Проза

Начало

Окончание

***

Прошла целая вечность, а я все еще рыдала – и скоро красное на его
костюме стало бордовым, голубое – синим, а оранжевое –
коричневым.

− Ну вот, загадили мне костюм. К послу меня теперь точно не пустят…
− улыбаясь, он гладил меня по волосам. Затем осторожно снял
с меня шапочку и парик…

− И вы меня простите. У меня сегодня… Бородавчик… пес мой любимый
умер… − я всхлипнула, но тут он больно сжал мне плечо, и это
помогло мне взять себя в руки. − Все как-то… в один день… И
Софья уехала. И вы какой-то… ненастоящий… И родинка над
бровью… точно там же, где была у Бородавчика… И даже движения у
вас такие же быстрые и резкие, как у него, когда его блоха
кусала…

Клоун засмеялся.

− Простите, я не в себе. Могу всякого наговорить…

− Я не против. Главное, чтобы у вас слезы поскорее высохли. Вот вам
платочек, – он достал из кармана и протянул мне носовой
платочек, а за ним потянулись связанные уголками голубой,
желтый, зеленый, фиолетовый в сиреневый горошек и снова белый… На
его лице появилось растерянное выражение.

Сквозь слезы я рассмеялась.

− На полчаса вам этого хватит? – обрадовался он.

− Надеюсь, – я улыбнулась ему.

− А вы хорошенькая, − с обидным удивлением произнес он.

− Особенно сейчас. С опухшими веками, красным носом и крохотными
свиными глазками… Ну спасибо. Или это – начало вашего
представления? Что ж, первая реприза вам удалась. Браво!

Он поклонился, прижав руку к сердцу, и колокольчик и на его колпаке
заливисто зазвенели.

− Хотите есть?

− Умираю с голоду. Но мой принцип: сначала работа, а удовольствия –
потом. А вот выпить бы не отказался. Водочки граммов
пятьдесят... А вы?

− Составлю компанию. Заодно Бородавчика помянем... – я достала
бутылку водки, рюмки и поставила перед ним. – Наливайте!

Он молча налил. Мы выпили, не чокаясь и в полном молчании. Он
вопросительно взглянул на меня.

− Наливайте по второй. Кстати, есть еще шампанское. Вино хорошее.
Джин с тоником. Пьете?

− Все пью.

− И потом куролесите?

− А как же без этого? Но... без кровопролития и мордобоя.

− И без... рук?

− Не знаю, огорчит вас это или нет, но женщин я не насилую... А что
касается спиртного... Стараюсь не смешивать. Водку – значит,
водку. Или одно пиво. Иначе двое суток потом оклематься не
могу. Проверено не раз...

Я уселась с ногами на диван и накрыла ноги пледом. Он сел в кресло.

− Итак... Вы – не клоун. И не Андрей. И Соню не знаете.

Он с улыбкой покачал головой. Это была такая улыбка, что у меня
больно защипало под правой лопаткой.

− Увы...

− Ну так, может, пора познакомиться?

− Илья, – он стремительно встал и поклонился. Поднялась и я.

− Лу. Астрид Лу, – и тоже поклонилась. А затем протянула ему руку.
Его рукопожатие было таким робким и кратким, что я поняла: у
меня есть шанс...

− Какая странная фамилия...

− Это имя. У меня два имени: Астрид и Лу. А фамилия Луцке.

− Это вы могли бы работать в цирке: имя вполне звучное.

− Мама настояла на Аське, а звала меня всегда только Астрид, а папа
захотел, чтобы я была Людмилой, а звал меня Лу. А все друзья
всегда называли Люськой. Или Лушкой. И в шестнадцать лет я
записала в паспорте Астрид Лу. А вы, конечно, Пьявкин. Или
Подхвостецкий?

− Еще смешнее, – он сел. – Олень, – улыбнулся, − и опять что-то
заныло у меня чуть ниже правой лопатки.

− Иль-лья Оль-лень...Так много «эль», что хочется обнять вас и
защитить от невзгод...

