Онтологические прогулки

 

…Ниочёмки сформировались в мышлении человека разумного достаточно давно. Их можно понимать как феномены, появившиеся в результате применения поэтической методологии народов Крайнего Севера («что вижу, о том пою») к философскому дискурсу. Учитывая сходства в развитии различных народов, можно утверждать, что аналогичные северным способы восприятия действительности были характерны и для европейской цивилизации на стадии ее становления. В дальнейшем, с появлением философии, стала возможной и объективация ниочёмок.

 

 

…По утверждению античного мыслителя, оказавшего, можно сказать, определяющее влияние на всю, в том числе и современную, науку, философия родилась из удивления. Но это не совсем так. Из удивления родились ниочёмки, а уже из них – философия. Исторически первые ниочёмки были всеохватны и совершенно бессодержательны, но именно они являются сегодня самыми общими и главными в иерархической структуре ниочёмок. «…Из чего все произошло?»; «…Почему мы живем?»; «…Кто мы?»; «…Какова цель бытия?» – вот далеко не полный перечень таких ниочёмок. Это уже потом их назвали смысложизненными, для пессимистов «проклятыми», а для оптимистов – «вечными» вопросами философии. Но сами эти вопросы не могут быть философией, они теоретически совершенно бессодержательны. Из них формировались различные философские системы, принудительно структурирующие и наполняющие авторским смыслом ниочёмки, переводя их уже в разряд дискурсивных текстов и тем самым уничтожая путем лишения свободы.

 

 

…Главное свойство ниочёмки – то, что она ни о чем. Не в том смысле, что ничто, а в том, что кое-что. Она не может быть последовательно включена в рассмотрение определенной темы, в рассуждение о чем-то, поскольку по природе своей свободна. Ниочёмку трудно схватить, но если это получается, то её нелегко и удержать. Ниочёмка вырывается и убегает.

 

…Ниочёмки уже достаточно давно пытались приспособить к воспитательно-философскому процессу. Вспомним, например, «Мысли» Паскаля, «Опыты» Монтеня или даже «Афоризмы житейской мудрости» Шопенгауэра. Но там были ниочёмки подневольные, они сильно привязывались к философскому дискурсу и теряли свою независимость, выражая уже Тему. А ниочёмки потому такие, что, собственно говоря, определенной Темы у них нет. Они независимы, рождаются внезапно и исчезают в неизвестности, если их вовремя не схватить и не закрепить листом бумаги.

 

…Больше всех, пожалуй, дружил с ниочёмками русский философ Василий Васильевич Розанов. Он хватал их повсюду, собирал в записные книжки и издавал книги. Розанов был Великим Ловцом ниочёмок. Многие мыслители как раньше, так и в наши дни ломают головы над текстами философа. Какие же у Розанова системные основания? Почему так часты противоречия? Где определенные и обоснованные взгляды? И, наконец, по какой причине его труды так упоительно легки и увлекательны? А не было никаких определенных взглядов. Просто ниочёмки ярко блестели и кружились в жизненно-философском танце.

 

…Ниочёмки бывают всякие, и далеко не всегда в них видна философская составляющая. Но тогда они или не ниочёмки, или мы невнимательно в них всматриваемся. В каждой ниочёмке, если, конечно, она ниочёмка, есть Подтекст. А главный враг ниочёмки – Контекст. Она бежит от него, как от огня, в котором может сгореть и превратиться или в самую тривиальную, или в самую гениальную, но в обоих случаях очень рациональную мысль. А может, того хуже – просто исчезнуть в сонме обычных мыслей, которые потому и живут, что крепко держатся вместе.

