Проза

Начало

Продолжение

Глава четырнадцатая

– Ну и как, выяснил что-нибудь? – спросил Борисыч. Он сумел убедить
Андрея, что пьяный водит лучше, чем трезвый, и снова был за
рулем.

– В двух словах не скажешь, – ответил Андрей. – Какая-то уверенность
появилась. А, в общем… так всегда бывает: ожидаешь получить
окончательный ответ, а получаешь еще больше вопросов.

– Ясно.

Они ехали по песчаной дороге в окружении обросших мхом сосен и елей,
мох свисал клочьями с веток и с корней поваленных деревьев.
Лес стал еще глуше. То тут, то там вздымался гигантский
сухостойник, в несколько обхватов. Под гладким серебристым
стволом лежала широким кругом отпавшая кора и ветки, утопавшие в
сыпавшейся из дупел ржавой трухе. «У людей смерть скрыта от
глаз, – думал Андрей, – а здесь она на виду. Да и кого
стесняться? Всё вместе (смотрел он на молодую поросль) агония и
зарождение, скелеты и малютки…»

Внезапно Борисыч остановился и перегнулся через руль, вглядываясь в
дорогу перед капотом.

– Смотри: как будто человек бежал босиком, – показал он вперед и
выскочил из машины. Андрей тоже вышел.

– Только какой это размер? – поставил Борисыч свою ногу рядом со
свежим отпечатком, похожим на след великана. – Может, это ете
оставил, а? Вот бы поймать – и потом всю жизнь бамбук
курить!..

– Нет, – сказал Андрей серьезно. – Видишь, впереди перед каждым
пальцем сантиметрах в десяти маленькая ямка.

– Ну?..

– Это от когтей.

– Ну и что?.. Что!.. – дошло до Борисыча. – Так что, это Он тут
прошел?.. – Саня быстро взглянул на грузовик.

– Возможно, – сказал Андрей и улыбнулся. – Но, скорее всего,
медведь: у него след похож на человеческий. Протопал как раз перед
нами.

– Медведь тоже не фонтан, но лучше, чем рогатый, – сказал Борисыч,
запрыгивая в кабину. – А откуда ты знаешь, что это медвежий
след?

– «Служил» в тайге, – усмехнулся Андрей. Они снова тронулись в путь.

– Смотри ты, по дорогам ходит – не боится, – проговорил Борисыч,
продолжая вглядываться в следы на песке.

– Не дурак, понимает, что тут легче пройти.

– Всё, свернул в лес, – сказал Саня с удовлетворением после
некоторого молчания.

– Нас услышал, – заключил Андрей.

– Сам-то ты веришь во всю эту муру? – спросил Борисыч, снова глядя в
даль, а не под колеса.

– И да, и нет.

– Ну, вот опять: и да, и нет! Ты конкретно можешь сказать?

– И да, и нет, – ответил уже со смехом Андрей. – Нет, правда, Саша,
ты думаешь: я от тебя что-то скрываю? Слишком много всего
накопилось. Я надеялся: прояснится – а все еще больше
запуталось.

– Ясно – что ничего не ясно, – съехидничал Борисыч.

– Вот именно, – подтвердил Андрей. Борисыч мысленно покрутил у виска
и больше не переспрашивал.

Неожиданно они выехали из леса на песчано-желтый простор, за которым
снова вставала темно-зеленая стена. Впереди протянулась
глинистая гряда.

– Ну, вот и грейдер. Если честно, я уже не надеялся выбраться, –
сказал Борисыч.

Грузовик вскарабкался на насыпь и повернул налево. Навстречу им не
попалось ни одной машины. Да и грейдер был полуразрушенный,
размытый, с осыпями и ямами в половину ширины. Они доехали до
третьего перекрестка, указателя на нем не оказалось, и
спросить было не у кого. Борисыч выжидательно посмотрел на
Андрея, тот пожал плечами и развернул карту, что должно было
означать: по карте, вроде, сюда…

– Дорога укатанная, – наверно, эта, – сказал Борисыч, и повернул налево.

Теперь они ехали ельником, место было низкое, сырое. Ярко-зеленый
мох свисал с широкоствольных елей, превратив подножие каждой в
темный шатер. Корни упавших деревьев вздымались выше
кабины, словно пасти чудовищ, и тоже были затянуты мхом. Казалось,
все здесь обито зеленым бархатом. Дорога, однако, была
наезженная, широкая, кусты вдоль нее переломаны, ободраны,
обочины усыпаны корой и ветками, – все уже старое, почерневшее.

– Что они тут возили – лес что ли? – спросил Борисыч.

– Да, по ходу, впереди лесосека, – сказал озадаченно Андрей и снова
развернул карту.

