Проза

Евгений Иванович Матвеев распахнул скрипучие дверцы шкафа и пробежал
взглядом по темным закоулкам полок, заваленных бумагами. За огромной
стопкой потрепанных тетрадей и толстых папок он нашарил тщательно
спрятанную банку со спиртом. Потревоженная неожиданным вторжением
банка затрясла от гнева жидкостью. За недолгое путешествие от
шкафа до стола она дважды чуть было не выскользнула из трясущихся
рук сельского врача. Солнечные зайчики, отражаясь от зеркальной
поверхности спирта, сновали по полутемному кабинету, на миг освещая
убогую обстановку.

Евгений Иванович уселся поудобнее в ветхом кресле и, поправив
очки, придвинув к себе листы бумаги, выдернутые из тетради в клеточку.
Взглянув на банку со спиртом, он вздохнул, словно старый морж,
собиравшийся нырнуть в ледяную купель, и вывел на чистом листе:
«Зайцы. Рассказ.

«Василий Никонорычев не просыхал уже неделю…».

Вспомнив, что, кажется, когда-то уже начинал один из рассказов
подобными словами, Евгений Иванович зачеркнул написанное.

«Василий Никонорычев пил бес продыху уже семь дней, – неразборчивым
подчерком, какой бывает только у врачей и двоечников, написал
Матвеев. – В его однокомнатной холостяцкой квартире, заваленной
бутылками, было накурено и нестерпимо воняло помоями. Васька очнулся
от сна. Сползя на грязный пол с кровати, он на четвереньках добрался
до стола. Башка трещала и требовала опохмела. Отыскав бутылку,
Васька потряс ее и, услышав бульканье, улыбнулся…».

И чего это он у меня лыбится? – подумал Евгений Иванович. С бодуна
и туда же – зубы скалит. Хрен меня с похмелуги рассмешишь – хоть
тресни.

Врач плеснул из банки спирта в стакан и, зажмурившись, словно
кот, от яркого света, выпил. Ну, да Бог с ним, пускай ржет, –
подумал он о герое своего будущего творения. – Может, у него не
сильное похмелье, а так – чуть-чуть.

Евгений Иванович заставил Ваську выпить без закуски стакан водки,
закурить и, следуя заразительному примеру своего героя, тоже потянулся
за сигаретами. Чиркнув зажигалкой, врач затянулся дымом и уставился
в окно.

За ним вовсю шумела, щебетала и голосила поздняя весна. Березы,
всплескивая на ветру гибкими ветвями, мели пыль возле стволов,
словно работники учреждений, которых выгнали на субботник.

Старая деревенская больница стояла посреди рощи чуть в стороне
от Березовки. Никто из местных жителей уже не помнил, почему именно
так, а не иначе назвали их деревню. Любопытным же заезжим гостям
объясняли, что свое имя она получила из-за берез, коих растет
в окрестностях превеликое множество. Но так это было или нет,
никто точно не знал. По крайней мере, версия про березы выглядела
более-менее правдивой. И дерево это жители небольшой деревеньки
почитали и любили. Впрочем, березка мила для каждого русского
сердца.

Какое несравнимое ни с чем наслаждение испытывает человек, оказавшийся
наедине с самим собой в роще. Иногда невнятные чувства, которые
невозможно выразить никакими словами, начинают тревожить душу.
Наваливается безысходная тоска и хочется залиться горькими слезами,
выплакаться так, чтобы вся горесть сомнений и тяжесть прожитых
лет ушла вместе с ними. Или хочется напиться вдрызг, горланить
песни, плясать, как сумасшедший скоморох, творить дикие глупости,
а потом свалиться под березу, проспаться и встать совершенно другим
человеком. А иногда, прислонившись лбом к берестяному стволу,
думаешь, как было бы хорошо, если жизнь оборвалась вот именно
прямо сейчас, в сию же минуту…

Почему березы оказывают на человека такое чудодейственное воздействие,
никто не знал. Евгений Иванович не раз размышлял об этом. В конце
концов, врач решил, что, бродя в одиночестве среди берез, человек
становится именно тем, кем является на самом деле. Он перестает
притворяться и врать самому себе. Правда, потом, когда он вновь
оказываются среди себе подобных, опять начинает кривить душой.
Но каждый раз, когда человек видит березу, то на краткий миг,
который невозможно уловить, вспоминает, что на самом деле он совсем
другой: честный, хороший и добрый. И не лукавил он перед собой
именно тогда, когда был в роще. Может быть, именно поэтому русский
человек так любит березы.

