Онтологические прогулки

Элевсинские сатиры N° 30

Умберто Эко: средневековье эстетики

В старое время работа была хорошая.

И. Ильф, Е. Петров «Двенадцать стульев».

\Умберто Эко, Эволюция средневековой эстетики.

СПб.: Азбука-классика, 2004, ISBN 5-352-00601-8\

Едва ли не первая книга великого лукавца. 1958 год, (будущему) мэтру
– 26 лет. Не роман, но научный труд. Теперь, на волне
поклонения и восторга, даже курсовые работы легко пошли бы в
дело. Розовый цвет (как и большинство полутонов) не очень
свойствен средневековой палитре, но все-таки – в дополнение или в
противоречие – это тот редкий случай, когда читателю не
помешают розовые очки. Дело даже не в том, что мэтр – еще не
мэтр, а просто образованный молодой человек с хорошим
литературным стилем. Дело в том, что если поздние творения ювелирно
усыпаны бриллиантами, было бы наивно искать их и в ранних.
Для того, чтобы огранить алмаз и вставить в красивую оправу,
нужно не просто им обладать. Нужно обладать им законно, иметь
право обладания, сродни царской привилегии носить одежду
пурпурного или желтого цвета. У молодости, таким образом, два
источника несовершенств: во-первых, конечно, незрелость, а,
во-вторых – несвобода. Ибо из-за необходимости подчиняться
жестким академическим канонам вообще и взглядам научного
руководителя в частности, молодой мыслитель связан по рукам и
ногам. Что никак не влияет на зоркость глаза, впрочем. Поэтому
даже эта ранняя работа – хорошая точка отсчета для вольных
рассуждений об эстетике, средневековье, а значит, и о более
общих предметах.

Можно долго размышлять над легитимностью понятия «средние века» (как
сказано, любые века – средние), но именно этот период
времени – доступное зеркало, в котором можно отразить мир для
достижения эффекта объемности зрения. В этом смысле историк
культуры находится в более выгодном положении, чем политический
историк. Ибо политическая история субъективна, а истинную
подоплеку событий понять невозможно, или, напротив, ее можно
трактовать тысячью способами. Романы Эко тому порукой.
История есть вранье, и тогда она интересна, когда вранье
талантливо и правдоподобно.

Что же касается культурной истории – что написано пером и т.д. Труды
Майстера Экхарта или Бл. Августина можно комментировать
очень по-разному, но произвольно менять оригинальный текст
(теперь уже) недопустимо. Дополнительная шпилька в адрес
(современной) политики: однодневка, так еще и лживая. Не суть
важно, была ли девственница Орлеанской или Лотарингской, Реймский
собор еще стоит, по счастью.

Итак, средневековая эстетика. Трактаты именно на эту тему были
редки, если не сказать: отсутствовали. Как написать их теперь?
Метод прост: перегруппировка материала. Метод, к слову,
универсальный во всех смыслах. Системы понятий меняются со
временем, и все приходится переформулировывать и переназывать. Если
обзавестись собственной системой понятий, можно честно и
продуктивно трудиться над переформулировками всю жизнь, но это
уже другая тема, не имеющая никакого отношения к Умберто
Эко и его медиевистике.

«В средние века существовала некая концепция красоты чисто
интеллектуальной, красоты моральной гармонии, метафизического сияния,
которая сегодня может быть понята только при условии весьма
бережного проникновения в менталитет и чувственное
восприятие эпохи.» (стр. 17) Средневековая идея внутренней красоты
связана прежде всего с именем Св. Бернарда Клервосского.
Именно он ратовал за простоту храмов и одежд и порицал
клюнийские прикрасы.

Но заметим, эстетическая альтернатива средневековья: прекрасное –
нейтральное (минимализм). Именно к нейтральному, никакому, не
нарушающему созерцание, стремился Св. Бернард.
Изобразительное искусство, заставляющее думать, полагаю, пришлось бы
Бернарду по нраву. Сюрреализм какой-нибудь. Хотя (важная
ремарка) Бернард – мистик и визионер. Это значит, какой бы
изысканной ни была рукотворная краса, она остается грубой и...
рукотворной на фоне пейзажей градов небесных. От чего не способен
отказаться «антиэстет» Бернарда, так это от красот
риторики. Подменяет ли литературный стиль визуальную
восприимчивость? Сложный вопрос. По опыту предположу, что нет.

В новое время эстетическая альтернатива меняется. Прекрасное –
уродливое, такова она сейчас. Имеется в виду умышленно уродливое.
Одна из примет нового времени – появление запланировано
некрасивых вещей. Эстетической нейтральности больше нет, хотя
бы потому что она субъективна. Бернардова нейтральность ныне
превратилась в дороговизну и роскошь. Пустота
(нейтральность) лучше воспринимается, чем уродство. Легко рассуждать об
антиэстетике под сводами монастыря, который, быть может, и
лишен кудрявых, не побоюсь этого слова – готических украшений,
но выстроен из прекрасного камня и в прекрасных пропорциях.
Чтобы не замечать строение – делаем попутно вывод – оно не
должно быть покосившейся хижиной. Идея Св. Бернарда «чем
хуже, тем лучше», вполне понятна и, разумеется, не нова даже для
начала XII в. Но тонкость состоит в том, что тогда не умели
или не хотели или не имели средств сделать настолько плохо.
Как насчет типовой бетонной пятиэтажки со вздыбленным
мышиного цвета линолеумом и отклеивающимися обоями? Советская
власть преуспела в антиэстетике как никто прежде. С точки
зрения эстетики советский период вполне логичен в истории.

Именно потому, что ни идея неумелости, ни идея умышленного уродства
не рассматривается, в средние века в игре была чистая,
вневременная эстетика. Никакого благоговения перед стариной в
эстетическом контексте не наблюдалось. Никаких: в старину
хорошая работа была. Напротив: сегодня умеют, а вчера еще нет.
Вчера делали грубо, а сегодня обучились изыскам.

Посредством добавления орла никому не нужная залежалая амфорка
превратилась в произведение искусства, – восклицает злобный
старикашка, но любитель изящного Сюжер, аббат Сен-Дени, с тяжелой
руки Грановского известный в русской литературе как
Сугерий.

Ирония времени в том, что мы в состоянии увернуться от дилеммы:
восхищаться по инерции вслед за настоятелем Сен-Дени или
подвергать сомнению его восторги по поводу давно растворившихся в
пучинах истории вещичек. Мы можем взглянуть на вещи как они
есть, ибо эпоха не такая уж давняя, и многие из безделок,
описываемых Сугерием, превосходно сохранились в Лувре или,
положим, Вашингтонской галерее, как чаша Сугерия, например.

Сугерий – отрицание Св. Бернарда практически во всем. Никакой
мистики, никакой умеренности. В его восхищении сияющими
богатствами Сен-Дени есть немало от психологии простолюдина-выскочки,
не видевшего по бедной молодости и медного гроша. Это
подтверждение идеи Эко (и Хейзинги, с которым он, в принципе,
полемизирует), о том, что если красота и считается благом, то
воспринимается она средневековыми людьми (разумеется, не
отдающим себе отчета в своей средневековости) на чувственном
уровне. Остается открытым вопрос воспитания чувств. В
непросвещенном варианте возможно восхищение (варвара) прекрасным
произведением искусства, но столь же возможно искреннее
непонимание, что же такого особенного в этом нагромождении красок и
форм.

Золото способно разрешить почти любые противоречия. Так и здесь,
пусть золото это поверхностное, позолота всего лишь, но блеска
достаточно, чтобы затмить глаза тому же Сугерию – правой
руке короля и правителю Франции во время II крестового похода.
Оказывается, ему важнее материал, чем форма. Или даже
иллюзия материала: и чаша, и орел сделаны из позолоченного
серебра, а не из золота! Итак, парадоксальным образом, форма опять
подчинена сути, пусть гораздо более простым образом, чем в
Бернардовом изысканном аскетизме.

Теперь, по всей видимости, наступает черед рассуждений о каноне и
новизне, без иллюзий, разумеется, относительно формулы
красоты. С одной стороны, формой всего (хотя бы формой!) должны
заниматься просвещеннейшие из просвещенных, но с другой, они-то
этим и не хотят, и не могут заниматься. Но, возможно, и к
лучшему. Если готический собор – уступка неграмотности
прихожан, поневоле возмечтаешь не о мудрости вселенской, а об
отмене всеобщего обязательного образования.

Дополнительная литература:

Эрвин Панофский, Аббат Сюжер и аббатство Сен-Дени

Сочинения Св. Бернарда