Реальность, споткнувшаяся о порог сна
Лариса Йоонас (26/04/2012)
***
Беспечное утро целебно, и вечная жизнь.
Земля нараспашку, слоистое зарево прочно.
Веселые люди как лодки плывут на восход,
Косматые волны им красят восточные стекла,
В которые звонкие девы вплывают, расправив крыла,
Их зов колокольный вплетается в голос фабричный,
В них пламя горчей абрикоса и волосы вьются вдогон,
Едва успевая за белой рукой, указующей в небо.
И в каждой из них вызревает начало начал,
Ведь именно им продлевать бесконечность и множить пространство.
Раскосые дети глядят из-под белых ресниц
В пространство навыворот, в черное небо с изнанки.
Они что-то знают, что позже забудут, про то
Как время из точки выходит, не в силах вернуться обратно.
Бессонные дети, взращенные из пустоты,
Из точки, из смерти, из жарких желанных страданий,
Глядят в темноту, познавая космический мрак,
Его не боясь и победы над ним не желая.
Они все забудут, когда до нас доберутся, их тело
Неловко, неверно, их волосы пахнут медово.
Им заново все узнавать, временам утончаться и длиться.
***
пришедшие с полей живут вечерним чаем
от ходиков туман и навзничь тишина
настырный дух печной сочится нескончаем
и кошка крендельком и изгородь окна
кто счастлив глух и нем того ласкает вёдро
тому всегда к столу и золото в суму
он дышит напролом и небо держит твердо
и сотворяет свет и хлев поет ему
возлюбленные дни почти из колыбели
неугомонный свет и посередь стола
как чечевичный суп растут цветы и ели
и огнь звенит огнем и всласть колокола
я рядом я почти лишь отдаленным словом
я тоже возле вас и воздаю хвалы
мой праздничный обед всегда стоит готовым
но съесть его никак и руки тяжелы
кто зван и кто не зван глаза в глаза не видя
не различаю звук не знаю наперед
кто верный кто чужой за кем войдет и выйдет
и заберет от нас и память нам сотрет
***
любовь протекшая по нам
вытапливалась вон из кожи
ее оплакал пастернак
у мандельштаммова изножья
ее роняли мотыльки
в рассвета палевое тело
на эти блестки эти тени
на в уксус стертые виски
горячий желтый аромат
цветов вечерних обветшалых
за что болелось и дышалось -
за опрокинутый закат
я сплю и вижу сплю и сплю
но все выходит безвозвратно
не натянуть мундир парадный
на обнаженное люблю
но чуть впадаешь в забытье -
в лохмотьях жалких на постое
и тело теплое пустое
и имя тайное твое
***
Колыбельная
зверовод, не спящий по ночам,
как твои прозрачные питомцы,
в огневые смотрят небеса?
их давно закрытые глаза,
видят ли они твои виденья,
разминая прошлое в горсти?
а тебе, пустому, не снести
эти звуки, эти тени?
теплый мир качается в дыму,
как свирель привязанность невинна.
говори и пой, пока живу,
встретимся потом и наяву,
целое не больше половины.
обрастает каждая весна
кладбищем нерасторжимых связей.
если не смотреть в такие выси,
то уж точно не дожить до сна.
спите-спите вечные долины,
никому не снитесь, никому.
***
мы ничего не находили не разумели не могли
от белой пенной колыбели до обездоленной земли
нас утра сонные качали меж тем и этим в никуда
а между тем дома вставали и собирали города
меж тем надышанные травы всходили крепко из песка
ничто не жаждало управы лишь тела смутная река
еще с тех пор когда белесый ласкался ветер у виска
я знаю чем опасен воздух не обнаруженный пока
когда он светел и невидим пока безбрежно смел собой
пока ты в нем случайным вихрем блаженной вынянчан судьбой
ты не живешь пока прозрачный в горсти щебечет день-деньской
и миг нелепый не истрачен и праздный царствует покой
но жди мгновенную удачу смыканья голоса и льда
и тело выдадут как сдачу пустой копейкой за года
тогда сквозь свист и тонкий раструб сквозь бормотанье тесноты
ворвется жизнь уже напрасно в легко сходящие пласты
и осторожное движенье тесней чем кожа и пыльца
и мысль отважна как рожденье и зло отдельно от лица
когда любое столкновенье испепелит до пустоты
в межчеловечье и межзверье чужие рамки и цветы
***
Наша речь запечатана эхом,
птицекрылые братья мои.
Что ж вам в гулкое гладкое ухо
оловянные льют соловьи?
Боль минутна, пройдет, не изменит,
глухотой обнадежен и цел
ты отныне для всех соплеменник
миллионом трудящихся тел.
Муравьиное семя густое,
рельсы ровные, дом обжитой,
воздух сладкий на вере настоян,
не страшит огневой пустотой.
Как настроено наше дыханье
на прием чужеродного сна,
что-то плещет в небесном стакане,
но копейка не светит у дна.
Кто отец ваш, кто мать, кто наследник?
не познавшие вволю родства,
вы без первых теперь и последних.
И чужие у горла слова.
***
Язык - это средство коммуникации
Что говорит тобой, когда ты говоришь на своем языке?
Вот мое время,
тикающее у меня на языке.
Когда я говорю на моем языке,
мои белые лилии, тускло светясь, вырастают на моем языке.
И твои пилигримы бредут твоим языком, собирая оконный свет,
и оконный свет бел и желт, он тает на моем языке.
И мои барханы, влажные, пляшут у меня на языке
тенями людей, бредущих почти налегке;
ворсистое море горячего воздуха
растворяется на моем языке.
Малые дети молчат на моем языке,
белые трубы извергают тьму на моем языке.
Мои сладкие нити мыслей и наитие, замешанные пустотой,
звучат на моем языке.
Наши пальцы слаженны и двигаются в такт,
отмеряя время, скатанное в жгуты,
разделенное на слова одинаковой густоты.
Но почему это небо, которое там вдалеке,
оно по-прежнему ясное только на моем языке,
я не слышу других слов, у меня на языке
мой язык, заплутавший в моем языке.
***
путешествуют и пишут о веселых городах
черепичных рваных крышах блеклых гнездах в проводах
о горах огромно черных и любви давно вдали
и туда летят все челны на края пустой земли
мир давно намазан маслом жуй его не бормоча
только твой ничей негласно даром с царского плеча
глаз голодных щебетанье прыг по травному листу
тает радуга в сметане злаки жмутся в тесноту
камни потные из плоти лето бабочкой у рта
вечный зов давно бесплоден тот не там и тут не та
ищет дождь холодным щупом скользко тянется извне
я аквариумной щукой в застеколье как во сне
город мой больной и томный пахнет дымом и войной
то ли родиной огромной то ли мачехой родной
кто обнимет приласкает ядом кожу опоит
пыль небесная морская сардоникс и жадеит
***
Фотографии моей страны
здесь мы еще неразделимы
помню это лето в обнимку
можжевеловые пустоши и время движется будто ждет
пока мы завершаем совместный выдох
чтобы сделать совместный вдох
Ни трещины ни разрыва
фотографии почти не выцвели
но как всегда с фотографиями
они лгут ровно настолько
насколько ты себе позволяешь
не верить ни единому слову
Такая чудесная страна
не помню даже как она называлась
***
мне улицы твои как корабли шальные
где жив умерших стон где ласточек звонок
я возвращаюсь пусть мы жили врозь иные
но кораблей моих здесь запад и восток
куда не посмотри повсюду мир армада
железная страда и глохнущая грязь
а здесь прозрачный сад и полумрак заката
не страшно до сих пор и жили не боясь
как вплыл в безумный мир неважно не известно
а уж плывешь не спишь туманная стезя
пытаешь злой эфир но в нем и пушкам тесно
и хочешь а никак и можешь а нельзя
но возвращаясь вновь к твоим обильным рекам
к бессменным родникам из вымытых пластов
я понимаю то что просто человеком
я не могу уже а зверем не готов
но все еще брести не познавая страха
не вспоминая то что можно не посметь
мой дом почти пустой - еще моя рубаха
и ближе мне чем смерть
***
Мы в прошлом, дети надежды,
воспитанные тишиной,
шнурки вдевавшие в небо,
простреленное страной.
На наших синих пилотках
артековская война,
застывшие слезы в горле -
у вечного огня.
Мы в прошлом, прошлые внуки,
забывшие быть начеку,
нам горнов рассыпаны звуки
по черствому куску.
Я чибиса-птицу не помню,
а мальчик сказал - навсегда.
Мой ранец бедой переполнен,
но наш паровоз - не беда.
Какие мы выросли злые,
откормленные на убой!
