В дороге (под редакцией Владимира Иткина)

Птичка в голове:

Нечто вроде трактата о дьяволе

Посв. О. Фролову

О мнимом языке

Чем соблазняет мнимый язык? – тем, что явный в нем человек знает обо
всем гадательно. Он явный, но не явленный, сам он остается
неузнанным. Это язык помимо слов, слово для него помеха,
которая скрывает чистый сигнал. Здесь скрыт соглядатай, который
знает, что ты скажешь за секунду до того, как ты нечто
произнесешь. Язык снимет слепок с твоей души, он считывает тебя,
твой штрих-код, твою память, он определяет тебя по тавру,
как лошадь. Влюбленные шепчутся на этом языке, они идут на
голос. Мнимый язык бывает понятен по подбору слов. Мы говорим
«солнечное сплетение» и «солнечное затмение», и у
собеседника темнеет в глазах от боли. Этот сигнал за словом-помехой
улетает куда-то, а потом возобновляется, каждый раз стирая
этот изъян. Если мнимый язык для вас – иняз, то кто-то может
загадать день вашей смерти. Он считывает любой код, потому как
вы сами откроете ему ключи для него. К мнимому языку
прибегают, когда кажется недостаточным перемещения сходных букв.
Например: «там, где мы дышим, а за лан-дышем я опоздала». На
этом языке тяготение подобия разбивается различием. Это
солнечный лучик, пойманный зеркальцем мертвой склеры.

О гадиббуках

Истерия иногда кажется симуляцией. Больной представляет свои органы
пораженными болезнью. В него вселяется гадиббук. Но в
представление закрадывается закрытый образ, вселяющий ужас,
который заставляет неметь. Иногда человек не знает об этом, и сам
испускает образы, которые для другого являются гадиббуками.
Он излучает их, и они расходятся, повторяя контуры его
плотского тела, но бесплотного, он облучает ими подобных себе. Он
может симулировать это, но гадиббуки становятся реальнее,
чем он сам. Он становится подменой, лейблом на лбу:
«существует много людей, онанирующих на мои фотографии». Гадиббук
сначала кажется тем, о чем сказано: «я ношу в душе твой светлый
образ, Валя». Но заканчивается все печально: приходится
«вытатуировать твой образ на груди». Человек идет словно с
завязанными глазами, а досочка становится все тоньше и тоньше.
Звучит сладкое пение, веселая музыка, но потом заиграет
похоронный марш и в конце вы услышите голос: «отдай мое сердце».
Гаддибук поселяет в душе двойника, близнеца, но черного, как
негр. Он усыпляет разум грезой, чтобы потом разорвать на
кусочки, у гадиббука есть острый французский каблук.
Воображение становится как у онаниста. Когда гадиббук попадает в
тело, появляется тысяча совпадений, фальшь. Все они ложны.
Больше всего выделяет из себя гадиббуков поэтеска. Совпадение –
вы пишете черную негрскую книгу, а она сочиняет в ваш день
рождения «Не грусти, негр». Ваши почерки совпадают. И вы
становитесь маленьким обезьянином самого себя, суете себе в рот
большой палец ладони, сжатой в кулак, показываете кому-то
нос, как эдакий фигляр. Вы воображете себя кем-то, не знаю кем,
пальмовым пьянарем, упокойным его винарем, еврейским
принцем, маленьким муком. Время принять яд, для здоровья, сделать
себе черный язык, как было у диких племен. Нужно уподобиться
Архи-лоху, чтобы изгнать гадиббука. Иначе придется зачать
от него, и это будет Чужой в животе. Нужно разорвать себя
самому, быть демоном и менадой, превратить гадиббука в немую
птицу, заставить его проглотить отвертку. Как говорит мой друг
господин Ява, он психичка.

О вынужденном пришествии

Один знакомый, еврей, с презрением говорил: скоро Джызас придет, так
что не сразу становилось понятно, о Ком идет речь. Да, Он
придет, в облаке войны, и пизданет молнией через все небо,
это раньше Он превращался в тучку, значит кто-то там помнит,
значит кто-то там знает, значит кто-то там любит, ответил я.

Самая прекрасная женщина из живущих на свете, и со мной согласится
мой друг господин Ява, или хотя бы бывшая таковой, отдала
свою жертвенную любовь гадателю по кишкам, по приметам,
который, как и я, становился от этого идиотом. Яшка Джадж называет
такое положение вещей, когда разум засыпает, и остается одно
созерцание небской иконы, блаженным, или дебильным. Так
вот, она, та, которой посвящаю я свою повесть, наблюдала, как
туча мотыльков бьется ночью в окно летней кухни, подумала,
что второе пришествие уже незаметно для всех наступило. И
теперь мы все ходим спиною вперед.

Ява-Гадатель, гадал мне. Гадание подобно тому, как птица сидит в
накрытой черным чехлом клетке, само гадание иллюстрируется
первым большим арканом: Дурак, человек с завязанными глазами
выбрасывает коленце над пропастью. Это дьявол играет на
человеке, как на лютне. Но карта семерка мечей, выпадающая второй,
на которой изображена женщина с завязанными глазами, вокруг
которой вся земля исколота вонзенными мечами, всегда
символически будет означать вынужденное пришествие, как говорит
Томилин.

О гадании

Гадание может быть и другим. Оно еще называется синдромом ритуальных
действий. Так врач Орлов-Скоморовский, в своей книге о
сифилисе пишет, как в отрочестве он гадал, отдаляя смерть, на
двух камушках, на двух прутиках. Гадать значит также дрочить,
считать. Незначащая фраза становится паролем, отвлекающим
смерть, которая по сходству может стать и вашей, если ее
ужасный образ посетил, например, вашу школу. В «Городе Винограде»
рассказывается о смерти Ивана Мыльникова, чей черный
портрет с синяками под глазами висел в рамке с надписью
«трагически погиб» на первом этаже школы. Даже не глядя на мертвое
тело, герой пропитывается душным, липким восковым воздухом
похоронной процессии, и мыло начинает внушать ему страх смерти,
как и бутылёк с надписью «сулема» для удаления юношеских
прыщей. Немногие отваживаются загадываться о тетеньке-смерти:
«я замышляю день, когда из мира сгину, и черный хлеб мешаю с
молоком».

О земной любви

Когда любимый образ исчезает, как плачет душа! В силу своего
воспитания герой влюбляется в девочку похожую на мальчика, в
маленького мука, который дудочкой зазывает всех на праздник. Ему
вспоминается Жанка из соседнего дома, цыганская девочка,
выводящая погулять бешеную болонку, Jeanne DARK. К этой девочке
может подойти сумасшедший, выбросивший своего маленького
брата из окна, и при встрече называющий свое имя, и погладить
ее по голове, и ни один волос не шелохнется. Герой
вглядывается в ее черты и замечает сходство со своим лицом, наслаивая
два изображения. Она представляется ему торжественной от
сокровищ сушей, он держит ее, как луна волну. В этот момент два
клоуна, Бим и Бом, встречаются, под удар колокола на
высокой башне. Лунный свет журчит по ее волосам – таким, как крыло
ворона, обнажая матовую спину. Она – маленькая пичужка. У
нее два имени: Янусик и Гретель. Любя ее, герой воображает
себя Гансом, Жаном Лайтом, а ее невестой Аллаха, без нее он
лежит на цветах из углей, без ней он из клюва колибрина не
пил, без нее от смерти отстает на волосок он. Когда ее образ
исчезает в душе, как плачет она!

О птичке в голове, польке неземной и небской иконе

Начинает петь птичка в голове: er hat einen Vogel – он псих (нем.).
Это колыбельная разума: «меня задует как свечу незримый дух
золотоглазый». Это птичка – Новая Элоиза, это
птичка-кастрач. Она представляется польской царевной Златовлаской, она
живет в высокой башне, взобравшись куда можно получить вышку.
Ее голос последним доносится до него сквозь сон, он видит
ярчайшую деталь таблицы, небскую икону, и господина Азбуку,
манящего сквозь оконце. Он становится подобен сияющей
слепенькой бабочке, когда одним глазком видит буквы греческого
алфавита, скрывающего имена ангелов, но око голубицыно, по слову
Сковороды, закрывается, остается другое – недреманное.
Начинается сон, в которой царь грезит об усекновении главы.

Хашишеед должен будет проснуться

А пока просыпаются те, кто спят за шторами людей. Это Толян,
спрашивающий: «а сколько переборок на подводной лодке»! Это
Николай– афганец, увидевший в зеркале чрезвычайную обезьяну, у него
крестик, на котором Христос прибит без гвоздей, он пожимает
руки, пытаясь избавить от тремора, и повторяет, ты щас
ударишь меня бутылкой по голове. Эта старушка, лепечущая на
птичьем языке о пляшущих часиках. Это нищий, которому нужно
утереть слюну с подбородка, и который дарит мешок безобразных
лохмотьев. Это бабка, с растрепанными волосами выбегающая в
зимнюю ночь вам на встречу с бешеными от ужаса глазами,
кричащая, подай, сынок, рубль, в городке что-то случилось. Это
беременная макака, которой мнится новое человечество. Это клоун
в Макдональдсе, рядом с которым приходится садиться и
обнимать его за шею. Это когда Вы раздаете на объявлении итогов
престижной премии церковные листовки о борьбе с
контрацепцией. Это сон наяву, когда ты дремал в городе Винограде, а
проснулся в городе Антоне, и твое нагое тело вынуждено изображать
душу только что умершего человека, а чтобы закалиться,
нужно еще выпить бальзам дон-кихота и, как Жемжа, зажевать
бритву, это когда кровь превращается сначала в вино, а потом в
йод и соль, но не в тот соляной мешочек, который прикладывают
к ушибу, не в серебряную ложку, которую прикладывают к
синяку, и не в гладкое зеркальце, которое прикладывают к губам,
это когда прорастают виноградные деревья в телах детей,
которых вы кормите, как пеликан, собственной кровью, кровью-ядом.
Вот тогда вы и попадаете в Америку, где у вас на лбу лейбл:
смерти нет! Вот тогда вы становитесь пьянарем, у которого
«пьявки черные стекаются к виску» и пьянеют. Вот тогда вы
забываете первое и последнее слово: мама и аминь.

Все это происходит с Вами, когда Вы не знаете мнимого языка, не
слушаетесь Сокола, влюбляетесь в гаддибука Динамо, и когда
Вашего соглядатая зовут Томилин.

Единственный, кто может вас спасти, это О. Фролов.