Комментарий |

Странники среди звезд. Продолжение

Попытка семейной хроники

Первый муж матери — Иван Просвиркин — погиб в декабре 1941 года
под Москвой, так и не увидев своего сына, моего брата Славу, но
мать всю жизнь поддерживала отношения с его сестрами, и когда,
через два года, она в 1943 году встретила моего отца и написала
об этом, видимо с чувством вины, одной из сестер, Валентине, мудрая
женщина ответила: «Нельзя вернуть отца Славику, но можно найти
друга тебе, делай так, как подсказывает тебе твое сердце». А сердце
было переполнено большой любовью к большому человеку.

Уехав с архивом из города Ош, этой Богом забытой дыры, которая
спасла им жизнь, отец писал матери нежнейшие письма. В город Ош
мать попала по распределению после Одесского медицинского института
в 1940 году. Загадка, почему ее, маленькую хрупкую еврейскую девушку,
послали в пограничный далекий — где-то на Памире — город, осталась
для всех неразрешимой, но я считаю, что по промыслу Божьему. Там
она встретила своего первого и второго мужей, родила первенца,
в конце концов, спасла свою жизнь. Все, кто имел распределение
гораздо лучше — Украина, Молдавия — либо попали в плен, либо побывали
в гетто. Их спасло от неминуемой смерти только то, что эту территорию
оккупировали не немцы, а румыны. Но после войны выехать из киргизской
глуши, да еще в Москву, можно было только по вызову и со специальным
разрешением.

Отец пишет в своем письме:

«Единственная цель моей жизни и все, о чем я прошу Бога — дожить
до того дня, когда я смогу увидеть тебя.

Больше мне уже ничего не нужно. Крепко, крепко обнимаю тебя и
Славика».

В апреле 1946 года мать напишет:

«Мой дорогой и любимый! Получила сегодня твое письмо. Во-первых,
следует выговор — три дня 29, 30, 31 марта ты тосковал и не писал
мне, ни единого слова! У меня последние дни настроение очень неважное.
Вчера узнала, что Б. вызывают во Фрунзе, я волнуюсь, возможно,
это слухи, но без вызова не уехать. Давай подумаем о заочной регистрации...»

В следующем абзаце она рассуждает, кого из семьи они смогут взять
с собой — маму, Славика, брата. И дальше в письме:

«Я готова, родной мой, и отдать и взять лишь, бы быть рядом с
тобой. Только ты не сердись, если первое время не все будет хорошо
— ведь я не привыкла ко всему этому. Но со временем, конечно,
научусь. Не боги горшки обжигают. Я изо всех сил буду стараться
не тревожить твой покой. Ведь я, в сущности, очень покладистое
и послушное существо».

Только осенью 1946 года мать попала в Москву, в семью, где две
женщины безумно ревновали ее к единственному и любимому Мишеньке,
где наличие чужого ребенка вызвало бурю негодования, и только
любовь отца спасала ее от гнева двух дорогих ему женщин — матери
и тетки. Моя мать была беременна мной, когда в октябре 1948 года
уехала к своей матери в город Черновицы, где получила распределение
как врач в глухой поселок Кельменцы. Вслед ей отец писал:

«Дорогая и родная моя Риточка!

Я уже тебе писал, что работать приходится много, но все бы ничего,
если бы не пошаливала крепко моя голова. Нет времени сходить к
врачу. Утром готовлюсь, вечером читаю лекции, а в выходные лежу
и даже не играю в шахматы, совершенно отказываюсь от жизни...

Особенно тяжело действует на меня наша разлука, и боюсь, что долго
этого не переживу. А главное — тоска по тебе, моя дорогая. Я даже
не знаю, как ты будешь теперь ко мне относиться. Я стал таким
нервным, таким больным, что боюсь сойти с ума.

Мне очень трудно без тебя. Я всякую грызню вынести готов, лишь
бы ты была около меня.

Напиши мне подробно, какие виды на будущее, как ты себе мыслишь,
сколько это все будет продолжаться?»

Но в конце уже совсем не выдерживает и добавляет: «Напиши мне
скорее, что из себя представляет район Черновицкий, найду ли я
там работу».

Действительно, после моего рождения, когда вовсю бушует дело безродных
космополитов, срывается и приезжает к нам. В глуши он находит
работу — завуч и преподаватель истории в вечерней школе. Они были
очень счастливы этот год, но болезнь бабки Рахили вновь разучила
их.

