Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Мы отважные герои
очень маленького
роста...
(А.Макаревич)

Шляпа, патронташ, серебряная монета — едва ли все это нам впору, право...

Едва ли впору маленькому чудесному поручику, бравому командиру
отважной роты оловянных гвардейцев — верно, он и сейчас еще стоит
перед зеркалом в мире, где пахнут искусственные цветы и
светят звезды, нарисованные кем-то...

Где звезды светят перед зеркалом...

Перед зеркалом... Золотая бахрома эполетов, трехцветная лента через
плечо, букли парика — он пьет дозволенную артикулом
изысканность покроя, он поправляет кружевное жабо, он касается эфеса
шпаги тонкими пальцами в перстнях и снимает другой рукой
пылинку с манжеты...

Он подымается по лестнице в царство мрамора и свечей, проходит
галерею реверансов, он приветствует старика-ученого, ведающего
тайнам выдуманных знаков...

Музыка...

Ангажирует даму — мир озарен люстрами, в невесомой покорности ее
руки тяготит рафинад поколений...

Единодушие скрипок...

Бесшумная распахнутость дверей...

...Маленькие туфельки ступают шахматною клеткою паркета; изящество
линий, отточенность жестов — мимолетные отблески света в
зеркалах глаз.

Движением танца — скорее к барьеру!

Туда, где все не так, где бархат кресел цепенеет в темноте, где
дощатый помост, и свет падает на струганые доски двумя уязвимыми
дрожащими пятнами.

Да, да, там озеро, и восковые лебеди на нем, и маленькая стройная
танцовщица в юбочке из тончайшего батиста, и голубая лента в
виде шарфа свободно перекинута, конечно же, через ее плечо...

Через ее плечо...

Но...

Но на утро: неоспоримость геометрии шеренг и колонн. На утро
брусчатка плаца ловит и тушит озорное солнце. На утро синие,
зеленые, красные, белые пятна на сером — торжество единообразия и
меди оркестра.

Все замерло. Лакированная лошадка выносит генерала. Замерло —
оркестр обрывается на полутакте, и только лающие звуки рапорта,
только разом дрогнувший частокол штыков, только сила команды и
радость повиновения.

«Цер-р-римониальным мар-р-ршем...»

«Побатальонно...»

И вновь взрывается оркестр, рассекая сомнения и упраздняя мысли. Уже
и генерал салютует проходящим украшенной изумрудами шпагой
— бесчинствует холодная наука соблюдения дистанций.

Бесчинствует наука соблюдения дистанций — бесчинствует медь труб,
бесчинствует такт, вот-вот готовый сбиться:

«Первый батальон — прямо, остальные — напра-а...»

Потом весь ужас перенапряженных нитей — всего лишь миг движения, и
вот уже проходит оркестр под барабанную дробь и вслед за
всеми тоже исчезает там, где часовые у будок, где полосатые
столбики и брат их — шлагбаум, и где дорожки регулярно
посыпаются, согласно уставу, речным песком и гравием...

К А З А Р М А ...

...Но существует еще вечность, съеденная пером полкового писаря.

Должно быть, где-то там, за скрипом, навевающим сон, остались и
судорожные взмахи стального жала, и выгрызающий кирпич стены
чугун.

Остался сосущий страх.

Осталась дочь его — безрассудная самоотверженность отчаяния.

Остались, наконец, бесконечные дни голодного марша, пыльный зной и
безразличный мусор пепелищ.

Остались не ведающие усталости пилы походных флейт — нескончаемые
звуки с утра до вечера...

Флейты, флейты...

Бог простит вам, флейты!

Да и вспомнит ли вас кто сейчас? Сейчас, когда косой серый дождь
ласкает брусчатку плаца.

Когда крупные, как лошадиные слезы, капли одна за другой срываются с
края треуголки на полу мундира. Мундир весь мокрый.
Отставка.

О Т С Т А В К А.

Отставка — синие пальцы нервно поправляют шпагу, перевязь, пытаются
оттереть комочек грязи, невесть откуда взявшийся на рукаве.

Пальцы дрожат.

Пальцы дрожат — никак не унять... Искать причину — немыслимо, не
повиноваться — абсурд: все в воле Божией, можно лишь надеяться
на ошибки в бумагах...

Еще можно надеяться: надо попросить, чтобы проверили бумаги...

28.06.87