Сейчас Евгению Ивановичу хотелось вырваться на волю из опостылевшего
за долгую службу кабинета и бежать, куда глаза глядят: за тридевять
земель, в тартарары, к черту на кулички, только куда-нибудь подальше.
Нестись сломя голову, ни оглядываясь назад, ни о чем не сожалея…

Евгений Иванович, вздохнув, вернулся к своей писанине. Он принудил
Ваську еще раз выпить и закурить.

Нет, так дело не пойдет. Сколько ни писал рассказы, а во всех
и главные, и второстепенные персонажи только и делают, что водку
с утра до вечера лопают. Как будто им больше заняться нечем, –
с раздражением подумал врач, и зачеркнул последний абзац. А может
быт, все оттого, что сам я с банкой спирта не расстаюсь: яблоки
от яблони… Ладно! Хватит Ваське бухать! Пора запускать еще какого-нибудь
героя. Нужен человек, который наставит его на путь истинный.

«Тук-тук-тук, – постучал кто-то в дверь. Никонорычев хмуро посмотрел
на нее и поплелся открывать…».

Ага. Это хорошо, – мелькнула мысль в голове у Евгения Ивановича.
У него и звонка нет. Допился, значит, – пропил даже звонок. Это
правдоподобно.

«На пороге стоял давнишний приятель Демьян…».

– К тебе можно Женька?

– Женька? Какой еще Женька, – в голос заорал Матвеев, вскочив,
как ошпаренный, с кресла. – Почему Женька! Васька! Васька! – гаркнул
врач и только тут заметил побледневшую, как полотно, старушку.

– Сам ты – Васька! Испугал до полусмерти, Ирод окаянный. Щас дам
клюкой по кумполу, чтоб не обзывался. Я для тебя – Василиса Тимофеевна.
Понятно!

– А, это ты Тимофеевна, – стал оправдываться врач. – А я тут задумался
немного и не заметил, как ты вошла.

– Так я же постучалась, а ты и говоришь: «Войдите». Я и вошла.

– А, ну, верно, верно, – пробормотал Евгений Иванович. – Звонка-то
нет. Пропил.

– Какого еще звонка? – удивилась Тимофеевна.

– Да нет, нет! Это я так. Мысли вслух, – замахал руками Матвеев.
– Проходи, проходи, садись.

Степановна уселась на краешек стула и взглянула на стол.

– Опять пьешь, и опять что-то пишешь. Все никак не угомонишься.
Целый шкаф, поди, писульками завален. А во сколько журналов ты
свои пьяные бредни посылал? Сам, наверное, забыл. А ведь какая
светлая голова у тебя была. Ты ж у меня в школе в отличниках ходил.
Помнишь?

– Да помню, я помню! – огрызнулся Евгений Иванович.

Уже тридцать с лишним годков прошло с тех пор, как Матвеев закончил
школу. Но каждый раз, разговаривая со своей первой учительницей,
чувствовал себя провинившимся двоечником. А тут еще угораздило
его назвать Тимофеевну по старой школьной кличке Васька, на которую
та жутко обижалась.

Тем временем Тимофеевна продолжала пересказывать Матвееву биографию:

– После школы на врача пошел учиться. А домой вернулся и лечить
стал, и пить, как лошадь. Не ждала я от тебя этого. Что ты пристал
к этой дряни, – пальцем, как указкой, показала она на банку со
спиртом. – Сидишь, сам с собой лопаешь. А помнишь, когда с учебы
с города вернулся, все говорил: «Буду людей лечить и писать, как
Антон Павлович».

– Да ладно, чего уж теперь об этом говорить. Обратно жизнь не
воротишь. Как сложилось – так и получилось, – старушка помолчала.
– А я к тебе с жалобой пришла. Что-то в груди болит, и кашель
не проходит. Посмотри, будь добр.

Красный, как вареный рак, врач принялся осматривать пациентку.
Затем он уселся за стол и стал быстро черкать рецепт.

– У тебя, Василиса Тимофеевна, жуткий бронхит, – поправляя на
носу очки, сообщил Евгений Иванович, – будешь принимать таблетки
и пить чай с медом. Все пройдет.

– Опять чай с медом, – вздохнула Тимофеевна. – У тебя от всех
болезней один и тот же рецепт. Бронхит прихватил, понос прошиб
или голова болит – чай с медом. Помнишь, год назад к тебе Колька
Косой пришел. У него по телу пятна пошли. Ты Кольке тогда свое
фирменное средство прописал. Чуть не помер мужик. Он на пасеку
мед воровать поперся. Пчелы его и поцапали, как следоват. А у
него аллергия на укусы оказалась. Когда чуток оклемался он-те
едва морду на бок не своротил.

– Помню, – помрачнел Евгений Иванович. – Дикие, неграмотные люди.
Чего с них взять. А чай с медом – первое дело от всех болезней.

– Может, и от рака спасает? – ехидно поинтересовалась Василиса
Тимофеевна.

– А такой болезни и вовсе нет. Это все профессора в университетах
напридумывали. Я даже одному академику статью на этот счет послал.
Только он не ответил – занят, наверное, слишком.

– Да ну! – всплеснула руками учительница. – А от чего же люди
помирают?

– От глупости и страха, – приосанился Матвеев и приготовился к
пространной лекции об исцелении от несуществующей болезни. – Рак
– это …

– Сам ты от глупости скоро помрешь, – оборвала его на полуслове
Тимофеевна и поплелась к выходу. – До свидания, Чай с медом.

Выйдя из кабинета, она, постояв и подумав, пошла к другому врачу.

А Евгений Иванович вновь пододвинул к себе рукопись:

Итак, на чем мы остановились.

«Заходи, – мрачно пробурчал Васька, впуская друга. – Выпить хочешь?».

Ну, вот, опять пьют, – вздохнул Матвеев. Заставив друзей выпить
по стакану-другому и покурить, врач перешел к сцене перевоспитания
Васьки.

«Слушай, сколько можно пить? – спросил Демьян. – Целыми днями
напролет бухаешь. Тебе заняться больше нечем».

Где-то я это уже слышал, – мелькнула мысль у Евгения Ивановича,
но он не стал вспоминать, где именно, стараясь побыстрее закончить
рассказ.

После долгих увещеваний Демьяна, Васька решил стать другим человеком.

«Все! – пообещал он. – Завязываю. С этого дня ни-ни. Займусь делом.
Буду делать бизнес – разводить зайцев.

– Кого-кого? – не понял друг.

– Зайцев, то есть кроликов, – пояснил Васька. – Знаешь, какое
мясо сейчас дорогое? А плодятся они, ну, как… кролики.

Не откладывая дело на потом, он привел себя в порядок и поехал
в город покупать пару породистых кроликов».

Беда с этим Васькой, – занюхивая горбушкой хлеба очередную порцию
спирта, удивлялся Евгений Иванович. – Придет же в голову такая
бредовая идея. Кроликов он решил разводить.

Тем временем в рассказе происходили бурные события. Через полгода
у новоявленного предпринимателя по клеткам сновало около сотни
ушастого товара. Васька ездил на рынок, торговал диетическим мясом,
шил кроличьи шапки. В кармане появились деньги. Евгений Иванович
нарадоваться не мог на своего героя. От счастья он все чаще и
чаще прикладывался к банке со спиртом. Но вдруг в его полупьяный
мозг закралось сомнение.

Не бывает так, – внезапно решил Матвеев. У нас на Руси как обычно:
начинают за здравие, а кончают за упокой. Много ли я удачливых
мужиков видел – почитай что никого. Тянут жилы, а толку – кот
наплакал. Правильно кто-то из великих сказал: «Никогда мы в России
хорошо не жили, нехрена и начинать».

Врач тяжко вздохнул и обрушил на голову бедного Васьки тридцать
три несчастья. Все у него пошло наперекосяк. На зайцев напал жуткий
мор. Они окочурились в один момент. Осталась только одна пара.

«Он вынес зайцев во двор и усадил на пышную траву.

– Убирайтесь отсель, – мрачно произнес Никонорычев. – Ступайте,
куда глаза глядят. А то тоже подохните.

Кролики, которые впервые очутились вне тесной клетки, ошалело
таращились на солнышко.

– А ну, валите отсюда! – прикрикнул на них Васька. Кролики продолжали
неподвижно сидеть на траве. – Идите на хуй отсюда, – заорал разъяренный
хозяин. – Ах, так! – он ринулся в сарай и схватил, то, что попалось
под руку.

Увидев несущегося с топором Василия, зайцы окосели окончательно.
Они уселись на задние лапы и стали яростно скрести за ушами, словно
на них внезапно напала чесотка.

Топор вывалился у Василия из рук. Злость вмиг улетучилась. Никонорычев
рухнул рядом с зайцами и зарыдал, прижимая их к себе».

Ручка быстро бегала по бумаге, дописывая конец рассказа. Слезы
текли по щекам автора. Наконец, он поставил точку и уткнулся лицом
в ладони.

За окном все также манили вдали березы. Птицы звонко распевали
песни. Одна их них подобралась к самому окну и, потренькав, принялась
долбить клювом по стеклу. Стук становился все настойчивее.

Ишь ты, неугомонная какая, – подумал Евгений Иванович. И чего
ей надо? – он глянул в окно. Вместо птахи в стекло барабанила
маленькая девочка.

– Настенька, – выдохнул Матвеев. – Внучка!

Распахнув окно, он втащил в кабинет трехлетнюю кроху.

– Ты откуда здесь появилась? А выросла-то как, – не слушая ответов,
тараторил он.

– Бать! – раздалось с улицы, и в окне появился сын Матвеева Николай.
– Заработался ты что-то. Мы тебя ищем-ищем. С ног сбились. Больницу-то
давно закрыли, а ты все сидишь. Мы уж думали, случилось чего.
Николай перекинул ноги через подоконник и шагнул в кабинет отца.

– А мы к тебе в гости приехали.

Он посмотрел на стол, заваленный кипами бумаг, и на пустую банку:

– Ты все пишешь.

– Да это я так. Для себя, – стыдливо пробормотал Евгений Иванович.
– Пока посетителей нет.

– А мы тебе подарок привезли, – Николай достал из-за пазухи небольшую
книжицу. – Помнишь, ты в издательство несколько рассказов посылал.
Так они опубликовали. Правда, тираж небольшой. В магазинах книги
не найти. Раскупили все.

Не веря своим глазам, Евгений Иванович схватил книгу.

– Так что, отец, пиши больше, – улыбаясь, заметил сын. – Глядишь,
классиком станешь.

– Больше? Да знаешь, сколько у меня этих рассказов? – он подскочил
к шкафу и резко распахнул дверцы. Из шкафа посыпались исписанные
листы. – Тут на несколько томов хватит.

– Да…– озадаченно, – произнес Николай.

Помогая отцу собирать рукописи, он прикидывал, во сколько ему
обойдется издание еще одной книги. Решив, что как-нибудь наскребет
денег, Николай успокоился.

– Дедуська, я домой хочу, – пролепетала Настенька. – Посьли к
бабуське.

– Сейчас, сейчас, родная, – сказал Евгений Иванович. – Уходить
будем через окно.

Выбравшись наружу, врач снял с подоконника девочку.

– Сын, ты куда запропастился? Пойдем быстрее! – крикнул он, утопая
в зеленом шуме берез.

– Сейчас иду, – отозвался Николай. – Он стоял у стола и читал
последние строки только что законченного рассказа.

«Наплакавшись досыта, Василий успокоился. Прижимая к своей груди
оставшихся в живых зайцев, он отправился домой. Долго в этот вечер
Никонорычев сидел за столом, что-то подсчитывая и чертя на листах
бумаги. Наконец он отложил в сторону ручку.

– Все, – радостно сообщил Василий, скакавшим под ногами кроликам.
– Решено. С завтрашнего дня начну разводить шиншилл».

Дочитав рукопись, Николай, улыбнулся и, выбравшись через окно,
побежал догонять отца.