Эти постоянные разлуки были и драмой, и счастьем. В начале 1949
года мать напишет отцу:

«Дорогой мой Мишуля! Пару дней назад получила твое письмо и сразу
отвечаю. Спасибо, дорогой мой, что пишешь часто. Твои письма для
меня — большая радость. Я тоже буду стараться писать тебе почаще.
Если ты себя плохо чувствуешь, то бросай все и приезжай ко мне
отдохнуть. Ты сможешь пожить несколько месяцев, год — как потребует
твое здоровье. Я, правда, не верю в твою решимость оставить маму
в Москве и самому приехать. Я знаю, что ты не сможешь прожить
без мамы и месяца, ну что ж, привози и маму. Это ответ на твой
вопрос — нужен ты мне или нет. Конечно, нужен, какие могут быть
разговоры. Ты мой, я — твоя, и другого быть не может.

Вчера меня осматривали врачи. Я беременна уже около 6 месяцев,
а значит, рожать в середине июня. Пока чувствую себя хорошо. Все
было бы замечательно, если бы только мы были здесь вместе.

Будь здоров, мой дорогой, ты только нос не вешай. Помни, что я
буду любить тебя вечно».

Это письма о любви, написанные в постоянной разлуке. Вокруг бушуют
сталинские репрессии, семьи моих родителей тяжело страдают от
этого, но в этих интимных письмах ни слова об окружающем мире.
Он там, за пределами их дома, их любви. Одно письмо отца начинается
с неимоверного волнения:

«Дорогая моя и родная женушка! Чем я заслужил такую немилость?
Вот уже три письма и одну телеграмму отправил я тебе, а от тебя
нет ответа. Конечно, я оставил тебя уставшую, заброшенную, с долгами,
без дров — муж твой незавидный товарищ в жизни. Возможно, ты подумала
все-таки кого либо другого найти, напиши, я, по крайней мере,
буду знать. Но сначала напиши мне о дочери. Вы обе у меня перед
глазами. Мытарства в Москве ужасные. Мать болеет, меня смотрели
в глазном институте. Отслоение сетчатки. В клинику пока попасть
не могу. Кругом цинизм, продажность и низкопоклонство. Ужасно,
что я не работаю и сижу у тебя на шее, и еще дань Чингизхану (так
отец называл свою первую жену). Она пишет жалобу в прокуратуру,
требуя алименты, зная, что я не работаю и лежу в больнице».

Такая жалоба по тем временам — минимум три года лагерей. Если
бы отец не предоставлял справки из больниц, это было бы неминуемо.
Его угнетала не только болезнь, но и то положение, в которое попала
моя мать. Но в ответ она с неизменной любовью и кротостью пишет
ему:

«Поверь мне, что я тебя никогда ни в чем упрекать не буду. (Я
по-моему никогда не упрекала тебя в материальных затруднениях).
Чтобы я никогда не слышала «сижу у тебя на шее», «зачем я тебе
нужен». Ведь и для тебя и для меня ясно, что это все временно,
что ты отдохнешь, поправишь свое здоровье и потом снова станешь
трудоспособным. Ты пишешь о работе в Московской области. Хорошо.
Но узнай все подробно. Здесь мы хоть как-то устроены. Хотя ты
знаешь: грязь непролазная, казенная квартира в частном доме, неблагоустроенном.
Отсутствие русских школ, необходимость поэтому учить Славу в Черновицах
— все это не совсем хорошо, но другого выхода пока нет, а для
восстановления твоего здоровья нужно будет придумать что-то более
подходящее. Напиши, люба моя, как ты решишь, так все и будет».

Они жили и любили друг друга в стране, где, по словам Горького,
«трупы живые, а души мертвые», в тяжелейшее время. Анатолий Викторов
в книге «Быль о голых королях» пишет об этой эпохе: «Прослеживая
масштаб и характер репрессий 20-х — 40-х годов, нетрудно было
прийти к выводу, что устрашение было лишь первым этапом этого
пути. Политика массового террора преследовала более глобальную
цель. Подавляя и уничтожая наиболее способных и активных людей,
режим формировал новый биологический генотип, официально называемый
“советским человеком”».

