Поэзия

причастье

и голые стены, словно
и голые стоны сглотнув
     — север бессонниц
     — плоти рассол во рту

на холм заметенный,
на холод сплошной выхожу,
на сплошной, подлый, бездонно, 
надолго затеянный стыд — выхожу

о — бисер!
о бог. это пёсия песню таскает тоска.
о бедствие. руки его обвиснут
и запястья устанут, по лестнице станут его спускать
     — и срочные телеграммы, осадки местами,
       наста оскал

о как! раскачиваясь,
над покойницкой полночи плачет сизый фонарь,
подъезды кошачьи сквозят неудачами,
воровство по дворам

на шапку мне,  рукава, на оттопыренные карманы и в,—
на его заморозком искровавленный прах
падает, из хранилищ порушенных падает кашка манная
    — о, срам!
голый, голый город, голый
мопсит потресканную маску москва
    — расхороводилась хворь надолго
    лает моська
           дышет в ушко тоска

1989

***

Я на станции той, у пустого вокзала остался,
У кирпичных завалов, облизанный выцветшим псом.
Засвистело — и пыль закружило обрывками вальса,
Поменялись местами реальность со сном.

Вот и место моё на израненной гнутой скамейке.
До двенадцати ночи торгует селедкой буфет,
Чертыхаются пьяные по привокзальной аллейке,
И вопросов ко мне у дежурного нет.

У заплёванной урны в гниющих зубах ковыряю,
Равнодушно давлю шевелящих бессонницу вшей
И, надолго задумчив, не жду ресторанного рая
за оградою злых витражей.

Ни о чём не мечтая, часами томлюсь в туалете,
Всё, что было забыв. Всё небывшее горше забыв.—
На дороге разбитой не ставя никчемных отметин,
Придорожные не замечая столбы.

...А другой укатил в провожаемом вальсом вагоне,
Сладострастно питая бесстыдную милую жуть.
Если я подойду, он пугливо и злобно отгонит.
Оттого я и не подхожу.

Опись пустой кефирной бутылки

вычитаны сложены я и ты
слова словно лыжнёю голоса,
И осталось, выползали из горла порознь
неисповестимы слёз полосы
не исследованы следы

где там съехали на слом Сокольники
кисло улыбаясь рифмам карликовым,
мокрая приложилась к стеклу покойника
шестерня коралловая

кайфирили сынок и дочка
темна-ночь жена-сестра...
точно личинка по листочку, древоточец
по дереву познания дозла и бра

— пошло оно на отделку кресла
на рукопись Конфуция
вкривь раскромсанное и вкось о крейсер
вытошненной залпом революции

в иллюминаторе
стратосферная, голубая мразь и
хвост освобожденного джина и
туманности императоров разных
по жирности

а в телеке
леденеет дельта волги
волны бороздят экран,
сволочно за лицевым, но дворники добренькие
воли не дают рукам

доколе тушат жажду с каланчи Сокольники
и прядут серебряный грим старикам
к маме отнесите бесову со столика
стеклопись на казнь

***

Заливаясь слезами, как ангелы в Англии,
Мой апрель неумело печатал Евангелье
И расклеивал кипы зеленых листовок
Молодой и томительной плоти Христовой.

Я бродил, задыхаясь от завтра и запахов,
Я бредил предутрием Крайнего Запада,
Расцветающего закипающим облаком
Твоим обликом новым, моим серым обмороком.

***

В былые годы мы — в былые годы, о!
В былые годы снег в мороз на шапках таял.
Мы рислинг в закутке закусывали льдом
И пьяные пешком ходили до Китая.

Был вкуса яблока нас раздражавший март,
И цвета кожуры румяной — цвета кожи
Чуть  инеем припудренной — закат,
И бабушки на девушек похожи.

Был — был! в чести любой и дня и ночи час,
И вся толпа цвела, как мать родная.
Нам Пушкин кланялся учтиво всякий раз,—
Кого-то, видно, мы ему напоминали.

И перепутан был с надеждою четверг,
И снова мы четверг, а с ним надежду ждали.
И не заметили — как стали дни черствей,
И что снежинки, словно осы, жалят.

А нынче с двух коньяк  и водка с четырёх
И хиппи всё глупей в кофейне на Мясницкой
И друг к стене лицом лежит
                      пристыл
                        присох
И некуда идти опохмелиться

1988