Карты, очевидно, для того и существуют, чтобы заводить
путешественников в неожиданные, интересные места. «Этого болота нет на
карте, – думает ездок, озираясь по сторонам. – А вдруг оно
недавно возникло, и мы первые его видим?..» Почувствует даже
волнение первооткрывателя… «Хотя нет, скорее, карта врет»… – И
вот, остается довольствоваться ролью ниспровергателя
заблуждений.

Они выехали на большое болото, поросшее тростником, тальником, а
местами голое и кочковатое. С трех сторон оно было окружено
лесом, а с одной топь тянулась на много километров, и там,
казалось, не было уже ничего, кроме сухостоя, до самого
горизонта. Дорога пересекала болото по краю.

Борисыч в задумчивости остановился перед затопленным перешейком. Тут
и там из воды торчали гнилые ветки и целые бревна. Дальше,
метров через десять, снова шла сухая дорога. С обеих сторон
от перешейка плавала ярко-зеленая тина.

– Смотри сам – к тому же, по-моему, мы не туда едем, – сказал Андрей.

– Пойду гляну. – Борисыч спрыгнул на землю.

Он достал из будки сапоги, срубил толстую лозину и побрел по
щиколотку в воде, тыча вокруг себя палкой. Прошел лужу до конца и
вернулся.

– В общем-то, там настил под водой… – сказал он, садясь за руль. –
Попробуем проскочить.

Борисыч отпустил сцепление, и машина вошла в воду. Она раскачивалась
на бревнах, словно на волнах. Было слышно, как звякают в
кузове бутылки. Оба смотрели напряженно вперед. Так они
добрались до середины лужи, вдруг их слегка развернуло и плавно
потянуло назад. Борисыч дал газу, машина задрожала, подалась
было вперед – и осела еще глубже.

– Не газуй! – крикнул Андрей. – Всё, сели.

Борисыч выругался и выскочил на подножку. Грузовик перекосило: будка
накренилась в одну сторону, а кабина в другую. Заднее
колесо ушло под воду по ступицу. Саня прыгнул за руль и,
матерясь, стал рвать машину взад-вперед, поднимая фонтаны брызг.

– Не сходи с ума: посадишь еще глубже или совсем утопишь.

Когда они снова выглянули из кабины, задних колес уже не было, они
полностью скрылись под водой.

– Будем важить, – сказал Борисыч.

– Вдвоем мы грузовик не вытянем, – сказал Андрей.

Сели думать, что делать. Борисыч закурил дрожащими руками.

– Нужно идти за трактором. Там же деревня должна быть впереди, –
сказал Андрей, но в его голосе не было уверенности. Решили
разделиться: Андрей пойдет вперед, и, если не найдет деревни,
вернется до темноты, а Борисыч останется с грузовиком: вдруг
кто-нибудь будет проезжать – хотя не похоже, чтобы тут
ездили.

Он закрылся в кабине и принялся хлопать налетевших комаров. Андрей
засучил штанины до колена, перешел лужу, обмахивая икры
сорванной веткой, и скрылся за поворотом в лесу на той стороне.

Через полчаса ходу – по пути он переправился еще через одну такую же
лыву (возможно, то были заливы одного большого болота) –
Андрей добрался до старой лесосеки. Это был прямоугольный,
вырубленный в тайге, участок. Шапки осыпавшегося иван-чая
висели, как сиреневый дым, над пригорками, в высокой траве
поднимался молодой сосняк, и по всей поляне чернели пни, горки
опилок и сложенные в груды сучья. Дальше дороги не было. Андрей
обошел лесоповал – со всех сторон стеной вставал бор.

И вдруг ему показалось, что он уже был здесь. Так же стоял против
леса, и заходящее солнце сбоку освещало по диагонали сосны. Он
повернулся к солнцу, и оно так же слепило ему глаза, как
прежде: белое, но красное вблизи веток и между игл. «Когда это
было?» – думал Андрей, завороженный смутным припоминанием.
И так же два человека шли с рюкзаками и топорами вдоль
освещенной стены леса и тюкали ими по горящим стволам… Он очнулся
и зашагал через лесосеку им наперерез.

Бородатый, седой старик в кепке и высокий, худощавый парень, оба в
энцефалитках остановились, глядя на приближающуюся странную
фигуру.

Андрей поздоровался, спросил, сколько до ближайшей деревни.

– Тут деревень сроду не было: ни ближних, ни дальних, – сказал
старик, отирая рукавом пот со лба. У него было молодое лицо,
окладистая борода, рот полон белых, крупных зубов. Парень, в
затянутом вокруг лица капюшоне, отчего имел дефективный вид,
выжидательно смотрел на Андрея; красные, опухшие от укусов
руки торчали из рукавов почти по локоть. Маловатая ему
энцефалитка вымокла под мышками, на висках, на сгибах локтей. Оба
были в резиновых сапогах.

– А Куролесово далеко отсюда? – спросил Андрей.

– У, далёко! – сказал, присаживаясь на пенек, старик. – Это тебе
надо на грейдер выходить и шпарить еще километров двадцать.

– Двадцать километров?! – повторил Андрей и качнул головой. Он
рассказал, что с ними стряслось.

– Тогда вот что, – сказал старик (или не старик, а рано поседевший
человек средних лет), – иди за своим другом – мы здесь
обождем. Тут до нашего табора рукой подать – лесоустроители мы,
возвращаемся из захода. А завтра должён «урал» с провизией
подойти. «Урал» вашу машинешку и вытянет, до утра с ней ничего
не случится. Ну, а мы пока что тут чайку заварим.

Обратный путь у Андрея занял меньше времени, хотя ему показалось,
что идет он дольше.

Выйдя из леса, он увидел следующую картину. На дороге перед лужей
горел костер сложенный из веток и сухого тростника, а в его
желтом, густом дыму спиной к костру обмахивал себя ивовым
веником Борисыч.

– Теперь я даже не сомневаюсь, кто мир создал! – крикнул он
подходившему Андрею. – Злые, как черти, в кабину через все щели
набились! Идем скорей отсюда, а то живьем сожрут… – И, выскочив
из дыма, принялся с яростью хлестать себя веником. Андрей
провел ладонью по лицу и набрал полную зудящую, шевелящуюся,
рыжеватую горсть. Он рассказал о встрече на лесосеке.
Борисыч, не говоря ни слова, побрел, подняв волну, к машине,
вытащил оттуда сумки и почти бегом пустился в сторону леса.

– Лишь бы они не ушли, нас дождались,– переживал дорогой Борисыч.

Темнело, длинные тени ложились на землю. Они подошли к лесоповалу. В
синих сумерках иван-чай застил взор, словно лиловое бельмо,
весь притихший лес, казалось, был зачарован таинственным,
матовым свечением. К ним приближалась фосфорицирующая, белая
борода: старик с парнем вышли им навстречу.

Борисыч поздоровался и спросил:

– Мы дорогу найдем?

– Найде-ем, – отвечал старик, скаля молодые зубы. Он подошел к сосне
и включил фонарик, осветил ствол.

– Гляди, – показал он топором стесанную кору.

– Что это?

– Затёска, по ним и дойдем. – И он тюкнул топором прямо по старой
засечке. – Тут просека идет, – пояснил он.

Действительно минут через десять ходу, они вышли на дорогу, и скоро
впереди замигал в глубине леса желтый глаз костра. Он
разрастался, и вот уже стали видны освещенные скаты палаток, а на
них изломанные тени сидящих у костра людей. Дорога привела
их прямо к лагерю, расположенному на мысу черной речки.

При их приближении подняли головы и зарычали две собаки, лежавшие
рядом со сколоченным из досок столом под навесом.

– Фу! Шницель! – прикрикнул кто-то на собак.

Плоские, черные фигуры, расцвеченные по контуру, держали в объемных
руках кружки и сигареты. Все, кроме молодого рыжего –
огненного в отблесках пламени – паренька, оседлавшего бревно по ту
сторону костра, сидели на корточках и смотрели на
подошедших. Лица светились довольством наевшихся досыта изгоев.
Андрей сразу узнал знакомое по зоне выражение: ни у кого он
больше не видел такого абсолютного благодушия сытости. Над
костром висел черный чайник.

– Чаевничаете? – спросил с каким-то подтекстом старик усталым
голосом. Он остановился, спустил на землю рюкзак и застыл с
опущенными руками, глядя в огонь.

– И вы присаживайтесь, пока горячий, – приподнял кружку один из
любителей чая.

– Да, спасибо, нам бы чего посущественней. С нами еще два человечка,
машина у них застряла. – И старик пошел к такому же
черному, как чайник, ведру, стоявшему на скамейке у стола. – Суп
остался?.. – крикнул он оттуда и приподнял крышку.

Борисыч прикурил от головешки и принялся рассказывать, где и как
застрял грузовик. Народ у костра – Андрей определил с первого
взгляда – собрался еще тот, продувной, «шарнирный». Движения
у всех, кроме молодых, были вихлястые, порывистые и в то же
время бережные, округлые. Двое посверкивали «рондолевыми»
фиксами, качали «синими ластами». Третий был вообще без зубов,
у него уже и губы стали заворачиваться внутрь. Был он
сухощавый, вкрадчивый, чернявый – «мутный». Он подошел к друзьям
и сверху, ладонью вниз, опустил для знакомства руку:

– Могила, – проговорил он, пожимая руку Борисычу. «Г» он произнес на
южнорусский манер, как звонкое «х».

– Где? – посмотрел под ноги Борисыч.

– Я – Могила, – проговорил тот и испытующе заглянул Сане в глаза.

