Онтологические прогулки

Людские характеры, вечная, неисчерпаемая тема. Как и наши далекие
предшественники, мы полны неубывающего интереса к познанию человеческих
сущностей. И мы, по-прежнему невыносимо далеки от постижения таинства
человеческой души, коли работы, написанные греческим философом
Теофрастом в III веке до нашей эры, французским мыслителем Лабрюйером
в 17 веке, не теряют своей актуальности и поныне. Чтобы попытаться
ответить «почему?» попробуем произвести частное путешествие по
следам французского писателя-моралиста.

Итак, Французский двор второй половины семнадцатого века. Выходец
из семьи небогатых горожан Жан Лабрюйер служит воспитателем внука
принца Конде. К слову сказать, лицом, рекомендовавшим почти сорокалетнего
Лабрюйера, стал знаменитый в то время религиозный оратор, крупный
церковный деятель и писатель Боссюэ. Перед нами, настоящий, говоря
современным языком «self-made man». Человек, сумевший благодаря
личным качествам, найти высокого покровителя, и, соответственно,
возможность заниматься научными изысканиями, а не зарабатыванием
хлеба насущного. Не вызывает сомнения, что ученый неплохо разбирался
в характерах окружающих, коль скоро ему удалось воспользоваться
связями для преодоления жизненного жребия уготованного ему судьбой.

Лабрюйер обязан своей известностью мыслителя (хотя и не настолько
широкой как у своего современника Ларошфуко) работе «Характеры
или Нравы нынешнего века». Первоначально задумывавшийся как современное
приложение к сделанному Лабрюйером переводу «Характеров» древнегреческого
философа Теофраста», труд разросся в отдельное произведение. Многостраничное
сочинение, в котором скрупулезно описаны встретившиеся Лабрюйеру
характеры.

Здесь, позволю себе сделать замечания личного свойства. Занятное
поначалу чтение, вскоре вызывает… скуку. Описания напоминают скорее
собрание метких находок и колкостей по поводу неизвестных читателю
личностей. Подобный анализ был бы гораздо интереснее, или хотя
бы пикантнее, имей он конкретных адресатов, потому мне вполне
понятно желание современников автора подобрать ключ к характерам,
провести параллели между описаниями и известными двору персонами.
В ином случае, эти наблюдения носят настолько частный характер,
что добавляют ничтожно мало к познанию человеческих характеров
вообще. Возможно, тому виной, «утилитарное» отношение Лабрюйера
к своим современникам. Он хорошо знал цену своих отношений с носителями
тех или иных черт. Трезво оценивал возможности взаимодействия
с подобными людьми.

Во всяком случае, труд Теофраста выигрывает сравнение, как в силу
лаконичности, так и благодаря глубоким обобщениям, воспринимаемым
как актуальные и современным читателем. Кроме того, Теофраст ставил
целью своего сочинения понимание людей, желание разобраться в
людских характерах вне зависимости от выгод и приобретений от
своего общения с ними. Он с интересом всматривается в окружающих,
пытаясь вычленить основные, «несущие» черты того или иного характера.
Теофраст невидим, не ощущаем для читателя, он похож на увеличительное
стекло, на специальный прибор, при помощи которого читатель разглядывает
себе подобных, может быть, в том числе и себя? Думаем ли мы в
этот момент о толщине стекла? О материале, из которого оно изготовлено?
Нет, мы поглощены представшей пред нами картиной. Нам нет нужды
разбираться в душевных треволнениях автора, мы находим сотни подтверждений
высказанным им суждениям из собственного жизненного опыта. Мы
лишь можем подивиться ясности мира, который мы смогли увидеть
благодаря стараниям Теофраста. Обогащенные новым видением, мы
будем какое-то время жить, пользуясь его простой, житейски оправданной
шкалой дурных черт, примеривая описания на себя. Желание понять,
что свойственно тебе, какие именно черты, вот что остается в твоём
багаже после ознакомления с трудом Теофраста.

Напротив, в сочинении Лабрюйера, мы неизбежно сталкиваемся с суетливым
господином, который без конца дает советы, тащит нас за руку к
своим излюбленным персонажам, неумолчно трещит в ухо, пытаясь
склонить наше мнение в угодную ему сторону. Иногда, наш провожатый
настолько бесцеремонен, что своими руками поворачивает, отклонившуюся
было в сторону, голову нерадивого слушателя. Россыпи суждений,
залежи переработанных впечатлений – красноречивые свидетельства
неутомимого труда педантичного исследователя. И вы терпите, местами
несносного, оратора в благодарность за несколько поистине точных,
жизненных наблюдений, высказанных им в предисловии. Вы следуете
за ним в его путешествии по бесконечной галерее писанных, несомненно,
с натуры, но неизвестных лично вам лиц. Возле одних он замирает,
благоговейно сложив руки на груди, возле других, ведет пространные
речи, нещадно тыкая указующим перстом в самые невообразимые места
на портрете, привлекая ваше ускользающее внимание. Отдельные персонажи
огромной коллекции вызывают у него прилив благородного негодования,
который больше сообщает о говорящем, нежели о выбранном для словесного
потока объекте. Тем не менее, сраженные первым впечатлением, вы
надеетесь, что автор вот-вот снова одарит вас драгоценностью откровения.
А пока, вам приходится перебирать огромное количество пустой породы.

Вы с сожалением откладываете много обещавший, но наполнивший разочарованием
томик и с вздохом понимаете, что гораздо боле бесчисленных наблюдений
вам запомнился портрет автора; любовно выделанный, искусно преподнесенный
образ умного, тонкого, мыслящего существа. Человека, одаренного
сокровищами души и ума и вынужденного в силу обстоятельств, влачить
недостойное его существование. Чтобы не быть голословной, дополню
свой пасквиль цитатой: «Вельможи обладают одним огромным
преимуществом перед остальными людьми. Я завидую не тому, что
у них есть всё: обильный стол, богатая утварь, собаки, лошади,
обезьяны, шуты, льстецы, но тому, что они имеют счастье держать
у себя на службе людей, которые равны им умом и сердцем, а иногда
и превосходят их».

Ступая по следам Лабрюйера, мы неизбежно утыкаемся в
крепкую спину Теофраста. И если первый – сделал попытку прояснить
суть вещей, второй – ограничился усилиями по приблизительной оценке
существующих людских характеров согласно моральной шкале. Способствует
ли знание – что, и сколько стоит на рынке добродетели, познанию
сущности Человека? Разве мы не отклонились от, заданной первыми
исследователями, траектории движения? Хотим ли мы познать сам
предмет, или остановимся на попытке оценить, как дорого мы можем
его продать?