Вот в этой стране, в этой обстановке встретились два нормальных,
теплых человека, умеющие любить, готовые к самопожертвованию и
к счастью. У каждого из них был за плечами опыт. Мать потеряла
на войне первого мужа и осталась одна с ребенком на руках. Отец
женился очень неудачно. В письмах он называет свою первую жену
Чингизханом, имея в виду поборы в виде алиментов. Не потому, что
не хотел их платить, наоборот, мою старшую сестру поили и кормили
в семье вдвойне, сетуя на «брошенность» ребенка, не работая по
инвалидности, отец часто испытывал трудности с деньгами. Но нельзя
упрекать и Лизу, первую жену отца. Она была человеком очень честным
и порядочным, обладала прямолинейностью души и взглядов, совершенно
не согласующимися с действительностью. Так моя мать, стремясь
наладить отношения со всей семьей, хотела подружиться и с Лизой,
и уж во всяком случае до конца своих дней искренне любила мою
сестру. Мать пишет отцу из Оша в 1946 году:

«Вчера была у Наташи. Отнесла ей немного белого хлеба, но Лиза
заявила мне, что она могла принимать небольшие подарки, пока Наташа
была больна, а сейчас они ее оскорбляют, и она просит ничего больше
не приносить. Прямо беда,— сетует мать,— никому я не нужна, все
хотят доказать, что обходятся без меня».

Мать была искренне огорчена. Она была глубоко привязана к девочке,
почти ровеснице ее сына, как врач она всегда и всем стремилась
помочь. В ее поведении были элементы святости, во всяком случае,
большой души, и разглядеть эту душу сумел мой отец под некрасивой
внешностью, отсутствием нарядов, неустроенностью в жизни. Отец
дал матери шутливое прозвище — обезьянка — и письма порой начинались
так: «Дорогой мой Обез!» Но дальше были такие слова: «Родная моя
и любимая! Я думаю, что мы оба сделали большую ошибку. Я, потому
что отпустил тебя, а ты, потому что уехала... Я страшно соскучился
по тебе. Даже ни о чем думать теперь не могу... Стремлюсь увидеть
свое будущее чадо, это одно меня поддерживает. Ну, моя родная,
больше не могу писать, одиночество ужасное. Никуда и ни к кому
не хожу. Я должен кончить письмо, иначе я завою».

А в другом письме.

«Жёны! Родная моя! Каждое твое письмо для меня такое волнение,
рождение счастливейшего человека в жизни. Надеюсь, что мы скоро
будем вместе — уже сил нет — и снова будем счастливы. Наша доченька
сидит у меня на пузе, глазенки блестят. Я думаю, что Бог благословил
нас чудесным созданием. Только, когда приедешь, не будем ссориться.
Это так отравляет жизнь, так угнетает и так тяжело отражается
на моем здоровье, оставляет глубокие рубцы.

Родная... Я очень соскучился. Целую тебя, все родимые места. Приезжай
скорей, не могу без тебя...»

Мой прадед со стороны матери был управляющим в поместье Блаватской.
Пока знаменитый теософ разъезжала по Европе и пропагандировала
свою теорию, ее благополучие зависело от успехов моего прадеда
по хозяйству. Тем не менее, все его сыновья должны были пахать
вместе с ним, чтобы прокормить семью, но старший сын, по обычаю
еврейской общины, получил блестящее образование, стал биологом,
учился вместе с Вавиловым, что потом сыграло роковую роль в его
судьбе. Моисей Погорельский вернулся в родной поселок Рыбницы
в Молдавии после революции, чтобы создать еврейскую школу. Это
было время надежд и увлечений. Он женился на мужественной и волевой
девушке — Иде Белинкис — и они вместе поднимали эту школу. Существует
фотография, где они молодые, увлеченные, вместе со своими учениками
сняты на фоне красного флага с надписью на идише. Классы были
небольшие, примерно по 10 человек, весь выпуск моей матери — дети,
состоявшие в дальнем родстве и составившие после окончания школы
счастливые семейные пары. Только у моей матери была своя особая
судьба, только у меня и у моего брата — особая, не похожая на
судьбы остальных жизнь.

К 1938 году прежняя национальная политика, которую курировал Бухарин,
была признана несостоятельной, школу закрыли, а деда моего посадили.
Кто-то видел его в Саратове перед войной, он развозил воду на
тюремной кляче. В семье были убеждены, что посадили его по национальным
делам. Каково же было наше удивление, когда после реабилитации
мы получили справку, что осужден он был по делу Вавилова и, по-видимому,
сидел вместе с ним. Моя мать в это время уже училась в Одесском
медицинском институте, а ее брат, Марк Погорельский, ставший потом
крупным физиком, заканчивал школу. Участь моей бабушки Иды была
определена свыше — она навсегда осталась одна, но всегда, до последних
дней, пока была в силах, воспитывала своих детей, своих внуков,
детей в школе. Мы все, в какой-то мере, ее чада.