– Фамилия у него такая, – сказал один из фиксатых с детской улыбкой.

Тем временем старик принес к костру ведро и повесил его на
перекладину рядом с чайником.

– Пока суп греется, Альбертович, чайку для аппетиту – и мужики не
откажутся, – приподнял снова кружку фиксатый, отчество старика
он произносил с ударением на первом слоге. – Там, за
осинкой… бадейка.

– А Миша где? – спросил Альбертович.

– Миша уже третий сон видит, – сказал второй фиксач, вялый и долговязый.

Альбертович сунул топор в ведро с водой и принес со стола три пустые
кружки. Его молодой напарник сходил за осину раньше – и уже
сомлел, на его усталом лице расплылась блаженная улыбка. Он
сел рядом со своим сверстником на бревне, и все остальные
перестали для них существовать. Между ними завязался какой-то
свой, с плаксивыми интонациями, тинэйжерский треп.
Альбертович протянул кружку Андрею.

– Нет, я лучше из чайника, спасибо, – сказал тот и наклонил черный
носик над кружкой. Борисыч предпочел «чай» из-за осины,
белый, как молоко.

– Ну как, созрела, Альбертович? – спросил Могила.

– Да, куда там – вы разве дадите ей созреть, – сказал старик, пробуя
напиток, и все лицо его при этом устало вздрагивало.

Тем временем между Андреем и первым фиксатым произошел короткий, но
многозначительный разговор:

– На «семерке» не был? Что-то лицо мне твое знакомо, – спросил тот.

– Был, но в другом городе, – сказал Андрей.

– А на этапе мы не встречались?

– Навряд ли.

– Я по тому, как ты чай пьешь, понял, – сказал со своей неизменной
улыбкой фиксатый. Был он коренастый, русый, с открытым,
располагающим лицом, карими глазами и наивным выражением
наморщившей лоб собаки.

– Да, это остается, – сказал Андрей.

– Да-а уж… – протянул фиксатый, и снова повисла приятная пауза.

Тут Альбертович сложенной пополам голицей снял ведро с перекладины и
позвал их к столу.

Суп наливали в обитые эмалированные миски.

– Кто суп варил? – спросил Альбертович, жуя всем осунувшимся лицом.

– Иван варил, – гортанно крикнул, не поворачиваясь, не то кучерявый,
не то нечесанный бражник, сидевший сутулой спиной к столу.
Был он мелко суетлив, все что-то искал вокруг себя, хватал и
перекладывал с места на место, а тут сразу замер. Фиксатый
расплылся в золотой улыбке, по которой можно было понять,
что он и есть Иван.

– Что-то тушенки много положили, не похоже на вас, – проговорил
старик, вынимая кость изо рта. – Или это не тушенка?..

– Миша козу подстрелил, – так же, не оборачиваясь, крикнул косматый,
и все у костра как– то радостно уставились на него.

– А где Гуляш?..– забеспокоился Альбертович. – Собачек-то две…

– Да где-то бегает, – сказал тот же за всех ответчик.

– Тьфу, гад, собачиной накормили! – Альбертович отодвинул от себя
тарелку. Его молодой напарник и Борисыч замерли в ожидании
объяснения. Андрей пил чай с сухарями, вместо хлеба на столе
лежал бумажный мешок бесформенных, похожих на обмылки, серых
сухарей.

– А че? – мясо как мясо, не хуже баранины… – оправдывался с улыбкой
Иван. – Правда, мужики?

– Ничем от баранины не отличается, – поддержали сидевшие у костра
мужики.

– Свинину же вы жрете, а тут собачка – гораздо чище…– повернулся
косматый, это был тощий казах.

– Ну, сами вы их жрете – и жрите на здоровье, а зачем людей
обкормили! – Альбертович, несмотря на усталость, затрясся от
возмущения. – Ты бы спросил сначала: хочу я – нет эту погань жрать…

– Китайцы их в ресторанах подают,– сказал сонно второй фиксатый.

– Как понаехали, ёшкин, собачек совсем не стало, всех поели… –
посетовал казах. Говорил он чисто, но с гортанными нажимами в
бесцветном голосе.

– Вы сами не хуже китайцев, – сказал, стараясь унять нервную дрожь в
руках, Альбертович. – Спасибо, хоть человечиной не
накормили.

– А Миша где? – спросил, озираясь с улыбкой, его молодой напарник.

– Вон в палатке понужает, – сказал раздраженно Альбертович, не
поддержав шутку. В одной из палаток, и, правда, раздавался чей-то
храп.

– Мы что, значит, собаку съели? – спросил Борисыч. – Мне как
вегетарианцу лучше съесть хищника, чем невинное животное, – добавил
он для Андрея. – Неприятно, конечно, но не так, как если бы
это была на самом деле коза.

