Комментарий |

Мальчики – налево, девочки – направо. (или, говоря проще, О консервативном правом уклоне манихейского мазохизма в поэзии)

Мальчики – налево, девочки – направо.

(или, говоря проще, О консервативном правом уклоне манихейского мазохизма в поэзии)

Вышли очередные изыскания
Игоря Вишневецкого
в области поэтической картографии (http://www.vz.ru/culture/2006/7/31/43532.html).
На сей раз изображена правая часть поэтической карты, населенная
людьми женского пола, консервативными по природе своей; их имена
-– Е. Фанайлова и М. Гейде (в левой части, напомним, обитают мужчины,
по природе своей революционные).

Уже сам факт наклеивания на такую сложную вещь как поэзия таких
простых и, как это ни парадоксально, в силу своей простоты двусмысленных
ярлыков как «правое-левое», «женское-мужское», «консервативное-революционное»,
«горячее-прохладное» вызывает недоумение. Вообще абсолютизация
относительных понятий, вроде «левое», «новое», «западное», «теплое»
и т.д. может привести к конфузу (смешению, то есть). Так, слово
«традиция» не обозначает некоторого абсолютного предмета или субстанции
вообще; существует множество различных конкретных традиций, и
если поэт следует одной из них, он, тем самым не следует другой,
являясь одновременно традиционалистом в одном и нетрадиционалистом
в другом. То, что правое – это левое и наоборот, давно уже доказал
великий диалектик товарищ Сталин. Забавно, но его оппонент, А.
Платонов, был полностью согласен в этом пункте с вождем. Печка,
раскаленная до 90 градусов недостаточно горяча, чтобы приготовить
чай, однако она совсем не покажется прохладной, если к ней прикоснуться
рукой… С малосодержательными, непродуманными словами вроде «консерватизм»
тоже может возникнуть масса сложностей. «Либералами» у нас почему-то
принято именовать людей, которые произносят либеральные лозунги,
но деятельность которых, если таковая происходит, приводит к реакции,
застою или незначительному прогрессу, оплачиваемому огромной ценой;
абсолютная свобода есть абсолютный деспотизм, как заметил Шигалев,
умеющий мыслить последовательно. «Консерваторами», напротив, называют
не тех, кто желает, чтобы ничего не менялась, чтобы русичи вечно
молились колесу или оттягивались на дискотеке 80-ых, а тех, кто,
признавая неизбежность перемен и даже симпатизируя многим либеральным
ценностям, видят всю сложность процесса модернизации России, пытаются
отыскать такой способ, который бы органично соответствовал российской
специфике и был бы эффективным, -– то есть умеренных, или, точнее,
думающих либералов (Пушкина, Достоевского, Толстого, Лескова).

Как правило, операция по расклеиванию ярлыков происходит при помощи
довольно недобросовестных методов, вроде подмены понятий, бездоказательных
тезисов, признания только удобных фактов и замалчивания неудобных,
использования совершенно фантастических интерпретаций, суггестии
метафор. Это хорошо можно увидеть на примере анализа поэтики М.
Гейде, проведенного И. Вишневецким.

Игорь Вишневецкий обнаруживает в поэтике М. Гейде следующие свойства:
правый уклон (заключающийся в традиционности и консерватизме),
следование заветам Захер-Мазоха и культ смерти как избавления
от тела-тюрьмы. Разберемся, насколько хорошо лепятся эти ярлычки
и, главное, при помощи каких приемов подобные свойства обнаруживаются.

Правый уклон проявляется прежде всего в том, что стихи Гейде явно
выказывают некий культурный бэкграунд. Однако достаточно одного
этого, чтобы признать автора «традиционалистом»? Любой поэт апеллирует
к той или иной традиции или может быть с ней ассоциирован, это
относится и к левым революционерам-мужчинам А. Скидану и К. Медведеву,
как признает сам И. Вишневецкий, однако их к традиционалистам
не причисляет. Отличие рецензенту видится в том, что традиция
держит Гейде «цепкими костяными пальцами», а Скидан, невзирая
на свою эрудицию, творит как бы в пустом пространстве. Однако
не мешало бы обосновать, в чем именно «фетишизм» Гейде, а не просто
использовать цветистые метафоры. Неужели в том, что Гейде не желает
«жечь книги», к чему ее призывает Вишневецкий?

Косвенным доводом служит упоминание о том, что Марианна Гейде
«очень любима теми, кто редактирует старые толстые журналы», попросту
говоря, что она была опубликована в толстых журналах. Однако у
Гейде всего две поэтические публикации, в «Новом мире» и «Октябре»,
и еще две прозаические. Публикаций же в молодых и тощих журналах
– десятки. Из чего можно было бы как раз сделать вывод, используя
излюбленную рецензентом логику бинарного мышления, что коль скоро
«старое и толстое» слипается с «правым, традиционным и консервативным»,
то «молодое и тощее» должно ассоциироваться с «левым, нетрадиционным
и революционным». Видеть те немногочисленные факты, которые подтверждают
тезис и не замечать десятки фактов, не согласующихся с ним -–
не очень добросовестно и не очень корректно по отношению объекту
исследования, к тому же еще живому.

К выводу о мазохизме лирического героя Гейде Вишневецкий приходит
так: берется заглавие книги – «Слизни Гарроты». Автор поясняет,
что он имеет в виду существ, придуманных братьями Стругацкими,
однако критик не желает верить автору. Он дает свою интерпретацию:
«Ведь гаррота – это применявшаяся в Испании для казни металлическая
удавка с остроконечным винтом со стороны затылка, который при
ввинчивании в казнимого перешибает шейную кость, отчего наступает
паралич. А слизни напоминают о выделениях из корчащегося тела
обреченного… Дополнительный пуант в том, что Гейде даже думает
о себе как о мужчине – «он», т. е. поэт-казнимый, в чью хрупкую
плоть ввинчивается жало гарроты». Что и следовало доказать.

Но это так, если действительно Гейде имеет привычку воображать
себе нечто подобное, что далеко не факт. Возможно, она вообще
не знала о конкретном устройстве гарроты, до того, как прочитала
рецензию. Пока что мы имеем только фантастические интерпретации
Вишневецкого, больше говорящие о самом интерпретаторе, чем об
объекте (о чем, кстати, свидетельствует и «дополнительный пуант»
– ведь жало гарроты входит с равным успехом в плоть любого пола,
нет никакой необходимости воображать себя при этом мужчиной; не
сам ли критик мнит себя «поэтом-казнимым»?) Следует признать,
что тема насилия над лирическим героем неоднократно возникает
в творчестве Гейде. Однако мазохизм – это вовсе не претерпевание
насилия, всякому человеку доводилось испытывать какое-либо насилие
над собой, а переживание чувства удовольствия от страдания, стремление
к мучениям. Можно привести хотя бы одну цитату из Гейде, в которой
было ясно видно, что лирический герой предается подобным удовольствиям?

К тому же, если понимать «мазохизм» в его узком смысле, как нам
завещал Захер-Мазох, то подразумеваемые там боль и насилие являются
игровыми, строго ограниченными договором, заключаемым между сабом
и домой, и «словом», при произнесении которого мазохистский акт
прекращается. В мире Гейде, как и в мире вообще, насилие, к сожалению,
совсем не игрушечное; нет договоров, которые, например, запрещали
убийство детей во время боевых действий, или волшебных слов, которые
могли бы сразу прекратить конфликт. Так что заветы Захер-Мазоха
более чем актуальны.

Далее обнаруживается «культ «мучительной смерти» как «освобождения
из тела-тюрьмы»«. Где именно – об этом сказано расплывчато – в
автокомментариях. Не очень понятна логика рецензента: зачем мазохисту
освобождаться от тела, тем более тюрьмы, ведь телесные мучения
доставляют ему столько радости (равным образом не очень ясно,
как мазохизм вяжется с консерватизмом)? И опять-таки мы здесь
сталкиваемся с очередным qui pro quo. В текстах Гейде можно обнаружить
много описаний различных соматических проблем. Вообще, у всех
людей те или иные проблемы; тело имеет свойство болеть, уставать,
стареть… Но испытывать соматические проблемы и желать вообще не
иметь тело – совершенно разные вещи, не следует одно подменять
другим. Можно было бы привести много примеров того, как Гейде
весьма позитивно работает с телесным. То есть, отношение Гейде
к телесному очень сложно, но продуктивно и более чем далеко от
манихейства (которым, к слову, заражены весьма многие христиане,
и не только нынешние индифферентные православные комсомольцы,
но и настоящие, как Августин, всю жизнь боровшийся с манихейством
в себе).

Современная поэзия находится довольно в трудной ситуации. С одной
стороны она существует и, вроде бы, очень сильно существует. С
другой -– ее как бы и нет в массовом сознании. Между потенциальным
читателем, пусть немногочисленным, и поэтом образовался, в силу
долгого ряда обстоятельств, разрыв. И миссия критика, рецензента,
литературоведа как раз заключается в том, чтобы этот разрыв минимизировать.
К сожалению, подавляющее большинство критических статей о поэзии
строятся именно по такому принципу – вырывается несколько слов
из текста книги, а то из ее заглавия, далее следуют совершенно
произвольные ассоциации критика, и из этих ассоциаций делается
вывод о критикуемых стихах. Критику следовало бы быть более внимательным
к тексту, более аргументированным в своих суждениях и не использовать
поэзию как пассивный материал для иллюстрации своих геополитических
и метаисторических фантазий.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка