Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало.

Индустриальная Камасутра

В ласковом, жалком, больном, неприличном
Северном городе встретились двое.
Солнце светилось эмблемой безличной.
А солнце вернулось, а оно голубое.

Кануло в Лету время террора.
Время осталось только для покера.
В небо стремительный крейсер «Аврора»
Плавно уносит довольного брокера.

Хлопнула дверь, и голодное утро
Ласково падает на одеяло.
Индустриальная Камасутра
Золотом черным над ними сияла.

Им безразличны хреновые новости,
Им безразличны разборки в Гренландии.
Хватит и местной природной суровости,
Похолодания, недоедания —

Ласки и нежности много на свете.
Грозди сирени в воде и на улице.
Можно обняться — они в «Интернете».
Время стоит, одиноко ссутулившись.

Палки в колеса не вставить обнявшимся,
Первой красоткой не стать унитазу.
Жизни не сделаться с якоря снявшейся,
Сколько не бей по железному тазу.

В изнеможении курят влюбленные
Что-то зеленое. Стерео воет.
Дым попадает в глаза воспаленные.
А солнце вернулось, а оно голубое.

Звезда по имени Спика

Таинственная Спика,
Звезда моих очей,
Я так устал от крика,
Но крик этот — ничей;
Стоит во мраке мертвом
Таинственный Кащей
Над телом распростертым
Безжизненных вещей.

Таинственная Спика,
Звезда моих ночей,
Мне сердце ранит пика
Бессмысленных ничей,
И в темноте зловещей
Гляжу я на тебя,
А ты глядишь на вещи,
Ни вещи не любя.

Таинственная Спика,
Палач моих очей,
Смотри — мы плачем дико,
Чтоб было горячей.
Касайся же устами
Моих усталых дней —
Ведь все, что было с нами,
Нас сделало — странней.

Последняя песня змей

Покуда ты ходишь где-то,
Одна, в темноте, раздета,
И молча стареешь сонно
Боязненною душой —
Кричат над тобой кометы,
И мертвых планет рассветы
Заглатывают бездонно
Поля, что покрыты ржой.

Не по Земле ты ходишь.
Не разговор заводишь.
Не в небеса несутся
Нелепые непоезда;
Новые Луны слева,
Недевочка и недева —
О нет, они не проснутся,
Немотствует незвезда.

По самые плечи в пепле,
Ты грезишь о белом вепре,
Свободной страной взращённом,
Целителе темных смут —
Но кости в постылом ветре,
Что черные космы треплет,
Не помнят о совращённом,
Не рвут паутины пут.

Качается черный лотос...
Зачем же ты ждешь кого-то?
Грядущий грядет с когтями, видишь
Царапины на воде?
Ты робкая, будто робот...
И сердце сжимает обод —
Ведь гости придут с гвоздями,
А клетка — и так везде.

И в холоде, в страхе, в жажде
Ты больше, чем стоишь, страждешь,
И всхлипам невнятным вторят
Недобрые неголоса, —
И скрежетом тяжким мерно
Ползут над тобой двумерно
Необлака и неморе,
Нелюди и ненебеса.

Пока не пришел твой кто-то,
Найдется для нас работа —
Мы змеи в песке горячем,
Послушай, как мы шуршим
Любовью твоей несмелой,
Нещедрой и неумелой,
Над сердцем твоим незрячим,
Недобрым и небольшим.

Крикни в воздухе отчаянной птицей

Крикни в воздухе отчаянной птицей
Если ты все еще можешь дышать
Если ты веришь во все то что пишешь
Непонятно чем и на чем
Абсолютно ясно зачем
Если все еще крыльями машешь
Опаленными  (лучше — горящими
(Пусть будет праздник
На разрушенной улице))
Если ты с ангелами разговариваешь
Если ты в Небо из Ада летишь
Если горящими крыльями машешь
И не рвешься на части а просто паришь
Если уверен что это не снится
Люди хмурятся —
Там, внизу, на разрушенной улице
Пусть будет праздник
И небылица пусть сбудется
Сбудется счастья твоего небылица
Если тебе не Земле делать нечего
Но не уходится
Но и не спится
Силы полета не трать на кружение
Горящими крыльями — из окружения
Вместе с пилотом
Если не спится —
Крикни в воздухе отчаянной птицей.

Сонный исток

Готфриду Бенну

Когда ты мал, ты материнским млеком
К истоку сонному безжизненно влеком.
Твой глаз покоится под неподвижным веком,
И с истинною жизнью не знаком
Тот, кого мнишь ты Человеком,
А я — всего лишь глупым червяком.

Когда настанет время для прощанья,
На миг раскроются безумные глаза,
И мир накроет паутина обнищанья,
И запылает первая слеза —
Ведь Человек не сдержит Обещанья...

Лишь оторвись от сонного истока,
И ты увидишь: черный, как Эмир,
Над бесконечным заревом Востока
На крыльях Крови воспаряет Мир.

The Requiem Unrequired

Печалящими летними ночами,
Когда все одинокие молчат,
Приходит Зло, тяжелое, как камень,
Свои обноски жалостно влача.

Глазами детскими, испуганно и страшно,
Велит его пригреть и приласкать...
Я вспоминаю день — уже вчерашний! —
Что Дар принес, и с ним ушел, как тать,

И прижимаю маленькие плечи —
Инертные и черные, как снег,
И молча объясняю Злу, что нечем
Его утешить, ибо я — не человек...

Но, в сердце впившись тонко и жестоко,
Зло отвечает, равнодушно-зло,
Что утешенье — лишь банальный дар Востока,
Который — видишь?! — тьмой заволокло...

И с болью бешеной и ненавистью жуткой
Я Зло ласкаю, словно умершая мать,
Ведь я — Земля, и Зло — моя малютка...
Пусть я мертва — сцеплений наших не сломать

Пугающими летними ночами:
Зло — сирота на мертвой Матери-Земле,
И даже если б одинокие кричали,
Они навеки в нашей кабале.

***

Что-то сгорело.
Что-то закончилось,
Чтоб не начаться вновь.

Время срывает нас то и дело
С места, и мы — уже! —
Не понимаем, что было раньше.

В городе столько возможностей,
Столько путей для того,
Кто пришел, чтоб скончаться.

Ты пришла, чтоб скончаться?
Ты говоришь об этом, но
Ты еще не пришла —

Так откуда в тебе столько зла,
Столько злобы и зависти,
Ревности, малодушия,

Равнодушия? Может быть, там —
Откуда ты все идешь
И никак не можешь придти —

Было принято всеми
За правило жизни
Готовиться к смерти?

Жизнь и смерть неразлучны.
Они не похожи
На города —

Так, двое живущих
В городе А
Расстаются и остаются

Жить в городе А,
Который — больше — не-А,
Для обоих. И это —

То, для чего готовили вас, —
Вас, идущих
Из города А в город А,

В города, в город Ад...
Это и есть
Смерть.

...Мне нравится вызов в тебе —
Это безудержное желание,
Выдвинув челюсть вперед, сказать:

— А вот те!.. А вот эти!..
О, вы, маловерные.
Крест ваш на шее — крест на вашей могиле.

Впрочем, сказать слово «вы»,
Слово «те», слово «эти» —
И значит поставить против,

Против друг друга то,
Что попросту неделимо.
Сочти все грехи,

Тобой совершенные. И сочти —
Сочти, не стыдясь —
Все грехи, которые, как ты знаешь,

Ты еще совершишь.
Сочти все чужие грехи.
Сочти всю чужую собственность,

Чужие ошибки, измены,
Даже предательства.
Сочти все чужое.

И, сочтя все чужое,
Сочти все чужим
И познай отчуждение.

Нет, чтобы гордо сказать —
У меня нет родины,
Я сирота, у меня нет желания

Разделять свои и чужие грехи,
Я страдаю от той же немощи
Плоти и духа,

Что и все маловерные, —
Гордо, но без гордыни.
Просто скажи: я еще не пришел

В то чудесное царство,
Где все будет так,
Как нам даже не снилось —

Ни мудрецам, ни профанам,
Ни грешникам, ни святым.
Не пришел, не пришла, не пришли.

Люди не любят слушать, считая,
Что слушать — значит жертвовать временем,
Тогда как слушать — это не жертва,

Это дар говорящему. А время — всегда —
То, чего всем нам
Панически не хватает.

Так будем смиренны.
Будем слушать друг друга —
Особенно то, что всегда

Считается непристойностью:
Чужие страхи и сны. Ибо сны —
Это место, куда идем мы,

Тот дом, куда возвращаемся.
Страх же — наш единственно верный спутник
От колыбели к могиле —

Это страх перед Богом,
А вовсе не перед собой или тем,
Что скажут соседи друг другу.

Друг другу? Мои соседи
Живут, разлетаясь на атомы,
В разных квартирах

Огромного города — города, в коем
Нет живых и нет мертвых:
Одни, неясные,

Полутени тех, что еще не вернулись домой...

***

Взгляни на угол этого кафе.
Он был театром одного актера.
Здесь выступал Он перед Ней, и мне пришлось
Свернуть и скомкать за угол и злость
На то, что стал на время вуайёром.
Взгляни на угол этого кафе.

Теперь здесь холодно и пусто, как в аду.
Взгляни на угол этого киоска.
Вместо кафе он здесь, чтоб больше не жилось,
Как встарь, актеру. Бесполезна злость.
Пейзаж ветшает как-то слишком плоско.
Зайди за угол, за которым, как в аду,

Взгляни на уголь этой конуры.
Он был когда-то домом, где собака
Жила, хозяина любила, умерла...
Костей не видно среди битого стекла.
Хозяин умер. За киоском — драка.
Я — вуайёр из трупа конуры.

***

Слушай, как тихо! Но это не я, это Небо Тебе говорит.
Видимо, скоро все мы окажемся там — иначе, зачем  
Ели стоят в снегу, хоть летнее время царит?
Трепет наш, лепет — две вещи, что дороги всем —
Ласка и нежность, зло и жестокость предшествуют им, 
А остальное — всё прах, недостойный наших поэм.
Наших поэм... Наши жизни — поэмы, в них мы царим,
Армии слов и поступков шествуют гордо вперед,
По мановенью рук, когда-то построивших Рим...
Армии... Каждый уверен: его авангард сотрет 
Шар земной — в пыль, и именно он — победит. 
Кажется, каждый в этом уверен, пока не умрет
Облако плоти, оставив прозрачного воздуха дух —
Воздуха Неба, откуда за нами Великий Никто следит,
Антиподами видя нас, тишиной проверяя наш слух.