, кровавится земное платье.
Шуршит гербарий леса. Чахнущим телам дриад
тугой паучий кокон спутал ломкие запястья.
Ползёт болезнью желтизна. Волокнами грибниц
обвиты бурые подошвы умершего лета.
На старой коже неба родинки голодных птиц,
в набухшей почве – спящих бабочек хрустят скелеты.

Любовь нас иссушит. Твой нежный бездыханен рот,
и я – почти мертва, как в саван, в ласки вся одета.
Потухнет скоро солнечный мертворождённый плод,
что впился в гнёзда отсырелых глаз – крючками света. 
Смотри – висит на серебристых нитях коробок,
в земную пустошь сеет капель мелкие крупицы.
И в пасть ржаного горизонта катится желток,
и вздулись прорези теней, и украшают лица.

Глухие песни осени – как сыпь надрывных нот.
Текут из губ. Канава рта изломлена улыбкой.
Хохочущий паяц внутри кричит, что всё пройдёт,
что счастье, вышитое в сердце, мёртвенно и зыбко...
Мокрицы страха корчатся в глазничных погребах.
Листом кленовым грудь свернулась под холодной тканью.
В футляре тела – сира, беззащитна и слаба,
роняю нервно горсти вскриков из сухой гортани...

В окне звенит тенями осень. Всё ещё жива,
душа ещё натянута на костяные спицы.
Полны сердечные протоки. Капают слова
солёным в руку. Выпей их со мной, любимый рыцарь...
...Дрожат медовые снопы из выпавших волос
больного солнца. В небе – чёрных труб раскрыты устья.
Глаза скрипят тоской, их уголки в следах из слёз.
Вцепились и вросли в тебя,
и больше – 
не отпустят...






***
Из кипящей земли, из раздавленных рек, 
из поломанных рёбер могильных оград,
через кожицу век – волосами калек
я в глазницах ращу удивительный сад.

Здесь синеют соцветия трупьих голов;
флаги мёртвой земли – их пятнистые лбы.
Пожинать урожай будут рты топоров
под рыданья и хрипы гортанной трубы.

Здесь любовь разливает гниения сок,
равнодушным червём въелась в тёплую грудь.
Сердце – кислого хлеба опухший кусок.
Мнётся в пальцах. Течёт киноварная ртуть. 

Вновь под капель-костяшек нестройную дробь
облезает с лица разноцветный наряд.
Губы склеены болью в багровую топь.
Колосится за ними таинственный сад.

В том саду – отражённые чрева людей.
Спрячь оплёванный лик, мой смиренный Христос.
На святых у нас много хороших гвоздей,
и на всех у нас хватит стенаний и слёз.

По костлявым ветвям поспевают глаза;
и слезятся сердца, расплываясь в руках.
Белокожего неба кровит железа,
умывая висящих на чёрных холмах.

Собираю плоды; скорбь хрустит и гниёт.
Догорел языка рыхло-красный фитиль.
Полюбуйтесь на сад – наизнанку мой рот,
наизнанку глаза – полюбуйтесь на гниль.

Кину скомканный взгляд в мутный триптих окна;
мне утопленниц всхлипы в висках застучат.
Из отверстия рта – потекут имена.
Криком выверну в мир удивительный сад. 

Мой надорванный стон.
Мой болезненный ад.
Кто не спрятался – я не виноват.