Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Гуляя по больничному скверику, Сигизмунд Караваев скучал. В
психбольнице его держали очень давно. Он успел привыкнуть к серым
крашеным стенам и запаху плохой кухни в коридорах. Привык он и
к старенькому доктору, который лечил его то добрым словом,
то электрошоком. Сигизмунд прижился и вписался в быт
дурдома, но всё же изредка грустил. Тоска накатывала на него, когда
он выходил из палаты летом.

Караваев, в общем-то, и не гулял во дворике. Он всё время простаивал
на одном месте. Выйдя из своего отделения для безнадёжных,
он шел к глухому забору за пищеблоком. В заборе он
моментально находил щель, которую на первый взгляд заметить было
невозможно. Он припадал к ней слезящимся глазом и смотрел. Обзор
был ничтожно маленьким, но это было не главное. Главным
было то единственное, что видел Караваев – белый розовый куст.
Он рос так близко, что Сигизмунд даже чувствовал его запах.
Ежедневное простаивание у забора было для него
гарантированным путешествием в другую жизнь, о которой он не размышлял,
он просто вдыхал и смотрел. Бежать из психиатрички Сигизмунд
не хотел, ему хватало сантиметра свободы в стене.

Но однажды Сигизмунд пережил удар, от которого чуть не умер. Кто-то
вырвал розовый куст из земли. От боли и беспомощности
Караваев онемел и заплакал. Он молчал и плакал несколько дней и
всё приходил к своему глазку, в котором ничего не видел, кроме
клочка серой пыльной дороги. Через несколько дней он улучил
момент и сбежал из дурдома. Это оказалось довольно простой
задачей. Оказавшись на улице, Караваев так стремительно
побежал прочь от больницы, что через час оказался на окраине
города. Он точно знал, что теперь свободен, но не представлял,
как жить дальше. Думать не было сил, и он упал в пыльную
траву.

Наступила ночь.

В тот день, когда я улечу, я оттолкнусь ногами от земли и без усилий
поднимусь в небо над городом. Тогда на землю упадут цепи,
но не те, что у каторжников, а цепи событий, сплетённые из
опыта, который мне уже не понадобится. О благо! Мне не нужно
будет заботиться о хлебе насущном для себя и о настроении у
других. Поэтому цепи мои останутся лежать там, где я взлечу.

Я полечу легко, без усилий, широко раскинув руки в объятия
необъятного. Я навещу те городские кварталы, что мне особенно дороги.
Я загляну в те окна, к которым так тянуло любопытство. Но
не смогу зайти в дома – уже нельзя, уже не нужно, уже
бессмысленно.

Я проскользну всего лишь по поверхности своей маленькой драмы, своей
всеобщей истории. Я улыбнусь солнцу и земле. Теперь я
никогда не буду хмуриться. Мне этого уже не сделать, потому что
свобода станет моим домом. Свобода от цепей опыта и звеньев
связей и счетов.

Я войду в пространство свободного духа и вольного сознания, а значит
и поступка. Потому что мне не нужны поступки. Поступки –
принуждённость живущих на земле.

Я буду лететь, раскинув руки, в этот солнечной мартовский день.
Лететь без страха и упрёка. Лететь и не прощаться. Лететь и
понимать…

Лететь к Нему. Легко и ясно отдав дань земле и душу небу. Лететь к
тому, кто примет меня как дочь, по образу и подобию похожую
на Отца.

И все заплакали, потому что умер апостол. А когда хоронили апостола,
женщины так надрывались рыданиями, что мужчины
захлебывались соплями и вешались от беспомощности. Апостолу же всё это
было до лампочки, потому что он сам долго болел перед
смертью. Ему было не до ассенизации. Он уже давно был не в силах
подтирать жопы своей пастве. Однако, потеряв своего учителя,
паства всё равно очень расстроилась. А апостол был шутник, но
это знали не все, а только те, кто уже умер. Умерли же эти
знатоки, потому что не выдержали апостоловых истин. Они
оказались несовместимыми с их ущербными жизнями. Ну и когда на
третий день тело старого пердуна поволокли хоронить в
священной яме размером 6 на 12, он встал, отряхнул перхоть, вытер
сопли, подтёр жопы особо усравшимся овцам своим и молвил –
вы, как всегда, оказались самыми преданными моими придурками.
Я и дальше буду подтирать вашу коллективную жопу. В
отношении особо верных баранов своих эту традицию я сохраню в
индивидуальном порядке. Очередь советую занимать заранее. Я вас
всех очень люблю, уроды мои сопливые. Слезами своими вы
излечили меня от геморроя, запора и алкоголизма, поэтому я опять
пребуду с вами до следующего моего мнимого подыхания. Аминь.
А теперь идите в долину и принесите мне воды колодезной, ибо
так жрать хочется, что переночевать не с кем, да и незачем.
И не стоило так усираться.