– Они всю тушенку на водку променяли, теперь собак жрут, – посетовал
Альбертович.

– Так у вас бутылки есть! – встрепенулся Борисыч и рассказал о цели
их путешествия. Люди вокруг костра оживились и зачерпнули
Борисычу еще одну кружку.

– Только сначала надо машину вытащить, – присел тот, уже как свой, у
костра.

– «Урал» вытащит, – убежденно кивали мужики. – «Урал» не хуже трактора.

– И что вам тут платят? – Андрей не расслышал ответа, но по реакции
Борисыча понял, что немного.

– Да… Зато целый день на воздухе, – сказал Борисыч. – Кто такой Миша?

– Инженер наш, завтра увидишь.

– Тут компания приезжала с блядями, вот он наупражнялся – пристал,
спит сейчас. Он их тоже супом угощал.

– Иван, расскажи, как ты химарей укормил, – попросил лохматый казах.

Андрей отправился спать. Им отвели одну из пустовавших палаток
(несколько человек были «в заходе»), он лег поверх чьего-то
затхлого спального мешка. Саня остался у костра. Но и в палатке
был слышен рассказ Ивана.

– Я… завсегда собачку прикармливаю, чтобы на себе тушенку в заход не
тащить, – начал тот с сытой хрипотцой и аппетитными,
«круглыми» из-за самопальных фикс шипящими. Рассказчик часто делал
паузу: очевидно, со смаком затягивался папиросой. – А тут
самый дальний квартал обходили, собачку свою… уже скушали,
остался рис да пара сухариков. И ни одной деревеньки вокруг.
Смотрим, однако: кто-то живицу собирает, бочки стоят –
химари, значит где-то рядом живут. Прошли немножко – точно: домик
прямо в лесу, собачек во дворе… штучек шесть бегает, а
хозяев нету: обходить пошли, видно, участок. Ну, я помоложе
кобелька выбрал (даже Андрей в палатке понял, что Иван сглотнул),
сухариком подманил и ножичком – чик! – по шее. В дому казан
взяли, плов прямо во дворе заварганили. У хозяев еще рису
одолжили. Шкуру я подальше в лес отнес. Вечером хозяева
ворочаются, муж с женой. Мужик сразу за ружье – а мы им: вы
сначала плов попробуйте. Видят такое дело – сели за стол. Баба
ест и только косточки обсасывает. «Где, – говорит, – такого
барашка нежного поймали?» – «Да в ауле одном изловили». Мужик
пузырек достал по такому случаю. Заночевали мы у них. Утром
доели плов, и понесла баба косточки собачкам бросить. А у их
ажно шерсть дыбом, рычат – не подходят. Она глядь – одного
не хватает. «Вася, – зовет мужа, – мы Шарика вчерась съели,
они Шарика сварили…» И как пошло ее полоскать – и плакать:
Шарика жалко! Мужик опять за ружье: идите, говорит, отседова,
а то стрельну…

– Жалко, он вас не стрельнул, – сказал Альбертович. – Вон, ружье
взяли у Миши, патронов: дичи кругом море – чем собак жрать.

– Я в заходе видал одно место, – раздался голос казаха, – туда
медведь ходит малину жрать. Может пойдем, Олег, медвежатины
добудем.

– С одностволкой на медведя… – в голосе молодого напарника
послышалась усмешка.

– А на что топор тебе! Если мазанешь, на дерево лезь… Лезешь – и
топором ему лапы руби, ёшкин! Он за тобой – а ты ему лапы
обрубай. Он далеко без лап не уйдет, подохнет, мы его и заберем.
– Все засмеялись.

– А чё? – огрызнулся казах.

– Так ты, Ёшкин, в него шишкой кинь, и полезай на сосну, а потом по
лапам рубай. На шо тебе ружо? – сказал Могила.

– Да у него медвежья болезнь исделается, только медведя увидит, –
сказал Иван, – тот с сосны и соскользнет.

– Не надо, я что, медведей не видал!

– Мы, сюда ехали, медвежий след видели, – сказал Борисыч.

– Их тут, как говна. – Стали вспоминать разные случаи на охоте, а
потом перешли, вообще, к невиданным удачам в жизни, в деньгах
и выпивке.

Андрею снилось, что он охотится в лесу – и вот стреляет, но не видит
в кого. Все говорят, что он убил зайца. Андрей же разглядел
раненого душмана в траве, тот дергает ногой, словно
продолжает бежать. Но он почему-то не добивает, а отправляется
дальше на поиски дичи. Андрей идет по лесу, и лес превращается в
анфиладу больших комнат, в которых ходят и лежат на
кроватях какие-то люди, стоит казенная мебель, – возможно, это
госпиталь и в то же время лес: кое-где попадаются кусты,
деревья. Он обходит всю анфиладу по кругу и возвращается к той
поляне, на которой оставил не то зайца, не то душмана. Но только
Андрей нагибается к нему с надеждой, что тот испустил дух,
как трофей начинает бешено колотиться. Он хочет добить его
прикладом и вдруг обнаруживает, что это не душман, а женщина.
И вот после непонятной, сумбурной сцены они сидят в
кабинете врача. Женщина с испитым лицом, длинным носом и с
забинтованной ногой, жалуется доктору, что Андрей прострелил ей
голень, и просит позвонить мужу. Андрей же убеждает врача, что
это вовсе не женщина – а заяц, и ее нужно, во что бы то ни
стало, пристрелить. (Странно: он видел, что перед ним женщина,
но был уверен, что она – заяц.) Он раскаивается, что не
сделал этого раньше, пока дама-заяц была еще моджахедом. Доктор
уговаривает не стрелять женщину, так как должен приехать ее
муж – что он скажет мужу?.. И так далее. Какая дрянь только
ни снится, с облегчением думал Андрей, когда сновидение
ослабляло свою власть над ним. И что это за дама? откуда она
взялась? кто такая? – недоумевал он и с удовольствием засыпал.

Утром Андрей проснулся от холода, попробовал открыть глаза и не
смог. Веки слиплись, словно в глубоком сне, однако он уже не
спал. Рядом заворочался Борисыч.

– Я глаза открыть не могу, – сказал он сонным голосом.

– Я тоже. Наверно, ослепли от бормотухи …

Не успел Андрей договорить, как Саня начал брыкаться, барахтаться,
стараясь выбраться из мешка.

– Тихо-тихо – я же не пил, – сказал Андрей. – Это мошка накусала,
надо просто умыться.

– Да пошел ты!.. – сказал Борисыч уже бодро.

Толкаясь, они выползли из палатки и, разжав пальцами один глаз,
добрались до рукомойника. Там брызжа водой, принялись тереть
руками веки, и наконец, смогли увидеть себя в осколке зеркала,
прикрепленном выше бачка. Глаза у обоих были с азиатским
разрезом. Лица тоже округлились и зудели под подбородком и за
ушами.

Вдруг позади их раздался чей-то хриплый голос:

– Что, ребятки, мошка надолбила?

У стола верхом на скамейке сидел взъерошенный человек в новой
зеленой ветровке и наблюдал за ними. Между ног у него стояла
початая бутылка пива. Было еще рано, и все знакомые таксаторы
спали в своих палатках. Человеку было тяжело: он то и дело
отдувался и морщился – пиво, видимо, мало помогало.

– Пивом голову не обманешь, – посочувствовал Борисыч, рассчитывая на
ответное сочувствие в виде золотистого напитка, но человек
сделал вид, что не понял намек, и спросил:

– Вы, ребятки, из какой бригады? – «Ребятки» объяснили, кто они и откуда.

– А-а, – протянул человек и глотнул из бутылки. Весь сморщился и
рыгнул. Был он рыхлый, с квадратным лицом, красной, бычьей шеей
и темными вьющимися волосами. – Сегодня должён «урал»
прийти, он вас вытянеть. – Говор он имел матерый челдонский:
«ишо», «исделать», «маленько»…

– Михаил, – сказал он, протягивая для знакомства руку. – Чайку
возьмите исделайте – костер ишо теплится маленько. Только
потчевать вас нечем: сухарика вон погрызите. Сами на подсосе сидим,
«урала» ждем, поэтому никого в заход не отправляю.

Борисыч уже наведался за осину и пошел бродить с кружкой по лагерю.
Подобрал две бутылки, кинул в свою палатку. Подсел к столу,
объяснил цель их поездки. В глазах инженера промелькнуло
внимание.

Утро разгоралось все ярче: красное и синее всех оттенков уступало
место золотому и зеленому. Из палаток начали появляться
вчерашние знакомцы; одни шли умываться, другие – сразу за осину.
Андрей между тем вскипятил речной воды в чайнике. Сели
завтракать. Мужики, еще смурые, но уже захорошевшие, налили себе
вчерашнего супу, Борисыч тоже не отказался. Остатки Ёшкин
вылил в реку и, почистив ведро с песком, зачерпнул воды для
новой варки. Андрей и Альбертович пили чай в прикуску с
сухарями, а молодые макали их в банку со сгущенкой. За завтраком
Андрей попросил инженера показать свои карты.

Миша, кряхтя, полез в палатку и вытащил оттуда толстую папку. Уселся
у входа, выбрал в кипе нужную копию, разбитую на квадраты
(«Это наши кварталы – вам это ни к чему».), провел красным
карандашом маршрут, которому они должны следовать, потом
подумал, извлек карты соседних районов, и все отдал Андрею. Сам
заполз обратно в палатку, крикнул, чтобы его разбудили, когда
придет «урал», и через минуту оттуда раздался храп.

Борисыч начал сбор стеклобутылки. Снова послышались деловитые нотки.
Таксаторы обращались к нему как к старому знакомому,
ставшему вдруг начальником:

– Саня, муравьи наэтовались – не выковыряешь.

– А ты палочкой поковыряй – они и отэтаваются, – не поддавался на
уговоры Борисыч. Сейчас он представлял собой любимый народом
тип начальника, который хоть и строг, но оставляет место для
фамильярности. И сдатчик покорно возвращался ковырять веткой
в бутылке из-под пива.

Бутылки появлялись на свет из самых неожиданных мест. Борисыч сидел
на пеньке рядом со своей палаткой, записывал на бумажке,
кто, сколько бутылок сдал. Сданную посуду он расставлял
кучками, сортируя по видам: «чебурашка», «четушка» и так далее. Так
как таксаторы находились тут с весны, то набралась довольно
большая партия.

Потом все куда-то разбрелись. Борисыч принялся складывать бутылки в
бумажные мешки из-под макарон и сухарей, найденные им в
палатке с припасами. Молодой техник с Олегом ушли по дороге
встречать «урал», Альбертович точил топор, Иван играл с
собачками, Могила взял удочку и сел на берегу недалеко от того
места, где мыли посуду: «там рыба прикормлена». Ёшкин принялся
чистить картошку на суп. Миша по случаю ожидаемого прихода
«урала» выделил две банки тушенки из неприкосновенных запасов.
Второй фиксатый, прозванный Черепом за похожее на череп,
сонное лицо, отправился «поискать грибков». Иван отказался
идти, но потом передумал и пошел догонять Черепа, за ним
побежали собаки.

Опять выполз на свет Миша и спросил: пришел «урал» или нет? Услышав
ответ, озадаченно сел перед палаткой и начал чесаться. Потом
сказал:

– Ну, подождем еще маленько. – Встал и подошел к фляге с водой,
зачерпнул кружкой и медленно, жадно осушил ее. Кряхтя, вздыхая и
отдуваясь, подошел к столу, сел на скамейку рядом с
Андреем.

– Ты погоди тушенку в суп спущать, – крикнул он Ёшкину, закуривая.

– Уже спустил, – ответил тот, помешивая половником в ведре и морщась
от жара и дыма.

– Ишь, какой быстрый! В чем другом тебя не дождёся. Ну что,
разобрался в карте? – спросил он у Андрея.

– Карта хорошая, подробная, не то, что наша, – сказал Андрей. –
Куролесовка, оказывается, совсем в другой стороне: надо было
направо поворачивать.

– Картограф был пьян – бывает. Так вас вчера, значит, собачкой
накормили? – спросил Миша, закуривая и посмеиваясь. Волосы у него
на голове торчали, как перья у наполовину ощипанного
петуха. Андрей пожал плечами – вопрос, по-видимому, не требовал
ответа.

– Публика у нас – оригинальная. Ложишься спать и не знаешь:
проснешься утром или нет. В прошлом годе, один в соседней бригаде
порубал двоих топориком, пока те спали. Правда, не на смерть,
потому как в палатке размахнуться негде. Одному челюсть
отрубил: хотел по шее, а тот кричать начал он его по рту и
тюкнул. Второго тоже постругал. Сигареты не поделили. Вот так… Не
тех война поубивала, – покачал Михаил головой сокрушенно.
Говорил он вполголоса, чтобы другие не слышали, но
Альбертович услыхал, поднял голову. – Один Альбертович у нас,
пенсионэр, лес любит. Так, Альбертович?

– В лесу легко, – отозвался Альбертович, который зашивал штанину,
сидя у входа в свою палатку.

– Где ж легко? Приходишь – язык на плечо. Это вон Олег с Петрухой
молодые, как лоси по тайге шлындают, а нам уже на печке надоть
лежать, кости греть, – сказал Миша.

– На душе легко, душой отдыхаешь. Идешь по просеке: там птичка
вспорхнет, там зверек выбежит. – Альбертович, прищурившись,
вытянул руку и пригнул голову, словно показывал зверька. – Вот и
радость.

– Ну, это ты и в зоопарке можешь посмотреть, если приспичило, –
продолжал от нечего делать возражать Михаил. К ним подсел
Борисыч.

– В лесу люди меняются: здесь совсем другое… – сказал старик.

– Это тошно: издесь человек дуреет! – засмеялся и закашлялся инженер.

– Кто как: один дуреет, другой умнеет… – пробормотал Альбертович,
поднимаясь.

Он забросил штаны в палатку, достал мыльницу и пошел по берегу за
лагерь туда, где был небольшой песчаный пляж.

– Этот божий одуванчик, любитель природы, зарезал единственного
сына, – сказал Миша серьезно, глядя Альбертовичу вслед. Когда он
говорил о чем-то серьезном, речь у него становилась почти
правильной. Все повернули в том направлении головы.

– И не сидел, от тюрьмы его как-то отмазали: взятку что ли дали, –
продолжал Миша.

– Не взятку, а как самооборона пошел, – вступил в разговор Ёшкин. Он
снял ведро с огня и поставил студиться на землю. – Он,
когда сына убил, молодеть начал. Я говорит, теперь за него живу
– его душа во мне поселилась. Я его, говорит, все время в
себе чувствую, и он со мной разговаривает. И вообще, я уже не
я, а он.

Казах сел, ссутулившись, закинул ногу на ногу и закурил.

– Сейчас насочиняешь! – сказал Миша. – Просто в религию человек
ударился, бросил пить, курить – вот и омолодился.

– За что купил, за то продал, – сказал недовольно казах. – Суп
готов, садитесь жрать, пожалуйста. – Но никто не спешил идти за
тарелкой, все смотрели туда, куда удалился Альбертович.

Его можно было видеть, не вставая из-за стола: он разделся до гола,
зашел по пояс в воду и стал намыливать голову, грудь, руки,
шевеля при этом губами, словно действительно разговаривал с
кем-то. Тело у него было как у двадцатилетнего: белое,
гладкое, мускулистое. Только кисти рук и шея темные от загара, да
волосы на груди седые.

– Черте что!.. – сказал Борисыч и пошел с миской к ведру.

Прибежали собаки и сразу, зажмурившись, потянулись трепетными носами
к ведру, как зачарованные.

– Пшел! – пнул казах ближнюю и перенес ведро на скамейку. – Успеешь
туда.

Вслед за собаками показались из леса Иван и Череп, последний нес
котелок, с верхом наполненный чем-то красным. Когда они подошли
поближе, все разглядели в котелке мухоморы. Миша сказал с
нескрываемым раздражением:

– Опять ночью чертей ловить будут.

– Кто? – спросил Борисыч.

– Да вон два друга – седло да подпруга…

Саня задумчиво проводил их взглядом.

Вернулся с рыбалки Могила, бросил ивовое удилище вдоль палатки. И
потом сел к столу, с театральным огорчением махнул рукой:

– Вот такая сорвалась! – он отмерил ребром ладони на столе.

– Сегодня уже больше, – съехидничал Миша. – Скоро стола не хватит.

Могила сделал надменное лицо: мол, о чем с тобой спорить – накидал
полную тарелку сухарей так, что они у него разбухли и полезли
через край.

Последним вернулся Альбертович. Он был в расстегнутой на груди
гимнастерке, отсыревшей крапинками, как если бы ее надели на
мокрое тело. Из-под бороды, в которой змеились влажные пряди, в
седых завитках на груди виднелся алюминиевый крестик на
бечевке. Он перекрестился и молча сел, сухари он не размачивал,
а разгрызал белыми, как сахар, зубами.

Все снова собрались за столом. Яркое, горячее солнце, раскачиваясь,
гонялось за пятнами тени (или это тень гонялась за
солнцем?), по потемневшим доскам, в тарелках с искрящимся мелким
жиром, на землисто-темных руках неловко державших кривые
алюминиевые ложки. Ласково слепило с поверхности темной речки,
брызгало золотом изо рта Ивана, который рассказывал про то, как
они с Черепом напугали друг друга: «Зашел я в малинник – и
тут собачки погнались за кем-то. Вдруг слышу: ломится прямо
на меня, – думал: топтыгин! Ну все, думаю, пиздец подкрался
незаметно – как заору, чтоб пугнуть!.. А он тоже обосрался –
орет: это же я – Череп».

После обеда Миша полез в палатку и стал распутывать антенну, чтобы
связаться по рации с начальником партии. Антенну он закинул
на ветку сосны за палаткой, оттуда же раздался его голос:

– И кто это мои пузырьки прибрал? что за хорек? Тут пол-яшичка,
наверно, было. – Он вышел из-за палатки и покачал головой. –
Ай-яй-яй, как не стыдно – у начальника воровать!

По рации ему сообщили, что «урал» придет завтра, так как не подвезли
солярку. Борисыч собрался проведать грузовик, Альбертович
дал ему свой накомарник и мазь от гнуса. Сказал, что проводит
до лесосеки, а сам поищет «грибков на жаруху». Могила снова
взял удочку и спустился к реке. Остальные отправились спать
по палатками.

Вернулись Олег с Петром, доели суп и пошли купаться, через минуту с
песчаной косы донеслись их басистые вопли и плеск,
отраженные амфитеатром леса на той стороне.

Андрей остался один, он сел на берегу и смотрел вниз на воду.

(Продолжение следует)