Онтологические прогулки

Пролог

Авторские права – штука тонкая. Иной раз ткань текста настолько пестрит аллюзиями, реминисценциями, коннотациями, цитатами и ссылками (термины эти необходимо знать каждому начинающему плагиатору, или постмодернисту, если угодно), что невольно задумаешься по прочтении: Автор ли здесь неистовствовал или проказничал Логодедал _ ¹?

Такая инженерно-архитектурная метафора может иметь далеко идущие последствия. Ведь одни и те же слова-кирпичики лежат в основе любого литературного произведения, а если теперь перейти к панелям? А кто поручится, что нельзя выстраивать дом текста из готовых секций? Экстремальный вариант творчества подобного рода – чужой текст, помещенный в контекстуальную рамку, временами совсем прозрачную, – в наши дни может вызвать у читающей публики лишь легкое недоумение: ко всякому привыкли, и каждое лыко готовы поставить в соответствующую строку. Такая гениальность в своем переходе к конгениальности может порождать и юридические казусы, но это тема совсем другого разговора.

Итак, смеем предположить, что сегодня признание (непризнание) плагиата таковым зависит только от уровня интеллектуального развития самого плагиатора, качества его publicity и профессионального умения его стряпчих.

Но представим себе другую ситуацию: есть тексты (или шире – произведения искусства), они объявлены гениальными, но прав на них никто не заявляет, не выбивает авансов, потиражных, не треплет нервы сценаристам и режиссерам, требуя адекватной замыслу постановки. В общем, автор есть, но в каждый момент существования его произведения, выражаясь словами знаменитого медвежонка, его (автора) сразу нет.

Ситуация эта в наш век, который вполне можно объявить веком авторских прав, немыслима и невыносима; и, страшась неопределенности, мы – люди третьего тысячелетия anno domini – стремимся исправить положение в будущем (создавая Вечные Истинные Законы) и, конечно, в прошлом. Вот о прошлом-то и пойдет речь.

Читателям, знакомым с творчеством Шекспира чуть шире рамок школьной программы (проходят нынче в школе Шекспира?), конечно известен пресловутый шекспировский вопрос. Изложим краткий curriculum vitae этой проблемы.

Все шекспироведы и шекспиролюбы, которым этот вопрос не безразличен, делятся на два враждующих лагеря: стрэтфордианцы и нестрэтфордианцы. Причем лагерь первых (версия каноническая) организован по всем правилам римского военного искусства, – он основателен, хорошо структурирован, имеет сторожевые башни и интендантскую службу, а лагеря вторых как такового и нет: кумирни и языческие храмы, разбросанные по миру, – вот все, чем располагают апологеты неканонического подхода, что, впрочем, укореняет их в своей ереси еще глубже, поскольку нет истины на шумных городских площадях.

Стрэтфордианцы свято верят в легенду о сыне перчаточника из городка Стрэтфорд-на-Эйвоне, неграмотном, веселом любителе пива, который в один прекрасный день, спасаясь от наказания за браконьерство (ранил оленя в родовом поместье местного эксплуататора), отвалил в Лондон, благо очень кстати под рукой случилась странствующая актерская труппа. Там, подвизаясь в околотеатральных кругах (сторожил лошадей возле театра), будущий Великий Бард вскоре становится одним из ведущих пайщиков труппы лордкамергера. Дальше – больше: и вот уже Шекспир один из боссов лондонского театрального бизнеса, успевающий при этом выгодно оборачивать капиталы в родном Стрэтфорде, прикупая недвижимость, ссужая деньги под залог или в рост и т.д. Очевидно на досуге, отдыхая от трудов праведных, драматург и сочинил «Гамлета» и «Ричарда III».

Нестрэтфординцы же на своих тайных мессах сообщают нам следующее: лексикон автора текстов, подписанных именем «Вильям Шекспир», – 30 000 слов; неоспоримо знание иностранных языков: французского, итальянского, греческого, испанского, латинского; поражает знание греко-римской мифологии, литературы, истории; в текстах использованы произведения Гомера, Плавта, Овидия, Ливия, Сенеки, Плутарха, Аппиана; выказаны основательные познания в истории Англии, в юриспруденции, в военном и морском деле, в кавалерийских приемах и конских статях, в музыке и ботанике; отмечено особо близкое знакомство с придворными обычаями и времяпрепровождением монархов и титулованной знати; автор хорошо знаком с Италией, Европой вообще и т.д., и т.п.

Какой же вывод делают еретики из знания Шекспиром Овидия и конских статей? А вывод один: не мог ростовщик из Стрэтфорда быть «медоточивым и сладкоголосым» Бардом. Значит, настоящий автор бессмертных строк «быть иль не быть» всю свою жизнь по каким-то непонятным причинам скрывал ото всех свою причастность к творчеству, держась в такой густой тени, куда не мог проникнуть ничей взгляд. На роль Истинного в результате прочится множество известных персон, и собирается множество доказательств в пользу каждой.

На этом все. Мы не будем разбирать обоснованность той или другой позиции в этом историческом детективе. Не будем мы также задавать вопрос, – зачем собственно понадобился участникам дискуссии этот спор? Ведь если в один прекрасный момент будут расставлены все точки над i, что и для кого от этого изменится (кроме того, что победители будут лелеять чувство обычной человеческой радости от выигранного пари)? Однако никто не в праве ставить под сомнение способы структурирования отпущенного человеческим существам времени.

А спросим мы (по-детски) другое: почему вообще возник шекспировский вопрос? И для начала упомянем один тезис, признаваемый и ортодоксами, и еретиками, а именно: Шекспир канонический, стрэтфордианский является многовековым, а значит, истоки шекспировской проблемы нужно искать в Новом времени с его идеалами и представлениями о научности, человеческой личности, гениальности, ценностях (достаточно вспомнить об интеллектуальной болезни посткантовского периода, заразившей нас понятием «гений», для того, чтобы понять: и стрэтфордианцы, и нестрэтфордианцы говорят именно о гениальности автора; только первые говорят о гениальности чистой, осеняющей по капризу Бога или Природы любого, независимо от его социального происхождения или уровня образованности, а вторых гений-откупщик, осиянный небесами, не устраивает, а устраивает гений-дворянин, гений-просветитель). А путь к окончательному ответу нам укажет детище Нового времени – время новейшее, наше с вами. И здесь автор предлагает на строгий суд просвещенной публики две версии этой тяжбы без истца и без ответчика, и первая носит имя

Деньги взад, как двигатель искусства

Давно уже стал хрестоматийным образ главного героя большинства современных кинофильмов, выполненный в виде чемоданчика, набитого долларами. Столь же хрестоматийны и строки из аннотаций к этим фильмам, калькулирующие баланс затрат и сборов, чтобы прийти к сухому сальдо успеха. Стоимостью билетов измеряется качество постановки, величиной загородного дома – талант артиста.

С литературой дело обстоит несколько сложнее. Затраты на создание книги стандартны и легко выводятся из сметы издательства, к тому же словесное творчество пока еще считается оплотом Святого и Высокого, поэтому даже издатели массового чтива дерзают помещать на обложках лишь цифры тиража. Впрочем, и так называемая элитарная литература идет в ногу со временем. «Один из самых читаемых авторов на Земле. Он – автор международного бестселлера, вышедшего уже на 54 языках тиражом свыше 35 млн. экземпляров. Оказался вторым в числе самых читаемых в мире авторов. Его книги опубликованы более чем в 100 странах мира». Такими словами издательство «София» представило нам одну из книг модного писателя Пауло Коэльо. Естественно, лицемерно поминаемый тираж, должен мягко ввести читателя в тот же самый мир чемоданчика с долларами, без которого потребление литературы становится пресным и ненужным. И если перефразировать название книги одного известного немецкого сказочника, то можно заметить: современному библиофилу не столько интересно, как говорил Заратустра, и даже не что говорил Заратустра, а – почём говорил Заратустра.

И Боже упаси меня вступить в ряды сторонников искусства непризнанных гениев-бессребреников! Ведь и Леонардо продавал свой талант, и Веласкес. И Эразм был не прочь получать гонорары за свои книги, выходившие немыслимыми для некоторых современных борзописцев тиражами. Но факт есть факт: в эпоху общечеловеческих ценностей нет иного мерила для их (ценностей) общечеловечности, кроме совокупной денежной массы, которую мы готовы за эти ценности заплатить. А раз так, то оборот этих ценностей должен подчиняться законам бизнеса.

Но правила бизнеса суровы: должен существовать человек или организация, которые могли бы ответить по своим обязательствам. Должна быть репутация, нарабатываемая годами, которую мы готовы покупать, да, в конце концов, должна быть где-то и касса, у которой можно устроить скандал, требуя взад кровное, отданное за поддельные идеалы!

Таким образом, точное авторство сегодня потребителю необходимо, и даже если творец иезуитски скрывается за псевдонимом, это не меняет ситуацию. Тем больше будет сломано копий в попытке выяснить, – кто стоит за брендом? Кто стоит за векселями, по которым рано или поздно придется заплатить сполна? И закон об интеллектуальной собственности вообще-то должен сегодня работать в двух направлениях: во-первых, точно определять получателя дивидендов, а во-вторых, защищать потребителя от анонимности вкушаемых ценностей, чтоб было потом с кого спросить, и, причем, не менее строго, чем за подделку банкнот государственного банка.

Нужно сказать, что – к чести эпохи – процесс уже пошел, и некоторые авторы, поступившие не так благоразумно, как Шекспир, уже испытали на собственной авторской шкуре оборотную сторону собственных же авторских прав. Впрочем, охота на ведьм, как и борьба с ложными идеалами – занятие увлекательное и бесконечное, и значит «Идущим вместе», «Нашим» и прочим пуристам работы хватит.

Итак, казалось бы, наше «почему» в отношении шекспировского вопроса разъяснилось. Просто люди хотят застраховаться от поддельных ценностей по полной программе. Один спрос с простого гениального крестьянского парня, и совсем другая ответственность лежит на таком, например, благородном человеке как граф Ретлэнд (одна из кандидатур на роль истинного Барда).

Но слышны, слышны уже негодующие крики: абсолютная ценность шекспировских произведений уже доказана, они уже есть бриллиант незамутненной чистоты, так что вопрос об их авторстве – вопрос сугубо научный, и решаться он должен только учеными и исключительно в башне из молочно-белой кости, куда разным краснобаям хода нет. И точка.

Что ж, учтем и эту позицию, и цинично-краснобайски назовем вторую версию шекспировской проблемы

Лабиринт Минотавра

Каждый раз, бывая в Москве, я захожу в Дом книги на Новом Арбате. Захожу осенью, захожу зимой, захожу и ранней весной, и всегда случается одно и то же. После толкучки в лабиринтах метро я выбегаю на Новый Арбат, но и здесь не нахожу простора. Узкие тротуары, громады домов, сковывающие взгляд, делают место моего пребывания совсем уж ограниченным. «Это уже не космос гармоничный и обозримый, а какой-то коридор коммунальный!» – бормочу я про себя. И по этому коридору, мимо ресторана «Прага», где у входа прохаживается швейцар в зеленой дурацкой ливрее, я бегу к дому, в котором продаются книги.

Они продаются ярко и вызывающе, и одновременно услужливо, экономя время покупателю. Они стоят по разделам и рубрикам, и видно сразу, куда нужно идти, чтобы обрести философию, и куда не стоит заглядывать в поисках поэзии. Яркий глянец обложек обещает остроту и чувственность, надежная кожаная шероховатость академизма подчеркивает избранность, намекает на общечеловеческое. Да, они умеют продаваться, и своим количеством всегда погружают меня в легкую депрессию: слишком много сказано, слишком многого уже не успеть услышать.

Я хожу мимо стеллажей, как лазутчик во вражеском стане: тихо, осторожно. Вижу, как жадные руки тискают обложки, рты греют жарким дыханием бесстыдно раздвинутые страницы. Вот книга отброшена прочь. Не нужно. Или не интересно. Не отвечает ожиданиям. Не отвечает.

А нужно, чтобы ответы были, – всегда и на все вопросы. Так уж повелось, так мы привыкли. И декартов координатный крест, распявший мир по бесконечным осям, диктует свои условия: расчисленность и точность – залог истинности.

Но вот встречается лабиринт (не зря, не зря мы вспомнили Дедала в самом начале!), и современный разум заболевает смертной тоской по прямым углам. И начинаются тогда безобразные сцены совращения Ариадны, цель которых одна – разрушить лабиринт. Нить за нитью новоявленные Пенелопы распускают ткань тайны мира до основы, только вот сплетать эти нити обратно они не собираются, да и не умеют. Они лукавы, эти вивисекторы, они называют своих подопытных создателями миров и препарируют их на лабораторном стекле своих предрассудков, имея в виду, что лишь боги способны разрушать миры и лабиринты тайн.

По счастью в любом лабиринте живет свой хранитель – Минотавр, и самоуверенные охотники за кладами, думая, что они шагают к истине, попадают обычно в пространство еще одного дедалова создания – в механическую корову, с неким удобно расположенным для Минотавра отверстием. И тогда наступает для расхитителей момент прозрения: больно и глубоко осознают они свои заблуждения. Не все поддается расчету, не всякая истина в открытости.

Эпилог. Sapienti sat

Все мы, живущие, наблюдаем если не конец мира, то конец человеческой истории уж точно. Все мы находимся на острие иглы, вяжущей время. Нить, вдетая в эту иголку, унизана бисеринками разных цветов и размеров. Причудливо, мерой весело, мерой величаво, играют бисеринки в узорах истории. Каждый узор имеет свои законы, свою гармонию, свою игру. Только в слитности, в–себе-сокрытости этих игр может существовать культура. И взгляд наш, обращенный в прошлое, должен нести мягкий свет свечи, оставляющей место игре полутонов, но не слепящий луч многоваттного прожектора.

И шекспировский вопрос тогда вовсе уже не кажется вопросом, который нужно разрешить, во что бы то ни стало, а кажется тем, чем он и является: темной стороной луны, всегда таинственной, манящей – и всегда недоступной.

––––––––––––––––––––––––––––––––

Примечания

1. Термин «Логодедал», а также некоторые факты из «шекспировского вопроса» почерпнуты автором в статье Инны Шульженко «Логодедал, или Тайна замка Бельвуар», журнал «Огонек», апрель 1992 г.