 

…Всякая уважающая себя ниочёмка стремится начаться со знака «…». Это значит, что она возникает ниоткуда, внезапно. Приемлемее, конечно, для начала ниочёмки был бы знак «…………………………………………………», причем чем больше было бы точек, тем лучше (в пределе – бесконечность). Однако полиграфические ограничения технически не позволяют применять такой знак. Но вот в конце ниочёмки должна быть точка, никаких домыслов она не терпит. Другое дело, если бы мы не успели ее ухватить, тогда бесконечность точек в завершении ниочёмки была бы уместна, но в таком случае не будет и ниочёмки, поскольку она уже исчезла, ее нет, мы не смогли ее поймать.

 

…Зачем же нужны человеку ниочёмки? Смысл их в том, что они необычайно полезны для мыслительного процесса. Даже если ниочёмка ускользнула, след от нее все равно остается, и рано или поздно вполне вероятно рождение из этого следа большого и умного тематического Текста, который может развиться в Контекст для других текстов и стать главным врагом ниочёмок. Но такое происходит далеко не всегда, иначе не было бы поля действия для ниочёмок, а значит и удивления, и философии. Если же ниочёмки научиться массово отлавливать и размножать, то, следует надеяться, катастрофической угрозы распространения Текстов не возникнет. Люди посмеются, немного подумают, и, может быть, станут чуть-чуть добрее.

 

…Как-то Ниочёмку спросили: – Почему ты задаешься и мнишь себя кое-чем, если ты ничто, потому что ни о чем, тебя нет в реальности, даже если ты и проскользнешь где-то на секунды в разговор или в думу, то тут же исчезнешь, поскольку сама этого хочешь, свободная ты такая? – Мне это ни о чем не говорит, – ответила Ниочёмка уже издалека и растворилась в бесконечности…

 

***********************************************************

 

…Прогресс – великая и опасная штука, подобная вирусу, подхватив который мы забываем о том, что прогрессов может быть много. И вот, подстрекаемые мыслителями-теоретиками, весело улюлюкая, сбивая с ног и топча друг друга, несёмся в светлое будущее через пустыри и буреломы. При этом как-то забываем, что к цели, указанной нам, должна вести прочная, основательно закатанная асфальтом дорога, ну, чтобы все могли добежать до этого будущего, а не отдельные индивидуумы с порой весьма сомнительными талантами. Но для постройки дороги нужны строители. А если они не хотят строить в указанном им направлении? (Реформаторам всегда народ мешает.) Получится не прогресс, а саботаж, и это в лучшем случае.

 

…Античные мудрецы хотели понять мир, средневековые стремились обожить его, нововременные – подчинить разуму, Маркс вообще хотел не объяснить мир, а преобразовать (как будто можно эффективно сделать это с необъясненным), а мы хотим употребить этот мир. Весело, под водочку, черный хлеб и селедочку, желательно – с икорочкой. Однако мир употребляться не хочет. И мы не понимаем: почему катаклизм?; отчего катастрофа?; что мы плохого сделали?

 

…Жалуемся, жалуемся, жалуемся… У соседа и дом просторнее, и машина круче, и дети лучше одеты, да и отдыхает он – нечета нам. И забываем заветы наших бабушек: «Зачем жалуетесь? Не грешите. Вы ведь белый хлеб едите».

 

…Странна наша любовь к Отчизне. Сетуем: и просторы у нас слишком просторные, и люди неправильные, и цели не такие. Покажется немец из-за пригорочка, погрозит пальчиком и начнет учительствовать: «Вот вы такие-то, такие и еще раз такие». А мы: «Да-а-а, мы еще и не такие, а сякие и плохие». А он: «Вы и то делаете не так, и это». И мы: «А еще вон то, и много чего, да если угодно, мы и это, и это, и вон то отдадим, только не бросайте нас, непутевых». Но если из-за бугра начнут кулаками махать или, допустим, царь свой не понравился, тогда – держись, Европа! Ни пяди! Слепой и беспощадный! За матушку Россию! Может, это потому, что Россия – матушка, а не фазерлянд? Матерей своих мы бережем от недругов, защищаем животом, однако слушаем крайне редко. Пророков своих тоже не любим, что уж говорить о философах. «Соловьев – идеалист». Господа-товарищи-братья, а мы-то кто с вами? Нам бы идейку, да позаманчивее, и совсем хорошо чтобы чужую.

 

…Философов можно поделить на две неравные группы: на ту, что побольше – философоведов, и поменьше – философствующих. Первые говорят и пишут о чем-то или о ком-то, вторые – что-то. Извлекли недавно из архивов герменевтику и возвели ее на пьедестал: теперь уж, с такой передовой методикой Истина от нас никуда не денется, проникнем в бытие и сознание автора и с точностью определим, отчего он все это написал! Уважаемые философоведы! Автор не для того писал, чтобы мы копались с лупой в его наследии, нужном или не совсем. Важно не почему, а что – что он хотел нам сказать для того, чтобы и мы говорили что-то?

 

…Время Читателей прошло, настало время Писателей. Пишем, пишем… Но почему после публикации очередной статьи хочется крикнуть: «Ау! Люди! Вы где? Отзовитесь! Слышите меня? И как вам нравится?». Тишина. Не дают ответа. Потому что некогда, потому что пишут. Поражаешься издаваемому объему: «Откуда новые мысли, откуда темы?». Но не пытайтесь вникать глубже, расстроитесь. Нередко и темы, и мысли, и идеи, а подчас слова – старые, и далеко не обязательно свои.

 

…Весело и бесшабашно постмодернизм проскакал по головам читающей публики. Французы пошутили после бокала бордо, а мы всполошились: «Крах культуры! Не позволим писать нецензурные слова на “запотевшем стекле”! Вырвем вместе с ризомой сорняк разложения!». Но кто всполошился? Культурные люди. А кто шалуны-эпатажники? Писатели, тоже не очень далекие от образованности, а значит и культуры, на всадников Апокалипсиса как-то не очень похожие. Так что поспокойнее, слухи о гибели культурных универсалий несколько преувеличены.

 

…Цитирование, конечно, есть необходимый элемент философского текста. Применяя его, исследователь убивает сразу трех зайцев. Во-первых, избегает возможных обвинений в плагиате-воровстве чужих идей. (Хотя философские идеи, конечно, не являются чьей-либо собственностью, по этому поводу вспоминается ирония Уайтхеда: история всей западной философии – не более чем свод комментариев к диалогам Платона.) Во-вторых, подстраховывается, опираясь на мощный авторитет, возразить которому у оппонентов не хватит духа. И, в-третьих, до солидности увеличивает объем своего сочинения, ведь сегодня не столь важно качество (все одно, никто не читает), сколь количество публикаций. Поэтому да здравствуют цитаты, господа философоведы!... Однако, как известно, за двумя зайцами погонишься… А уж за тремя… Порой одолевают сомнения: что это, научное исследование или подборка афоризмов на определенную тематику?

 

…Тема казачества дискутируется на самом высоком государственном уровне. Казаки донские, казаки кубанские, казаки уральско-яицкие потянулись к Москва-реке. Потому что любят казаки реки. Река – это свободное стремление, это защита, это кормилица-поилица. И это отправной пункт для вольных набегов. Но еще Гераклит заметил, что все течет и изменяется, а потому нельзя войти в одну и ту же реку дважды… Может, казакам стоит поискать сегодня другие речки, поближе к границе?

 

…Средства массовой информации не перестают удивлять нас совершенствами забугорной жизни. Студент отсудил у преподавателя право пользоваться калькулятором и не учить таблицу умножения. Подросток выиграл судебный процесс, и родителей обязали купить ему черепашку… Вселяет объективное чувство устойчивого оптимизма лишь тот весьма положительный факт, что наш демократизируемый суд с необычайной обстоятельностью углубляется в дотошное изучение мельчайших деталей рассматриваемого им дела, так что пока будет вынесено справедливое решение, и студиозиус сам станет преподавателем, и пацан подрастет. Ему будет уже не до черепашек, гораздо важнее – отсудить у родителей жилплощадь.

 

…Преклоняемся перед наукой уже более трех столетий. Авторитет академиков и интеллигенции в целом не вызывает никаких сомнений в серьезности их работы. Правда, иногда слышны слабые увещания о том, что ведут они нас не совсем в том направлении, не к светлому будущему, а к нравственно-эколого-технологической пропасти. Эти тихие протесты, наконец, услышаны власть имущими. Собираются на конференции, конгрессы, симпозиумы, однако реальных сомнений в цивилизационном курсе не высказывается. Так, легкие пожурения, не грозящие особенными оргвыводами… Однако задумаемся: а на что, собственно, открыла нам глаза наука за последние века? Нет, конечно, насчет техник, технологий и математизаций спорить не хочется, силы здесь по сравнению со специализированным ученым сообществом явно неравны. А вот по поводу общего, так сказать, мировоззрения? Откуда материя? Создатели адронного коллайдера пугают концом света и вещают о бозонах: дескать, как грязь налипает на кроссовки, так в этом поле бозонном тяжелеют вещи. А как появились бозоны, да и вообще все бытие? Большой Взрыв, знаете ли. А до него что было? Небытие? Но ведь еще древним грекам было известно – утверждая, что небытие есть, мы уже говорим нелепость: как может быть то, чего нет? А бесконечность все же бесконечная, или закручивается в какую-нибудь спираль? Закручивается? Тогда она уже и не бесконечность, и что, опять же, за ней – снова небытие? И так везде. Ребята! Не похоже ли все вышеозначенное и многое другое на сказки? То есть, даже не сказки, поскольку в последних хотя бы намек для добра молодца, но просто фантазийные измышления? В таком случае, что же такое есть наука и почему мы должны на нее молиться?

 

…Разговор в университетской курилке на повышенных тонах. Все не так и не туда, глобальная яма, нравственный крах… Доктор биологии виртуозно обосновывает паразитизм человечества. Доктор же философии, не чуждый плюрализма, наивно спрашивает: «А может, все оттого, что мы Бога забыли?». Шквал возмущений, упреки в ненаучности, ссылки на авторитеты. Религиозный погром… Выгодная, однако, позиция – стенать о паразитизме и ничего при этом не делать. Вполне вероятно, что Дарвин был прав, и мы отличаемся от обезьян только тем, что не так часто лазаем по деревьям.

 

…Средневековый реализм буйно расцвел в современности (или постсовременности? – надо посмотреть календарь). Ломаются перья, изводятся тонны бумаги с единственной целью: выяснить, что же такое «социальное»? То есть, что это такое само по себе, если вдруг захочется абстрагироваться от конкретного содержания. Экспертное сообщество раскалено до предкулачной ситуации. Но попробуем призвать в арбитры школьника. Он скажет, что «социальное» – это не существительное (не существует само по себе), а прилагательное, оно лишь прилагается к существительному, то есть, пояснит проходящий мимо студент-ботаник, к субъекту или же объекту, о которых, действительно, что-то можно сказать, в данном случае – что они общественные, или социальные, то есть относятся к обществу. Значит, «социальное» – всего лишь свойство, и совершенно незачем измышлять в нем субъект (объект). И, помнится, очень давно Фома Аквинский разрешил спор реалистов и номиналистов, сказав, что общие понятия существуют трояко: в Боге, в вещах и в голове человека. Если есть вопросы по первому способу существования, то следует обратить внимание на два других, и «социальное» скрупулезно прилагать к вещам, а не пытаться возродить монстра-Левиафана.

 

…Гипостазирование – прогрессирующая философская болезнь нашего времени. Гипостазируем всё. Методологию, и тогда получаются нежизнеспособные франкенштейны (читай: оторванные от жизни философские системы) – диалектико-материалистические, феноменологические, герменевтические, структуралистские и прочие. Категории и понятия, лишенные сущностных оснований, и тогда всерьез рассуждаем о социальном, об идентичности как таковой или о коммуникации вне ее связей с субъектами (объектами). Гипостазируем даже эклектику, научно-аргументированно объединяя в синергетике термины из далеких друг от друга познавательных областей: синергию (богословие), гомеостаз (биология), бифуркацию (математика), положительные и отрицательные обратные связи (электро- и радиотехника) и т. д. При этом флуктуацию рассматриваем как действующую причину, выводим порядок из хаоса и совершенно игнорируем причину целевую, делая вид, что ставим Аристотеля «на место». Однако почему-то забываем о тысячелетнем опыте домохозяек: сшив из лоскутов одеяло, мы, возможно, и удовлетворим чьи-то эстетические запросы, но функционально проиграем – греть ведь такое одеяло не будет.

 

…В христианской традиции богатых принято жалеть. Поскольку в них наглядно-показательно проявляется социокультурная ущербность, не позволяющая за стремлением к наживе обнаруживать «моральные абсолюты». В игольное ушко и так пролезть непросто, но вот верблюдам… И жалели бы, и пытались бы вразумить, если бы эти верблюды во все исторические эпохи не плевались так сильно, считая всех остальных, не способных этого делать, недоразвитыми в умственном плане: «Если ты такой умный, то почему еще не богатый?». Вот такая вот происходит (всегда) элитизация ущербности. Но культура не желает укладываться в экономические формулы, ее бескорыстные служители во все века пишут, рисуют, лепят, строят потому, что иначе не могут, потому, что всеми своими чувствами и разумом осязают объемлющее нас духовное содержание жизни. И вызывают насмешки со стороны тех, кто активно пользуется плодами их тысячелетней деятельности.

 

…Если сапожник начинает печь пироги, а пирожник – тачать сапоги, то всегда хорошо известно, чем это заканчивается. Ладно – пирог резиновый, можно потерпеть, но в «сдобных» сапогах уже далеко не убежишь от вакханалии непрофессионалов. А они сегодня правят бал, реформируют общественные институты, причем так, чтобы последние были хорошо понятны им, непрофессиональным чиновникам высшего разряда. Так легче управлять. И вот мы все с величайшей покорностью сдаем и пишем тесты, болонизируя образование, сокращаем кадровых армейских и флотских офицеров, экономя на них деньги с тем, чтобы оплатить квалифицированный труд казарменных уборщиц, впитываем неразумную, недобрую и невечную чернуху из многочисленных носителей массовой информации, теряя при этом свой культурный облик и медленно, но уверенно деградируя духовно. Однако пастухи-профессионалы хорошо знают, что стадом волюнтаристически управлять нельзя, его нужно направлять к цели, учитывая «психологическую» специфику особей. И если кнут вручить водителю троллейбуса, то о стаде можно только поскорбить уже в ближайшем будущем.

 

…«Служенье муз не терпит суеты…». Прав, тысячу раз прав был поэт! Но не получается – спешим. Торопимся написать десятки статей к сроку, проверить сотни рефератов, хотя заранее известен их единственный глобальный источник (Internet), вычитать студентам хотя бы философские азы при стремительно сокращающемся количестве часов, претворить в жизнь сегодняшние высокомудрые административные распоряжения, срок исполнения которых истек вчера, да мало ли что еще мы торопимся сделать… Так что, музы, не обижайтесь на нас, мы и вам когда-нибудь послужим, только очень быстро, поскольку некогда.

 

…Маленький Принц не понял бы, наверное, нашей суеты и спросил любого из нас: «Почему ты спешишь?». И получил бы ответ, брошенный на бегу: «Чтобы успеть». «А что ты хочешь успеть?» – не угомонился бы малыш. «Успеть всё, что мне необходимо сделать», – уже раздраженно пояснили бы мы. Но любопытному и невинному созданию ведь нужна полная ясность: «Что же тебе нужно сделать?». «Нужно спешить!» – услышал бы он уже издалека.

 

…Свобода есть следствие незнания. То есть неполного знания о мире, его прошлом, настоящем и будущем. Действительно, в любой ситуации свободного выбора из всего веера вероятных развитий событий можно, видимо, теоретически выделить только один вариант, наиболее благоприятный и для нас, и для всего окружающего. Вот только далеко не всегда мы его выбираем практически, поэтому-то и свободны. Свободны не знать блага, но свободны и узнавать его. Иначе: можем идти по пути зла или избрать дорогу добра. И у животных – то же, только, скорее всего, менее ярко выражено. «Акелла промахнулся!». Промахнулся потому, что постарел или же вследствие неправильного выбора варианта действий, обусловленного недостаточным знанием о своих возможностях и о реальной обстановке?

 

…Индивидуализм прогрессирует. Куда ни кинешь взгляд – везде автономия личности. «Моя хата с краю», в прошлом неудачная поговорка, сегодня становится основным идеологическим лозунгом. К бунту частей против целого призывает постмодернизм. Не потому, что он может повести массы к цели, а потому, что безликие индивиды, составляющие эту массу, так хотят. Нет, не бунтовать, конечно, а чувствовать каждому в отдельности свою неповторимую ценность и значимость для самого себя. И как-то не замечаем мы, что целое вокруг нас потихоньку разваливается, а хата на краю индивидуализирующегося общества становится небезопасной. Ведь когда части начинают вести обособленную жизнь и отрицать целое, то это всегда люциферианство, проще: сатанизм.

 

…«Религия – опиум для народа!», – сказал человек, слывший еще недавно мудрецом. Сказал, и тут же стал сочинять новую. Нашлись последователи-апологеты и преемники. Появились эсхатологи, призывающие к светлому будущему, мессии, размахивающие булыжниками, схоласты с идеологическими гроссбухами, клир с вожделенными корочками, инквизиция, не терпящая инакомыслия. В общем, все, как и раньше, только намного круче, получился уже не опиум, а синтетический героин. И мир передернуло… Проспались, отошли и стали слушать других глашатаев истины: «Человек – сам кузнец своего счастья», способный заработать кучу денег для того, чтобы эту кучу бесконечно преумножать и ни в чем себе не отказывать. Встрепенулись, стали оптом закупать новые шприцы. При этом не очень многие поняли, что мак – это цветок, он дан нам для того, чтобы мы чувствовали красоту природы, а также, возможно, делали вкусные булочки, были сыты, чисты и радостны. Однако мы по собственной инициативе и вполне разумной технологии стали «гнать» из него опиум. Подсели и захотели покрепче, чего-нибудь новенького, инновационного.

 

…«Ветер дует потому, что деревья качаются?», – спросит нас малыш. Мы разрушим его сказку, в которой все одухотворено, все живет и действует. Школа же продолжит воспитательный процесс и пунктуально разъяснит ребенку причинно-следственную связь в природе, только ничего не расскажет о Первопричине, потому что не знает ее, вернее, не хочет знать. Возмужав, очень прагматичный молодой человек без малейших колебаний станет валить деревья вокруг себя, извлекая из них только пользу. И будет несколько удивлен, когда ветер превратится в бурю, которая занесет песком мир, в котором от ветра должны качаться деревья.

 

…По разному соотносятся нравственность и право у нас и у них. Там явным образом доминирует право. Там возмущенные водители останавливают и сдают на руки властям нарушителя правил дорожного движения (здесь же, пока еще не демократизировались и не либерализировались окончательно, мигают дальним светом, предупреждая о засаде). Там, торопясь и боясь, что их опередят, добропорядочные граждане информируют соответствующие органы о недостойном поведении соседей (проще – стучат; у нас тоже было много таких любителей, но заметьте: в определенный срок истории и под давлением объективных обстоятельств). Там шериф, нарушивший закон, сам себя запирает в клетку (подобно унтер-офицерской вдове, сподобившейся на более экстравагантное действие, но у нас, то есть здесь, это – исключение из правил). В общем же получается настоящее правонравие. У них. У нас же… Так и хочется цитировать неистового протопопа Аввакума: «И впредь приезжайте к нам учитца. У нас, Божию благодатию», нравоправие!

 

…Очень хочется внести в Госдуму предложение: адресно выделить Министерству образования и науки деньги (рублей так не меньше ста) с тем, чтобы оно разместило в какой-нибудь читаемой газете объявление: «Министерству образования срочно требуются образованные люди». Иначе круг никогда не разомкнется. Маститые академики (из Академии тоже, между прочим, Образования) ломают словесные копья в телевизионных ток-шоу, известные аналитики и общественные деятели бомбардируют своими критическими опусами другие средства массовой информации, но все это – гласы вопиющих в пустыне. Их не слышат и не видят. Может, потому, что неутомимые министерские труженики читать не могут, а на телевизор времени не хватает?

 

…Первый порыв к образовательному мздоимству понять можно. Что поделаешь, слаб человек. Зарплата – нищенская, государству на преподавательские нужды – плевать, об удовлетворении творческих запросов и говорить нечего. (Здесь нам старательно объяснят: мол, государство и не обязано заботиться о каждом, его дело, так сказать, общее направление и управление в рамках законодательства; однако за витиеватыми фразами будет скрываться полное нежелание вникать в различного рода социальные проблемы, ведь не только прокурор есть «око государево», но и всякий бюджетник – слуга государства, он ему не прислуживает, но служит, и в ответ на это мог бы рассчитывать на свою долю в государственных заботах). А тут – и студенты, с которыми только на сессиях знакомишься, и их многочисленная родня (в основном – дяди и тети, иной раз поражаешься, сколько же на Руси племянников и племянниц!) не дают прохода и чуть не на коленях умоляют: «Возьми!». Порою чувствуешь себя идиотом и непроходимым традиционалистом, когда посреди всей этой суеты начинаешь вещать о вечном: об образовании, о знании, о коррупции, о долге. Не каждый выдержит, легко сломаться. Но это только кажется, что один раз, два, три… – и ничего принципиально страшного не произойдет, ведь и нормальные студенты тоже есть, их-то и буду учить. Страшное приходит почти сразу, и вот перед тобой уже не человеческие лица, желающие приобщиться к кладези мудрости, а денежные купюры разной степени достоинства, и вот всякую неоплаченную отметку начинаешь воспринимать как кражу из твоего кармана. Преподаватель ломается, его больше нет и, возможно, уже никогда не будет. Однако поистине страшное и непоправимое свершается, когда не у отдельных преподавателей, а в государственных масштабах «образовательное служение» становится коммерческой «образовательной услугой». Тогда будущее рушится на глазах, и на авансцену выбегает согбенный до пола не «государев слуга», а просто слуга в профессорской мантии, с подобострастной улыбкой склонившийся перед всё «забашлявшей» надеждой общества: «Чем могу-с служить?».

 

…Исследовательский грант, конечно, задумка хорошая. И престиж, и возможность «научные штаны» поддержать, творческие запросы реализовать, а для страны сделать даже что-то хорошее. Но, увы, не обольщайтесь! Вы не в Сколкове и на английском не говорите. Грантообразующая деятельность прошла хорошую шлифовку в бюрократических кабинетах, и если вам удастся каким-то чудом получить финансовую поддержку, то и рабочее, и личное время потоком вольется в мейнстрим отчетностей. Наука же станет совсем далека и не очевидна.

 

Философ резко встряхнул головой, сосредоточился и поспешил по своим неотложным делам.................................................∞