− Валяйте. Защищайте. Главная моя невзгода сейчас – голод. Но вы
заставляете меня прежде отработать кусок хлеба... – он со
вздохом встал и начал растерянно доставать из карманов свои
пестрые финтифлюшки, не зная, разумеется, что с ними делать.

− Ваша взяла. Пойдемте поможете нести яства, – я отправилась в
кухню, по обыкновению бормоча: «И шестирукий Серафим на перепутье
мне явился...»

− Что-что? Шести...

− ...рукий. Отец так всегда говорил, когда помощь требовалась. Как
мне сейчас. Там столько блюд. Плюс
тарелки-вилки-рюмки-бокалы, вино, напитки, салфетки, скатерть. Будем праздновать день
рождения близнецов! – я поймала себя на том, что невольно
жду и даже стараюсь добиться его улыбки – той самой,
смущенно-сияющей, от которой у меня... Так. Все! Хватит. Пора
наступать своей песне на горло – иначе она наступит на горло мне...
Опыт, слава богу, имеется...

Ели мы отчего-то в полном молчании. И пили молча, и чокались молча.
И я не знала, радоваться этому или наоборот... И свеча,
которую я зажгла, погасив верхний свет, не облегчила, а наоборот
как-то усугубила ситуацию, добавив в нее искру ненужной
двусмысленности.

Неожиданно Илья заговорил.

− Странная вещь... Отчего-то мне кажется, что вы больше похожи на
Эмилию, чем... сама Эмилия...

Я поперхнулась. Он кинулся стучать мне по спине, но я грубо отшвырнула его.

− С ума сошли? Не колотить надо, а сжать с боков движением вверх!...
Все. Уже прошло...

− Вот, запейте, − он протянул мне бокал колы. – Это... из-за меня?

− При чем тут вы?

− Из-за Эмилии?

− Кто такая?

− Эмилия Спесивцева. Ой... Я не должен был... фамилию...

− Это не фамилия, а псевдоним.

− А вы откуда знаете, о ком я говорю? – он строго посмотрел на меня,
и я – как ученица перед учителем – пролепетала:

− Просто я так думаю... Для фамилии это слишком... вычурно. Фифа
какая-нибудь накрахмаленная? Старая дева? – я попыталась
вывернуться, но не уверена, что это было достаточно убедительно.

− С чего вы взяли? Молодая дама, милая, с шармом – и вполне
сексапильная. Я с ней по объявлению познакомился. Этим летом.

− И даже встречались? – мне едва удалось скрыть изумление.

− Говорю же вам – нормальная страстная молодая женщина. А что тут удивительного?

− Псевдоним слишком вычурный. До тошноты... – тут я действительно
впервые поняла, что псевдоним дерьмовый. А мне казалось...

− Это не псевдоним, а имя. Хотя она могла бы позволить себе и псевдоним.

− Актриса?

− Писательница.

− М-да? И как пишет?

− Классно! Некоторые стихи так и просятся лечь на музыку...

− Групповуха?

− И в том, как вы это сказали есть нечто... из того, первого письма...

− А, так вы с ней еще и переписываетесь? – мне стало нехорошо.

− Нет. Только вначале. Она дала объявление в газету с номером
абонементного ящика. И имя. Для Эмилии. Я написал. Что-то было в
этом объявлении... Зацепило меня. Хотя я в эти дела не
верю... не верил – и никогда не читал странички знакомств и уж,
разумеется, не писал туда. Да и газета – не моя. Я желтую
прессу... – он взглянул на меня. – Надеюсь, что и вы?...

− И я. Хотя то, что вы мне сейчас рассказываете – та же желтая
пресса. Дама с именем и фамилией дала объявление, и первый же
ответивший уже рассказывает всему миру, какая она страстная,
раскованная и сексапильная.

− А вы, оказывается, феминистка! И праведница?

− Какие глупости! – я едва взяла себя в руки. – Плесните мне,
пожалуйста, еще коньячку!

− Уж и себе заодно. Можно?

− Вы же не смешиваете?

− Ну, такой день... За него можно и двумя плохими заплатить. – Он
снова улыбнулся той улыбкой, но на сей раз ничего, кроме боли,
я не почувствовала...

− За Эмилию? – спросила я.

− За вас!

− Ну, как хотите. А я выпью за ту дурочку Эмилию, что поддалась
глупым чувствам и послала объявление в газету, которую читают
болтуны и распутники, − Я подняла рюмку и чокнулась с
небесами. – Надеюсь, она вовремя вычислила вас и не влюбилась?!

− За нее я не могу отвечать, а я – точно. Попался в сети...

− Красотка? Высокая, кареглазая, с вьющимися черными волосами?

− Точно. Так вы с ней знакомы?

− Нет. Просто перечислила качества, противоположные моим. Чтобы
определить ваш вкус.

− Если так, − попали в точку. Но в даму с таким набором качеств я
влюбился не благодаря, а вопреки. Скорее, нутро меня покорило.
Женщина с темными волосами – то же самое, что мужчина – с
белыми. На первом месте для меня – рыжеволосые, затем идут
блондинки. И уж на худой конец... Но на первом – ры-жи-е! – он
улыбнулся, но я быстро перевела взгляд на свечу и успела
защититься от очередного укола шпаги.

− Слушайте, а вы – хват! Нигде своего не упустите?!

Он промолчал.

− Так. Надоели вы мне со своими эмилиями. Приступайте к работе.
Зарабатывайте денежки!

− Приказывайте. С фокусами у меня – туго. Но спеть под гитару или...
стихи прочесть... Это сколько угодно.

− Гитары нет. Отдала в мастерскую. А стихи... Что ж, пусть будут
стихи. Только – хорошие. И не про собак. Не «Собаке Качалова» и
не «У попа была собака...» Это, думаю, понятно?

Илья вздохнул и начал читать. Волосы у меня на голове зашевелились
так, словно из-под них врассыпную кинулись сотни меленьких
мышат...

− «Все наши несчастья – всего лишь предвестья благие.

Все приобретенья − кассандры грядущих утрат.

Изменится все...

− ...я пророчу, мои дорогие,

Голодный наестся, в шелка обрядятся нагие,

Ждет праведных нимб из червей и полынь на могиле,

А грешников ждет наказанье...

− ...веселенький ад». Вам знакомы эти стихи? – он был потрясен, но
вовсе не смущен.

− У меня хорошая память на все, что я когда-либо писала...

− Только не говорите, что это написали вы.

− Хорошо, не буду.

− Значит, правда... Эти стихи – ваши...

− Наши...

Илья недоверчиво и изучающе смотрел на меня с полуулыбкой человека,
который знает, что сейчас признаются во лжи, обернут все в
шутку, и всем своим видом показывал, что он заранее прощает
розыгрыш и даже рад поучаствовать в нем в качестве
разыгрываемого лоха, но я не оправдала его ожиданий.

− Я написала их четыре года назад. К случаю. И не помню, чтобы
разрешала кому-нибудь выдавать их за свои... Разве что Веньке...
Он любил на мальчишеском междусобойчике блеснуть строфой...

− Братец?

− Не поняла?..

− Венька – это ваш брат? Сына, который ходит на междусобойчики у вас
не может быть, верно?

− Мне двадцать восемь. Если бы в шестнадцать лет родила... Или в пятнадцать...

− Муж? – он как-то весь напрягся.

− А что? Уж не собрались ли вы сделать мне предложение? Если да –
напрасно потеряете время: я дала клятву верности
Бородавчику... – произнесла я вслух, а про себя ругнулась: «Ну зачем я
цепляюсь к нему? Только порчу все...» − Допустим, муж. Бывший.

− И у Эмилии бывшего мужа Вениамином звали, – он в упор смотрел на меня.

− Ага... Значит, она и это присвоила. Еще что? Телефон? Адрес? Я
должна знать: мне же в суд на нее подавать придется...

− Вы серьезно? – он переменился в лице. Это выглядело довольно
забавно, потому что уголки его рта и так были опущены, а глаза,
смешно и озорно подведенные, такими же и остались.

− Да нет, конечно. Я же нормальный человек. За свое авторство в
мелочах бороться не буду. Ведь стихи − это мелочь: пять минут
сосредоточенной связи с небом − и готово! Что судиться из-за
десятка-другого стихов тому, кто за день-другой может
написать пучок подобных. За воду сражаются, когда источник
иссякает...

− «Питер Брейгель был прав: мы по жизни бредем, как слепые...»

− «Слыша где-то вдали птицы райской призывную трель...» − продолжила я.

− Значит, все-таки верно... – он был уж слишком удручен. Мне
захотелось утешить его.

− Бросьте. Знаете что, Илья? Я дарю ей эти стихи.

− Как... дарите? – он опешил.

− Вот сейчас, при свидетеле Илье, вернее, при двух свидетелях: Илье
и Олене, – заявляю официально, что отрекаюсь от всех
присвоенных ответчицей Эмилией... Спесивцевой стихов – в ее пользу.

− Вы шутите?

− Да. У меня сегодня как раз подходящее настроение для шуток, – я
едва подавила рыдание. − Знаете что, молодой человек. Не знаю,
любили вы когда-нибудь по-настоящему или нет, но если даже
да – прислушайтесь к голосу человека, который перестрадал с
мое: если бы у меня была малейшая надежда вернуть
Бородавчика, раздаривая до конца жизни все написанное всем желающим,
заметьте, раздаривая, а не продавая, − я корпела бы над
письменным столом дни и ночи напролет, до рези в глазах и спазмах
в желудке... – и снова мне удалось подавить рыдание. – Но
небесам такая взятка не нужна. Им нужен Бородавчик. И им
нужен мой Бородавчик...

Сил на третий приступ не хватило – и я зарыдала, безутешно,
по-вдовьи, − и никак потом не могла успокоиться. Илья беспомощно
смотрел на меня. Потом побежал за водой.

− Водки! – прохрипела я. – Она в дверце холодильника. И шампанского.
Ерша хочу! И колбасы какой-нибудь. Или огурцов соленых.
Там, в синей миске со стеклянной крышкой. И хлеба! – пока он
приносил требуемое, я постаралась взять себя в руки.

− За вас! – он выпил свою водку, не дожидаясь меня. И протянул мне
кусок хлеба с колбасой и половинкой огурца.

− За Бородавчика! – я выпила водку, закусила бутербродом. – А это, −
я подняла фужер с шампанским, − за вас! И за вашу Эмилию.
Пусть все у вас будет хорошо. Вы оба – уверена! – этого
заслуживаете, – я выпила. – Не сомневаюсь, что она – отличная
баба! Не могли вы, Илья, выбрать другую. Просто для чего-то ей
понадобилось чужое. И она взяла его. И я рада, что это –
именно мое чужое. Потому что я дарю ей его. Теперь оно – ее.
Хочет, пусть берет. Пусть все, все берут. Потому что без
Бородавчика мне ничего в жизни не дорого. Нужна квартира?
Приходите живите. Нужны деньги? Сообщаю адрес: Петровского девять,
квартира семь. Сервант, верхняя полка, кобальтовая
вазочка...

− ... в форме сидящего медвежонка?

Слезы мгновенно высохли на моем лице. И здесь я опоздала... Нет,
ребята, это уж слишком...

− Ага... Уже были? Уже брали?

− Может, это совпадение? – он, кажется, был убит.

− Погодите, погодите... Ничего не понимаю... А куда же делся тогда Бородавчик?

− Не знаю... Мы были там полчаса... И потом – еще дважды... Я не
видел собаки...

− Часов в семь вечера, так? Начинаю соображать кое-что... В это
время я выгуливаю Борьку... Полчаса – дойти до моря, полчаса там
побегать, и – назад... Пока Сонька... М-да...

Следующий вопрос дался мне трудно.

− И что, вы там... кувыркались? На моей постели?

− Но кто же мог знать...

− Да-да, при чем тут вы, Илюша? – я задержала дыхание, чтобы
сдержать вопль тоски, скорби, разочарования... Словно утопающий,
которому бросили с вертолета спасательный круг, а он,
счастливый, ухватился за него − и вдруг понял, что тот – из
сахара... − Вы тут, ясное дело, ни при чем... – я застонала.

Он кивнул на бутылку, но я отрицательно показала головой.

− Говорите, высокая, черноволосая, тоненькая?

Он кивнул, не поднимая глаз.

− И шрамик на подбородке? Крошечный, двойной? Смешной такой?

Он снова не ответил.

− Софья... Но зачем? Она без памяти влюблена в своего Вадима... И
дети всегда при ней... Как она умудрялась?

− Но зачем же она объявление дала, если замужем – и мужа любит?

− В объявлении о брачных намерениях – ни слова, так ведь? Для редких
встреч, прогулок у моря, поездок по грибы и на рыбалку,
игры в покер...

− ... и настольный теннис... Так это – вы?

− Естественно. Это я – одинокая, а Софья замужем. Именно ее
близнецов вы должны были сегодня развлекать... Вот это была бы
встреча...

− Подождите, Лу. Давайте разберемся. Вы – Астрид Лу. Людмила. Люся.
Но никак не Эмилия. А в объявлении...

− Ну и что? Ведь и она – не Эмилия. Я хоть девичью фамилию своей
матери использовала. Спесивцева. Да и... не хочу я ничего
объяснять... Эмилию выдумала для конспирации. И телефон поэтому
не дала. Только абонементный ящик. Своего у меня нет, вот и
попросила Софью... Лучшую подругу... Пару-тройку раз она
передавала мне письма. Все – какие-то сопляки или двинутые. Я
даже встречаться с ними не пошла...

− Просто сериал какой-то получается... Бразильский или аргентинский...

− Да, сериал... – а сама подумала: скольких же ты, подружка моя
верная, до меня не допустила? Отборные, небось... Ни себе, ни
людям... Ну, голубушка, отдыхай получше, набирайся сил. Они
тебе пригодятся по возвращении. Это я тебе обещаю...

− Давайте, Люсенька, выпьем?! − он улыбнулся той самой улыбкой, и я
вспомнила: однажды, в поезде, мимо нашего купе прошла
девочка – и улыбнулась. И что-то такое было в этой улыбке, что все
купе осветилось, и все заулыбались, и тихое тепло и
блаженство наполнило душу... По-моему, не одной мне... Я эту
девочку часто вспоминаю. Что с ней? Где она? Кого согревает и
освещает? А если ее уже забрали, кому в наследство досталась эта
улыбка?

− Выпьем, говорите? А, давайте! И поужинаем снова. С разговорами. С тостами.

− ... с брудершафтами...

− Почему бы и нет?

Илья занялся приготовлением холодного стола, а я разогрела жаркое,
жульены с грибами и кальмарами, вытащила из бара дорогие
коллекционные вина и коньяки... Ну, я тебе покажу! Ты у меня
долго помнить будешь эту поездку, верная моя и заботливая...

− За вас! – я улыбнулась ему. Не потому что мне было радостно, а
чтобы снова увидеть ту его улыбку. И увидела!

− За вас...

Мы чокнулись.

− А давайте...

− Давайте...

Мы скрестили наши руки – и выпили. И поцеловались. И еще... И снова
выпили. Только каждый – из бокала другого. И снова
поцеловались. А потом пили по очереди сначала – из его бокала, а
потом – из моего. Я швырнула свой в раковину и протянула руку к
его бокалу, но Илья опередил меня, наклонился, положил бокал
на пол – и раздавил его ногой.

− Вы знаете, что это означает? – засмеялась я.

− Конечно, − серьезно ответил он. – Теперь нет меня отдельно от вас,
и нет вас отдельно от меня. Есть мы... – он обнял меня.

− Не помню, от кого я сегодня слышала, что он не куролесит, когда выпьет?

Илья улыбнулся, и родинка над левой бровью шевельнулась точно как у
Бородавчика, когда я ласкала его.

− А может?..

Илья закрыл мне рот поцелуем.

− Это я, − сказал он. – Я вернулся...

2002 год

Тель-Авив