А те что летели, уплыли
в осенней дали голубой
***
Нас объединяют мертвые, мы
разрозненные, мерзнем на этой земле,
а они все вместе - в облет зимы
на своем единственном корабле.
Мы все думаем, что они вверху
или внизу, а они везде -
время, изъеденное в труху,
черным и жирным лежит в борозде.
Наши мертвые снятся нам
телами, сплетающимися в пыли,
как травы, подобные письменам,
каждый год выползающие из земли.
Мы их, не читая, закапываем назад.
Что там было написано: вы не одни?
Любите друг друга? Посмотрите в глаза?
Нет, чтобы просто сказать, что за.
Или против.
Но они немы.
И мы - не они.
***
где времена раскосые гуляют
раскидывая пухлые колени
где белый дождик жмет из-под земли
на корни трав и вытесняет злаки
там воздух пленкой инеем клеймен
и тополиным семенем проклеен
а легкие из скрепок и камней
вдохнешь и рвешь прозрачное пространство
и вот в прорехи синий сыплет свет
он в темноте особен и невиден
и неуместен глазу и уму
лишь музыка чуть плещется у ног
и плавит сон и утро вхолостую
как сладок день как призрачен простор
не ел не спал не слушал поучений
сверчки запечных пазух не поют
лишь масло пьют и сыр во рту катают
***
Мы в лодке белой движемся на свет
совсем иначе, если снега нет.
Тогда фонарный свет не льет, а сыплет,
и штукатурка в желтой сыпи,
и дождь горячий огневой,
раздробленный над головой.
Тогда вдруг станет ясно, что трава
на свете есть, и что она жива,
и нам дожить тогда необходимо
меж этой суетой и пустотой
сначала до нее, потом до дыма,
до августа, где полный и густой
весь в сполохах и влаге ошалелой
он налетит полночный черно-белый
и нас пронзит, и мы ослепнем снова,
и замолчим до слова, до полслова,
до зяблика за утренней звездой,
до радуги над дышащей водой.
***
Мне уже так не хватает света,
запахов,
звуков, которые разносятся в предвечернем воздухе,
влажном и землянистом,
истончившемся перед сумеречностью,
разделенном на молекулы,
зернистым, искажающим пропорции.
В городе тишина, мир обращен в телевизор.
В кольцо Мёбиуса, в котором
две стороны взгляда и одна сторона пути.
Звук летит обоюдоострый, но тоже разреженный и тонкий:
это шумят заводы за далекой чертой,
конвейеры скрежещут, транспортеры глохнут, крича,
шаровые мельницы стучат, и воют черные трубы,
полные неровного огня.
Там отсвет падает на стены, выкрашенные синим,
там шахты проникают в твердь, выдолбленную для
черных маслянистых колыбелей, качаемых металлом.
Там земля не имеет формы, она вещь и средство,
материал и сырье, недра и полости,
пустота вместо тела.
Там черное и красное, огневое и чугунное,
свист срезаемых заклепок и всхлип измученных клапанов.
Остановись, железо, ты прекрасно,
ты мурашки по коже, ты молох, сжигающий небо,
я трепещу,
я восхищаюсь
этой мускулистой оплетенной плотью,
этой черной мертвенной силой.
Но ты, земля,
разве ты не должна быть покрыта травой, цветами и влагой,
бесшумно, бесцветно, размыто, осторожно,
почти невидимо.
Едва белым, едва соленым, чуть прозрачным, трепетным,
туманным, неосязаемым?
Мое тело настроено понимать тончайшие звуки,
неуловимые запахи.
Но эти сырые пути в тебе, длинные сквозные коридоры,
скользкие влажные стены,
твое воспаленное сердце,
твои сосуды, заросшее солью и гнилью,
я их слышу - гудящие и стонущие
в этом выцветшем воздухе
далеким звуком, неверным, ненастоящим.
Ноги мои по колено в тебе,
увязаю, глохну, закрываю уши.
Неподъемное небо смотрит мимо нас.
***
ночью вдруг поняла
что давно не интересовалась папиной жизнью
ничего о нем не знаю
что у него за дела
как он там
от горечи проснулась и вспомнила
что папа умер много лет назад
лучше вечно быть неблагодарной
чем заново проснуться сиротой
***
Снятся люди, сошедшие с тропы времени,
никогда не имевшие электронных адресов.
Люди, которые просыпаются от комариного звона занавески, зажатой ветром в зубах.
Свет раздергивается с металлическим скрежетом, обнажается рябь небес.
В их домах ничего не случается само по себе: чайник не пляшет, откашливаясь,
он медленно плавит воздух, собравшийся на закопченом дне.
Запах кофе жарок и плотен; чашка останется недопитой,
Когда ее отставят, она будет отражать звезды, ложащиеся в кофейный колодец.
Этого никто не увидит, но тайны обязательны к существованию.
В таких домах вещи живут сами по себе.
Они сохраняют запахи даже после стирки.
Сложенные в шкафу, доживают до смерти хозяев, ослепшие и глухие, слежавшиеся в камень.
Наследники опасаются к ним прикасаться, кажется, что это войско старости, а старость - заразна.
В таких домах встречаются предметы с другой стороны света - лыжные куртки и фарфоровые собаки,
кладовки со сладким запахом старых книг.
Звуки приходят туда по отдельности, не смешиваясь, сухие и гулкие.
Я еще стою под окнами, я еще машу рукой, видя потолок с потушенной лампой.
Но время прошло, и мы опять не встретились.
***
Одинокие старушки спят урывками, украдкой -
То в трубе взгогочет влага, то сопливит кран пустой,
От обмылка жатых дней пена на глазах,
Склеивает белые ресницы.
Старички должны быть рядом, только не достать.
И куда протянешь руку - нет ни воздуха, ни стен?
Пол прогнулся, как гамак в шерстяную клетку.
Потолок висит над небом, в лопухах времен.
Вот и снится суета, и не снится суета.
Тишина в паучьих сетках, как в радарах - пойман звук.
Табаком комод пропах, пахнет войлоком гортань.
Ничего уже не вспомнишь, не развяжешь узелок.
Ночь-полночь лопочет в ухо,
У предметов зреют тени, тяжко дышат в темноте.
Забытье всегда смиренно.
Утро выйдет, но потом, на раз-два-три.
***
Нет, я не стала жестче,
это все лето.
Но уже кончилось, слава Богу.
Раньше непризнание тяготило.
Думалось - умру, и все наконец-то узнают.
С годами другое. Умру - и уже никто ничего не узнает.
А какая мне разница, и я не узнаю об этом.
Между тем холода породили запахи.
Что-то пробивается из земли,
черное, влажное,
похожее на жизнь.
Что там вертелось, пылило,
парило, веяло?
Осень пора непонимания.
Все лето говоришь с друзьями.
А тут вслушался - и чужие.
Еще раз вслушался - совсем одинок.
Теперь главное - промолчать об этом.
***
Вынутая из горячего сна,
действительность зябнет. Листья -
в мареве сухости, распыленной с аэропланов -
скручиваются в желто-махорочные,
всасываются внутрь ветвей.
Клапаны почек перекрывают течение
жидкости, извлекаемой из почвы. Утро
перепутано с вечером,
весна с тишиной,
пустота с пространством.
Тихий звонок, исходящий из точки вне моего взгляда,
луч света, летящий вне моего уха.
Реальность, споткнувшаяся о порог сна.
***
человек ложится в постель с печалью
и не понимает зачем нужна
эта чуждая скучная дальняя,
не любимая не жена
вот же спит сопит дышит в шею
там где бьется смерть напролом
кулаком подушка и каменеет
одеяло прочь и кровать колом
ни один судья не скрутить безвинных
бросить и уйти велика беда
а стадов остатних склоны и долины
их куда
человек открывает глаза помалу
раздвигая сумеречные тиски
из окна сочится на одеяло
голубая сыворотка тоски
утро вяжет нить ничего не знает
кто-то рядом был только ни следа
снеговой пунктир красота земная
как вода
***
день свернулся беззвучно как спящий щенок
всё нелепое в мире предотвращено
спи-усни ничего не случится
корабельные сосны истлевшие в нефть
по земле растеклись в золотую финифть
и узорной легли плащаницей
опьяненное сердце не знает беды
колыбельная песня качает пруды
замедление и ускоренье
там где овцы считают осенних ягнят
там забытые чувства надежно хранят
вынимая по крохам на время
потому и сладка золотая пыльца
что без счета ее выдают и конца
и распивочно и внутривенно
спи-усни до утра не узнаешь беды
это смерть открывает цветные сады
на ночную короткую смену
Последние публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
