Проза

Иллюстрации автора

На моем черном офурисодэ золотом выткан родовой герб дома Муромасы —
крылатый дракон, зависший над недвижным камнем. Холодом и
отрешенностью веет от моего лица.

Я отрываюсь от земли с легкостью, неведомой даже искусным в летании
даосам, с которыми корнями связан мой род. Через мгновение я
вновь ударяю ступнями о землю, и тело мое обретает тяжесть
колонны.

Чеканной поступью я пересекаю цепной мост канала Кинсибори. Головка
жасмина гуляет по склонам волны. Вечер ее загасил, оставив
тлеть на воде едва различимый рубиновый блик.

Огнями лимонного цвета залита площадь Буттэн. Белые кабинки
телефонов- мерцающие фасетчатые светляки — рассыпаны по ее
периметру.

Я захожу в одну из кабинок, поворачиваю диск, ряд однозвучных
гудков, наконец, в ответ журчит голос:

— Вас слушают!

— О-Нацу?

— Со дэс! Откуда звоните?

— Я рядом с тобой. Это я, Муромаса! Ты слышишь?

— Со дэс! Приходите! Я буду вас ждать. Хай!

Я сворачиваю в ближайший проулок. Зловещий знак — над линией крыш, в
разрыве сгустившихся облаков, фиолетовый диск луны. Тотчас
из-за стены, выступающей острым углом, с грохотом
выкатывается трамвай. В сверкающих окнах чернеют обрубки голов.

Еле успеваю отскочить от колес.

Ослепленный яростью, я хватаюсь за рукоять меча и продольным взмахом
вспарываю листовую обшивку вагона. Трещат переборки! Стекла
— вдребезги! Круговерть изумрудных искр! Острие клинка
замкнуло контакты!

Протащившись по инерции еще немного, металлический истукан вспыхнул.
Фосфорический сноп взметнулся до неба. Верхняя часть вагона
сместилась, лопнув по линии среза надвое, как орех.

Из прорехи на мостовую шлепнулся куль — обезглавленное девичье тело. О-Нацу!

Звук печали услышал я в сердце. Чем-то знакомы мне эти изгибы тела.
Складки белоснежного кимоно в россыпях хризантем стелются,
тая на линиях хрупкого стана О-Нацу.

Я подхожу и склоняюсь над ней. Злонамеренный рок, жестоко же ты
покарал меня за вспышку минутного гнева, уготовив расплату
раньше, чем успел я завершить злодейское свое деяние.

Не долго я сокрушался над бездыханным телом моей О-Нацу. Сирены
патрульных машин сдернули оцепенение. Я метнулся туда-сюда,
лихорадочно думая, что предпринять — вступить ли в схватку или
совершить харакири? И тут, и там — кровь. Это не довод! Краем
глаза усматриваю спасительную подворотню, за ней еще и еще
— вереница дворов.

Я обращаюсь в бегство. Топот шагов над сводами гулких арок. Рвущее
грудь дыханье. Проходными дворами я проношусь и выскакиваю на
запруженную людьми Цвелей. Смерть прикусила себе язык!
Значит, «час» не настал!

Нечем дышать! Душно! Бар «Колесо». Над входом каскад разноцветных
пульсирующих ламп. Скрыться, смешаться с толпой! Самое время
толкнуть дверь и с невинным видом заказать «синтай».

Шестигранный зал в мириадах звезд. Бархатный ропот джаза. Сдавленные
смешки, восклицанья, гундосящие ряды — звуковой витраж
заведения. Лавируя между столиками, я пробираюсь к стойке.

На вращающихся табуретах восседает пара верзил в форме «Джи-ай». Я
оторопел, не веря глазам. В лапищах одного из субъектов,
поднятая на воздух, трепетала раздетая дева. Детина поднес ее
ближе к фонарику, как бы разглядывая на просвет, гогоча и
перемигиваясь с напарником.

Хэн-хо! Сомнений нет!

Это была О-Нацу!

Чудовище перебросило ее в лапы другому и тот перевернул ее вверх
ногами. Дикая сцена!

Смерч заколесил по залу. «Йонхон-нукитэ» в живот, обагрил мне руку
по локотъ. Левая рука свирепым ударом «ху-хао» снесла
половину лица другому. О-Нацу, выпав из грязных клешней, откатилась
в сторону. Хрипы и вопли сопровождали кровавую бойню.
Сокрушая все, что подвёртывалось на пути — челюсти, затылки, лбы,
я вращался и с каждым кругом высились груды распростертых
тел.

Тягостное затишье и пустошь явились сигналом, в момент остудившим
меня. Я склонился над О-Нацу и бережно поднял ее. О,
наважденье! На ладонях моих возлежала не О-Нацу, а гонконгская
авторучка с нарисованной голой «Гёрл».

Силы зла вновь подшутили надо мной, исказив реальность иллюзий,
заменив О-Нацу фантомом! Убийственная ошибка!

Наваждение! Больше ты не сыграешь шуток со мной! Моя О-нацу жива!
Она ждет меня дома. И теперь я с пути не сверну. «Хо»!

Я выбираюсь из бара, но в глаза мои хлещут лучи наведенных
прожекторов, Это ловушка! Рывок в сторону! В невероятном прыжке я
перемещаюсь метров на десять. Пули строчат канву за канвой,
щелкают, крошат цоколь фасада. Бросаюсь на землю, тройным
перекатом увертываюсь от прицелов. Последний пружинный толчок, и
я плашмя приземляюсь за каменным плинтом портала.

Выстрелы смолкли. Недолгий баланс. Оцепления мне не прорвать. Ну что
же! Руки к затылку и подымаюсь из-за укрытия. Само
смирение! Естественно напускное! Пауза необходима для концентрации
сил. И тут я взрываюсь.

Подошвой ноги бью по колонне. Каталептический транс и мгновенное
расслабление. Колонна надламывается — плиты перекрытий, балки,
узорный фриз низвергаются тяжелым каскадом. Сотрясенное
здание покрывается сеткой трещин, стену зигзагом разъял пролом.
Отверст однако достаточен, чтобы в него проскользнуть.

Иссеченный каменным градом, еле держась на ногах, протискиваюсь в
расщелину и кану во тьме. Пока не осядет пыль и не пройдет
потрясение, преследователи не шевельнутся.

Я тороплюсь, разбиваю двери одну за другой, наугад пробираюсь к
лестнице, нахожу ее и, не мешкая, несусь на чердак!

В здании пусто, просто удача, что это не банк. Ни служащих, охраны!

Заклиниваю скобу чердачного люка, вылезаю на крышу. Небо, город, страна! МиФ!

Злосчастный переулок рядом, в нескольких проходах по кровлям
сомкнутых в ряд домов.

Добираюсь до края последнего дома, фалангами пальцев вцепляюсь в
карниз и, как палочник, зависаю над отвесом стены.

Лето! Окно 0-Нацу распахнуто. Льющийся из него мандариновый свет
будоражит ночную темень. Я бесшумно соскальзываю по трубе.
Кошачий прыжок в оконный проем. Всё! Хватит жизни моей качаться
на волоске!

Для О-Нацу мое появление кажется просто забавной задачкой.

— Да вы и впрямь прилетели.— Лопочет она.— Реально ли это?

— Со дэс! Почти что! Но это не важно. О-Нацу! Важнее всего, и всего
реальнее — ты!

Она склонила набок головку и таинственно улыбнулась.

— Вы устраивайтесь пока, а я тут чуточку похлопочу. К тому же вам не
помешает выпить,— прожурчал ее голосок.— Располагайтесь.
Хай!

С блаженной покорностью я водрузился на ворох цветастых подушек, а
О-Нацу занялась украшением подноса: графинчиками и закусками.
Закончив приготовления, она обернулась и проскрипела тихим
надтреснутым голосом старца.

— Все готово, с вашего позволения. Не соизволите ли отведать? Хай?

Бледное лицо седовласого старца, отороченное сединой, явилось передо
мной. Сахарная улыбка застыла на бескостных губах.

— Иситохэ Сабурэ,— представился он, отбивая поклоны. Дозвольте
послужить Вам, Муромаса-сан.

— Сгинь, нечисть! — взревел я.— Прочь, мерзкий лис, исчадие ада! Я
распознал тебя. Ты погубил О-Нацу — возлюбленную мою! Ты
обернулся плотью ее. И ежели так, нет у тебя нутра. Лишь
оболочка. Ты — оборотень и тьма!

С этими словами я совершил мечом восьмисторонний взмах, в намерении
рассечь пополам ненавистную тварь ударом «опускания
журавля».

О-Нацу обрела прежний вид и улыбнулась мне.

— Чем-то вы недовольны сударь, что осерчали так? — прожурчал ее
голосок.— Съешьте хурму, рот свяжет, и гнев пройдет.

Скрежеща с досады зубами, я отшвырнул меч. Духу не хватило нанести роковой удар.

О-Нацу, дрожа от страха, что-то еще лепетала, стоя передо мной, как
птенчик, робкая и невинная. Но мрачное подозрение твердило
свое: — Нет 0-Нацу! Есть тьма!

— Если ты О-Нацу? — вскричал я,— значит, заклят, увы, я сам!

— Сжальтесь надо мной, господин! — трепетала она.— Что вам за прок
убиватъ невинную?

Тщетны мольбы! Все решено! Способ, который избрал я, чтобы развеять
чары,— страшный прием, почерпнутый у тибетских лам.

Сцепив объятьем лже-О-Нацу, я погрузился в транс. По моему призыву
астральное тело, вызволенное из оболочки, расширилось до
абсолюта, дабы собрать, постепенно сжимаясь, энергию млечных
пространств. После чего, погрузившись опять в земную личину,
существо мое обрело необычайную мощь.

Затем я расслабил мышцы брюшины и накачал в низ живота гигантский
столб воздуха. Плотно прижавшись губами ко рту О-Нацу, единым
духом, словно поршень, выдавил всю эту воздушную массу ей в
грудь.

Легкие О-Нацу раздулись, как шар, давление вздыбило ткани, из ушей и
ноздрей брызнула кровь, глазные яблоки вылетели из орбит,
воздух со свистом сочился из пор. Раздался взрыв! Бах!
Лопнула O-Haцy. Ударная волна швырнула меня о стену. Тьма... Тьма
породила Свет!

Очнулся я почему-то на вилле Борджия у фронтона Джавелли Марини, на
садовой скамье. Струйки воды, вырываясь из-под копыт
полузатопленных белых коней, мирно журчали.

Рядом со мной восседал благодушный старец — копия Иситохэ Сабурэ и
полемизировал сам с собой по поводу всего, что приходило на
ум или что узревал вокруг.

Место довольно безлюдное. Однако я разглядел из-за бордюра азалий
удаляющуюся по боковой аллее хрупкую фигурку девушки в белом
платье. Звук печали услышал я в сердце.

Я вскочил со скамьи, книга Акутагавы скользнула с колен и шлёпнулась
на венчики пепла у ног, раскрывшись на рассказе «Зубчатые
колёса». Экая досада!

— Не пропадет,— уточнил старен.— постерегу?

Я устремился вперед, свернул на аллею, догоняя движущуюся фигурку.

— О-Нацу? — закричал я ей вслед. Девушка остановилась и с удивлением произнесла:

— Странно! Откуда вы знаете мое имя?

— Мне кажется,— замешкался я,— Вы должны были бы знать меня. Имя мое Муромаса!

Она повернула головку и не очень вежливо ухмыльнулась.

— Ну что же, раз вы настаиваете, значит, мы и впрямь знакомы.

Я ужаснулся. Чары! Она не узнавала меня. Проза и тьма! Мир! Мир,
цветущий вокруг — ров! Ров, за которым простиралась страна
заблуждений.

Я подхватил на руки околдованную О-Нацу, перемахнул заросли
рододендронов, срезав ногами траву, мчась напролом, сшиб по пути
скамейку,— старик кувырнулся, зубчатые колёса рассыпались в
стороны, бороздя газоны и цветники.

Хмель! Воздух хлещет, листва обжигает нам лица. Я знал лишь одно:
есть черта, есть предел, за которым нас ждет
Р Е А Л Ь Н О С Т Ь. И что бы ни
произошло на нашем пути, пока в объятиях моих О-Нацу, ни я,
ни она — неизменны.

Две фигуры в разметавшихся одеяньях вознеслись над папертью
бутафорского сада с его колоннадами, прудами, фонтанами, рамами
многолиственных крон.

Черное офурисодэ с гербами и белое кимоно в россыпях хризантем —
иллюзорный шлейф мимолетного летнего вихря.