Уезжая во время войны с сыном из Молдавии, она оставила там на
попечении соседей девяностолетнюю мать, слепую и немощную, в надежде,
что такого старого человека война не коснется. Немцы закопали
ее живьем. Для фашистов, отвергающих человеческие ценности, это
нормальная процедура.

Вторая моя прабабка — жена того самого управляющего — не успела
по старости уехать до наступления немцев. Она пришла в село, где
когда-то жила, много и щедро помогала крестьянам. Теперь она просила
у них хлеба и воды, но никто ей даже дверь не открыл. Когда она
умерла, ее похоронили на сельском кладбище. Но вскоре начался
голод — война ведь. Однако крестьяне решили, что голод потому
настиг их, что на кладбище похоронена еврейка. Останки выкопали
и выбросили из могилы...

Мои родители были обречены на разлуку. Она была данью времени
и судьбе, но эта разлука укрепляла их чувства. После моего рождения
отец примчался в Кельменцы, пробыв там меньше года, вынужден был
уехать по состоянию здоровья. Вслед ему мать напишет:

«Дорогой наш папочка! Наконец получила сегодня твое первое письмо.
Очень довольна, что ты доехал благополучно, но что скажут московские
специалисты о твоем здоровье? Хотелось бы знать поскорее, напиши
обо всем подробно.

У нас, слава Богу, все в порядке. Славу отправила в лагерь, осталась
одна с дочуркой. Скучно и тоскливо ужасно. Ничего не клеится,
ни за что браться не хочется. Славу отправила с постельными принадлежностями
— матрацем, подушкой, одеялом. Думаю, что он будет доволен, там
прекрасный сад, кормят неплохо. Дочке нашей вчера минул год. Ты,
наверное, забыл об этом, так как не поздравил ее. Я никого не
приглашала, но на всякий случай купила колбасы, два литра белого
вина, и поручила Вере Александровне испечь торт. Пришли гости.
Все было хорошо.

Будь здоров, мой дорогой и любимый муж. Крепко целуем тебя. Твои
жена и дочь».

Прошло три года. Отец приезжал к нам. Вновь возвращался в Москву.
За это время его старухи (как он нежно называл мать и тетку) продали
часть дома — и это стало подлинной драмой. Пробивная семья, купившая
террасу, сумела захватить часть земли и даже комнату отца. Через
суд комнату отвоевали, а землю не вернули, и из-за нее, я помню,
мужчины чуть не дрались на топорах.

В марте 1953 года отец отправит ту самую свою телеграмму: «Сталин
умер, возвращайся в Москву». Но реально тому было много бытовых
препятствий, и началась интенсивная переписка родителей.

В мае отец пишет:

«Дорогая моя радость! Я только что получил на почте письма твои
для мамы и для меня. Спасибо тебе большое за ласковое письмо маме.
Почему ты, родная, так мало пишешь о себе и дочке? Больше всего
меня интересуете вы, а ты пишешь обо всех, а о себе и дочурке
почти ничего. Сегодня я, наконец, выселил негодяя и занял свою
комнату. Что касается устройства, то тут ничего не изменилось,
и таких, как я, становится все больше и больше. Мы должны думать,
как и где будем жить.

Девочку мою крепко поцелуй. Я ее так люблю, так люблю, никого
и ничего до сих пор так не любил. Целую крепко. Миша».

Если бы отец не выиграл суд, не знаю, что бы с ним было.

Теперь семья могла воссоединиться, но требовалось множество справок.
Москва была каким-то режимным городом. Отец в следующем письме
перечисляет:

«Справка о том, что ты увольняешься с работы, справка о том, что
у тебя двое детей, свидетельство о браке, свидетельство о рождении
дочери».

Кто не жил в несвободной стране, тот не поймет, для чего при переезде
из одного места в другое нужно столько справок. А все это разворачивалось
на фоне неудержимой тоски и одиночества отца. «Пешком бы пошел
к вам и жил бы в любой дыре,— писал он.— Не пора ли нам, Ритуля,
перестать расставаться. Ведь жить осталось немного (ему — всего
четыре года), а вместе мы почти не были. Помнишь ёлочный праздник,
новогодний вечер? Как было хорошо даже в нашей бедной комнатке!
Целую и обнимаю вас бесконечно. Ваш папа».

В июне 1953 года мы с матерью приехали в Москву. В конце июня
выпал снег. Тогда я впервые увидела наш дом, встретила любимую
сестру и навеки полюбила своего отца.



Окончание следует.



Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка