Отправлено Ун-Ма пятница, 13 июня 2003 - 16:21:

Будем прощаться, Кафка (рассказ)
С некоторых пор я стал замечать, что начинаю превращаться в насекомое. Нет, не в переносном смысле, а натурально. Как у Кафки. Видимо, этот гениальный сумасшедший интуитивно предсказал влияние, которое через сто лет начнут оказывать на человеческий организм различные факторы. Как-то: химикаты, радиация, стрессы, внезапное прекращение непрерывного переключения телевизионных каналов, или синдром утери пульта. Возможно также, что сказалось чрезмерное употребление алкогольных напитков, обычно фальсифицированных.
Я начал лихорадочно читать все подряд, касающееся насекомых. Начиная с мухи-цикатухи, и кончая Пелевиным. Плохо было то, что я не мог определить точно, в какое именно насекомое я превращаюсь. Это была вообще какая-то смесь жука, таракана, богомола, пчелы, и навозной мухи. Я стал еще более лихорадочно читать «Жизнь животных» Брема, в части «насекомые». Кроме того, меня очень интересовали насекомоядные, хотя и трудно было представить себе насекомоядное, способное осилить насекомое таких размеров. Свой вес, восемьдесят пять килограмм я сохранял. Другое дело, всякие инсектициды, репелленты, и тому подобная гадость. Я взялся за курс химии, но не успел. Процесс закончился. Внешне, я был теперь огромным насекомым, неизвестного вида, сохранившим, однако, человеческую речь, пусть и с трудом понимаемую.
Долгое время это оставалось нашей семейной тайной. Братьев и сестер у меня не было, так что некому было швырять в меня тяжелыми фруктами, и наносить смертельные раны, повреждая хитиновый слой, хотя и красивый и прочный, но не стальной же. Только престарелая мать и жена были у меня еще до того, как случилась такая, скажем, генетическая гадость. Да еще маленькая собачка неизвестной породы, по странному стечению обстоятельств, получившая когда-то давно, в щенячьем ее возрасте, и до моего гнусного превращения, кличку Кафка. Да, собачку звали Кафка, и между мной и Кафкой существовала крепкая и взаимная привязанность.
Очень удивительно было то, что после превращения, между мамой и женой вдруг возникло полное взаимопонимание, хотя до этого их внешне незаметное противоборство носило характер маленькой локальной войны, даже футбольный войны, напоминая войну между Гондурасом и Сальвадором из-за неопределенности результата футбольного матча сборных этих стран. Теперь же мать и жена подолгу что-то заговорщицки обсуждали. Как я мог догадаться, они разрабатывали план мероприятий по возвращению меня в прежнее, донасекомовидное состояние. И только Кафка совершенно не заметила изменений, случившихся со мной, хотя это было странно, так как, несмотря на дорогой парфюм, запах от меня исходил соответствующий. Воистину, дворняжки чрезвычайно умны, и, особенно, маленькие дворняжки. Чувствуя своей собаченкиной душой, что мне плохо, грустно, и хочется плакать, Кафка старалась развеселить меня. Она забавно ходила вперевалку перед кроватью, на которой я обычно лежал, как я понял, изображая походку жука, потом она ложилась на спину, и, глядя на меня, била себя лапами по животу, как бы сообщая мне, что все это просто здорово весело, быть насекомым, и больше ничего, не повод для грусти. И, наконец, Кафка подбегала ко мне и преданно лизала мое бывшее лицо. Чтобы не огорчать ее, я сдерживался и не плакал.
Мать стала заваривать мне настои каких-то трав, от которых я не никак не хотел становиться снова человекообразным, но зато у меня повышалось либидо, то есть, хотелось женщин. И, вообще, всего хотелось, человеческого, например, снова выходить по утрам гулять с Кафкой, в любую погоду, и разговаривать с ней о ее собаченкиных важных делах, следя за тем, чтобы ее не обижали другие собаки, казавшиеся мне тупыми и уродливыми, по сравнению с Кафкой, и до смешного самовлюбленными, если говорить о так называемых породистых собаках.
Жена же моя, хорошая и честная женщина, тоже со своей стороны прилагала все усилия, чтобы помочь мне. Она находила каких-то медицинских профессоров, народных целителей, и даже колдунов, чтобы они вылечили меня. Все это стоило огромных денег. Кроме того, жена изучила, чем питаются аналогичные насекомые, и кормила меня с ложечки этим. Она старалась, потому что имела неподдельно доброе сердце, только слишком чувствительное ко всякой несправедливости. Я ведь долго не мог понять, почему две такие замечательные женщины, обладательницы золотых сердец, как жена и мама, все никак не могут прекратить свою футбольную войну. Потом я понял, что и у мамы моей была развита очень большая чувствительность ко всякой несправедливости. И пусть у меня самого чувство справедливости было немного ослаблено моей насекомостью, неприятие несправедливости другими было, наверное, правильно, так как справедливость очень хорошая вещь, а главное, необходимая вещь. Ведь даже у собачки Кафки я замечал это чувство справедливости, потому что, к сожалению, и на ее долю уже выпадали кое-какие обиды. Только почему-то на меня, чувство справедливости Кафки не распространялось, и вместо того, чтобы кусать и грызть мои лапки, Кафка старалась развеселить меня, и любовно лизала в «лицо».
Поскольку никакого прогресса в деле обратной мутации не наблюдалось, я стал нервничать. Я стал совершенно несправедливо упрекать в своих бедах и жену, и маму. Происходили идиотские скандалы, я бесился и страшно ругался, очень пугая, или, может быть, огорчая этим Кафку, которая забивалась в такие моменты в угол, и тихо, по-собачьи плакала.
Однажды утром я проснулся, и обнаружил, что я совершенно один в квартире. Они все уехали, сбежали. И мать, куда-то к родственникам. И жена, в свою старую коммуналку. Кафку жена, разумеется, забрала с собой.
Я не осуждал их, потому что их не только можно было понять. Нет, их нужно было понять, и я понимал. Только очень скучал по Кафке. Запас питания они мне оставили, и я ел, спал, смотрел телевизор, и думал все время о чем-то, и о Кафке. Я скучал без нее.
Прошло месяца три, и однажды мать вернулась. Ее материнское сердце не выдержало. Она не могла бросить своего бедного жучка, как она выразилась. Если не она, то кто же будет протирать мне надкрылья, и крылышки метрового размера, чтобы они не прели. Кроме того, матери просто некуда было деваться. И мы стали жить вдвоем. Честно сказать, хотя мы и любили друг друга, жить врозь нам было бы легче. В моральном плане. Настолько легче, что однажды, когда мама была опять в гостях у родственников, я вышел на балкон, с трудом переполз через ограждение, и рухнул вниз с шестнадцатого этажа.
Я летел камнем к асфальту, который должен был освободить меня от меня навсегда, и уже в районе второго этажа, совершенно неожиданно для меня, и против моей воли, у меня раскрылись надкрылья, и сложенные под ними эластичные крылья бешено зажужжали. Я полетел.
Сначала я полетал немного, и приземлился на своем балконе. Потом еще чуть-чуть полетал, и, наконец, дождавшись ночи, я летал и летал, над крышами города, над полями за городом, над лесом, пугая ночных птиц. Налетавшись, я вернулся на балкон, и лег спать. Мать ничего не заметила, и я не сказал ей. Никому не сказал. Летать мне понравилось.
А однажды позвонила жена. Я почувствовал, что она, возможно, скучает, или не скучает, но что-то такое. Какое-то колебание исходило от нее. «Как там Кафка?» – спросил я. «Нормально» - ответила жена. У меня предстоял на днях день рождения, я никого не приглашал, но вдруг пригласил их, жену и Кафку. «Ну, не знаю… , - замялась жена – ну, хорошо, только ненадолго, а то ехать далеко». «Ну, вы можете остаться ночевать, - предложил я – ведь мы все еще не чужие, верно?!». Жена пробормотала что-то неопределенное, и сказала, что на день рождения они с Кафкой приедут.
И они приехали. У Кафки в зубах был шикарный букет астр, и она отдала мне их не прежде, чем сделала ровно столько прыжков на задних лапах, сколько мне исполнялось лет. Я был растроган. Потом был торжественный обед, правда, без спиртного, на котором присутствовали только свои, то есть, мама, жена, Кафка и я. Я ел, конечно, по особому меню, что-то очень вкусное, и ни в чем себе не отказывал, в общем, переел немного. Обычное дело для праздничных застолий. Потом мама ушла в свою комнату, пожаловавшись, что ей как-то очень дурно вдруг стало, видимо погода меняется, а мы с Кафкой стали баловаться, играть. Я брал ее в свои большие лапки, и подбрасывал к потолку. Кафка визжала от страха и восторга. А вот разговор с женой как-то не клеился. Была какая-то натянутость, как это бывает между мужчиной и женщиной, когда они вдвоем, и не уверены в том, чего же они хотят, все-таки. Чтобы оживить беседу, я даже рассказал жене, что летаю, но она не обратила внимания. Тогда меня сильно потянуло в сон, как и всегда со мной бывало после обильной трапезы. Заметив это, жена засобиралась домой. «Поедем мы, а то, что-то погода портится» – сказала жена. «Тем более вам с Кафкой есть смысл остаться до завтра» – возразил я. Жена надолго задумалась. Она включила телевизор и стала думать, в то время как Кафка с радостным лаем носилась по знакомой и родной ей квартире, то ласкаясь к моей охваченной дурнотой матери, то обнюхивая только Кафке одной известные тайники и закоулки.
Лежа рядом с женой на диване, я тоже стал смотреть телевизор, и на то, как жена думает. Посмотрит на меня, и думает. Снова посмотрит, и опять думает. «Уходите!» - вдруг сказал я тихо. «Что?!» – тихо переспросила жена. Потом она быстро встала, и пошла к дверям. «Кафка! – скомандовала жена стальным голосом – Быстро! Мы уезжаем! Нас выгнали. Мы больше никогда сюда не придем!». Кафка, перестав лаять, испугано, стрелой бросилась вслед за женой. Но вдруг резко остановилась около меня, на меня не глядя, и стала обнюхивать землю и мои ноги, как будто сбилась с дороги. Я осторожно погладил ее мордочку, и хотел шепнуть ей что-то на ухо, но жена снова, и еще резче скомандовала: «Кафка!!!». И Кафка прыгнула к жене в лифт, двери которого с грохотом тут же закрылись. Лифт заработал.

Отправлено чк пятница, 13 июня 2003 - 17:36:

Прочла с интересом и сочувствием. Но что было дальше, Ун-Ма?

Отправлено Ун-Ма суббота, 14 июня 2003 - 09:52:

Привет!
чк, спасибо за сочувствие, только вопрос, кому сочувствовать. Неудачный текст, так как из него этот вопрос и не следует. Что дальше, не придумал пока.
Что касается женского управления. Вообще-то, зам. Управляющей не подписала сразу приказ на меня, потому что у меня слишком много было уже «в виде исключения», «в связи с обстоятельствами», и так далее, вот она и засомневалась.
Сейчас мой непосредственный начальник мужчина, а еще недавно была женщина. Я бы не сказал, что стало лучше. Или хуже. Стало по другому. Существует женский стиль управления, и мужской. Как ни странно, женский более опирается на логику и формальности, мужской – на интуицию и артистизм. Трехэтажный начальственный мат – это, своего рода, артистизм. Путаница в стилях, вот, что плохо. И потом. Неявное управление мужчиной генетически заложено в женщину. Это раз. Мужчине легче подчиниться иногда женщине, чем мужчине, так как это можно трактовать как джентльменство, уступка даме. Хотя признаю, есть в конторе дамы, в том числе и имеющие право отдавать мне приказы (и отдающие их сначала), чьи приказы я полностью игнорирую. Ну, просто потому, что имеется общепризнанное отсутствие мозгов. Второй случай, это когда мозги есть, но бюрократическое рвение их полностью отключает. Иногда, впрочем, это настолько выводит из себя, что мозги отключаются уже у меня. Запросто, к сожалению. Борюсь с этим.
Женский коллектив – идеальный исполнительный механизм, совершенно предсказуемый. Поэтому в среднем, и немного выше, аппарате всяком, в основном, женщины. Например, судьи. В основном, женщины-бюрократы, когда касается исполнения функций, связанных с решением «человеческих» вопросов более эмоционально устойчивы, чем мужчины. Как правило, но не всегда, конечно.
Важная деталь. Приходя в такую контору как наша, женщина может быть полностью уверена, что ее не принудят параллельно оказывать еще и интимные услуги. Отсюда, в нашей конторе много красивых женщин. Здесь заповедник.

Отправлено Ун-Ма суббота, 14 июня 2003 - 16:47:

А закончил бы я это "будем прощаться" примерно так.
Ну, насекомое. Ну, летает. Летает-летает, а дальше что? И потом жалко их всех вдруг стало. Особенно, когда и чувства справедливости у них как-то увяли, поблекли, пропали куда-то. Даже эти чувства справедливости неудовлетворенные жалко, не говоря уж, что и мать, и жену, и Кафку, и дочь, и сына, и кошку рыжую. Все страдают и мучаются, а почему?! Да потому, что ты насекомое летучее. Надо же что-то делать. И ты покупаешь в метро книжку "Как перестать быть насекомым и начать жить". Читаешь, и чувствуешь - вранье. Покупаешь другую книжку. "Почему люди становятся насекомыми?" Тоже вранье. Да сам ты знаешь все лучше всяких книжек. И тогда ты выдавливаешь на пол четыре, нет, пять тюбиков момента, и падаешь в образовавшуюся лужу спиной, чтобы крылья склеились (не ласты!). И вот, крылья склеились, и ты ползешь на балкон, заползаешь на ограждение. Теперь надо прыгнуть, но это очень страшно теперь, очень. Но надо. И если ты осмеливаешься, то огромный жучина летит вниз на асфальт, отчаянно пытаясь, раскрыть склеенные крылья, но тщетно, и ты, стоя на балконе, жалкий, всего боящийся с непривычки человечек, видишь, как хрястнувшись об асфальт, разлетается в пыль хитиновая оболочка.
Опустошенный, ты засыпаешь прямо на балконе, не слыша, как лает в квартире вернувшаяся Кафка, ворчит жена и мать читает дочери книжку "Когда мой папа был маленький".
Тебе снится строгий мужчина старинного вида, с бородкой и в пенсне, лицо его кажется знакомым. "Насекомое выдавливается по капле!" - говорит он. "По капле..." "По капле..." "По капле".

Отправлено чк суббота, 14 июня 2003 - 21:15:

Ун-Ма, Вы работаете в Смольном? )) Я думала, что Вас угнетает необходимость подчиняться женщинам, пусть и формально, но, наверное, ошиблась. Рада, что Вы начали общаться со мной(понимаю, я не самый приятный человек, но в реальном общении это смягчается моей действительно красивой внешностью и сексуальным голосом. Пишу это смело, поскольку мы с Вами вряд ли увидимся и услышимся)

В рассказе про насекомое, по моему скромному мнению, нет конца. Не знаю, чего ожидала, это ведь не мой рассказ, но логика сюжета подсказывала мне повороты, связанные с обретенной способностью летать. Способность есть, а была ли потребность? Вот человек превратился в омерзительное для других человекообразных насекомое, но взамен, оказывается, обрел способность, о которой люди мечтают чуть не с рождения, и грезят, и снится им это! А ему - рраз! - и дано. Как продолжение неприятного превращения, естественное приложение к нему. Может, эта способность летать гораздо круче того, что он имел, но сумеет ли оценить? В вашем рассказе, получается, не сумел, но это если и прописано, то невнятно. Развитие сюжета, предложеное вами потом, в ответ на вопрос, кажется мне неинтересным. Надеюсь, не обидела.

Отправлено Ун-Ма воскресенье, 15 июня 2003 - 11:11:

Привет, чк!
Нет, я со всеми разговариваю, если что, извиняюсь, извиняюсь и извиняюсь.
Способность летать, а также быть невидимым, проходить сквозь стены, и всегда угадывать выигрышный номер – это, конечно, интересно, и многократно трактовалось. Но все же, не менее интересными мне кажутся и всем известные, обыкновенные вещи. Например, что большинство людей мучают друг друга, потому что пребывают во власти предрассудков. У пожилых одни предрассудки, у молодых другие, но без этого не бывает. И все борются с предрассудками, с чужими, разумеется. Обычно, борьба эта бесплодна, но иногда получается. Человек сдается, и отказывается от предрассудков, временно разумеется, одномоментно, и тогда, именно тогда, он и нуждается более всего в сострадании, в ответном душевном движении.
У меня не получилось этого показать, да я и не старался, та как, если откровенно, писалось от настроения, по слабости. Вместо стакана водки, другая, и может быть, худшая слабость. К тому же, текст лжив. Главное, я хотел написать, как бывает, что люди (насекомое, вообще, не знаю, зачем приплел, ну, не писать же, что, например просто пьяница) выгоняют за дверь, как бы самих себя. И как после этого, нужны ли способности не то, что летать, ходить, и могут ли они быть нужны?! Я думаю, что нет! Выгнав самого себя, ты ничего уже не можешь делать другого, как искать самого себя, при полном почти отсутствии для этого каких-либо приспособлений. Но не получилось, по слабости, наврал много.
Нет, я работаю не в Смольном. Меня угнетает не засилие женщин в конторе, а сама эта бюр-система, вся пронизанная неписаными законами, идиотскими ритуалами, и фальшивыми табу. Очень угнетает, но должен признать, что я в долгу не остаюсь, и угнетаю ее своим существованием в ней, порою, не меньше.
Рад за Вашу безумную красоту. И за то, что у Вас в жизни так много любви. Ибо, как сказал классик: «Нет ничего некрасивее красивой женщины, если она нелюбима». Не обижайтесь, если брякнул чего. Я помню наизусть все добрые слова, мне кем-нибудь когда-нибудь сказанные. И Ваши.

Отправлено чк воскресенье, 15 июня 2003 - 13:44:

Доброго здоровья, Ун-Ма, и доброго дня! Простите, если повторю очевидное, я имела в виду, что возможность летать мы, не приспособленные для полета, воспринимаем как чудо, а чудо представляется нам красивым. Срабатывает стереотип: полет-птица-свобода. Почему же мы не мечтаем превратиться в комаров и мошек? В крайнем случае согласны на бабочек. Мне интересно, что стало с героем, который обрел крылья не по желанию и не в виде компенсации за потерю человеческого облика, а как естественное продолжение тела. Вы предполагаете, что он не оценил свое приобретение, склеил крылья и... Жаль.

Разделяю Вашу неприязнь к бюрократическим ритуалам, я не смогла работать в регламентированной иерархической организации (не хочу называть её, поэтому воспользовалась громоздким определением из теории организаций).

Отправлено Ун-Ма воскресенье, 15 июня 2003 - 21:00:

ВЕНЕРА В КИРЗЕ, ИЛИ ПОРНОГРАФИЯ (роман)
Александра возвращалась домой после вечерней смены на прядильной фабрике. Ей был уже двадцать один год, она была девушкой. Собой она была очень хороша-хороша. То есть, здоровенная такая, хорошая. Шел такой год, когда с женихами было трудно. Тем более, что раньше жили они с мамашей в деревне, а теперь переехали в город, а в городе Александра опасалась, особенно порнографии!
Но у Александры был жених! Только что демобилизованный из армии, молодой прораб-строитель, тоже из деревенских. Мамаша нашла. Скоро они должны были пожениться. Через год.
А до того, мамаша держала дочь в строгости, и до сих пор у Александры не было, кроме этого жениха Петра Николаевича, никаких других парней. Она даже и не целовалась по настоящему ни с кем. «Нечего!» - повторяла дочь слова мамаши. «Пусть муж честную целует!»
Обычно, Петр Николаевич встречал Александру после вечерней смены, на своей служебной машине отвозил к мамаше, чмокал в щеку, и уезжал, даже теперь, несмотря на то, что мамаша сейчас гостила в деревне у брата. У Петра Николаевича с мамашей была железная договоренность, чтобы до свадьбы ни-ни, никаких даже поцелуев. «Уважь невинность!» – наказывала мамаша. «Мамаша! – говорил Петр Николаевич – Если б вы знали, как я уважаю невинность!»
Но в тот поздний вечер Петр Николаевич почему-то не встретил Александру. Как выяснилось потом чуть позже, он был на дальнем объекте, а машина сломалась, так что всю ночь провозился он с ней под дождем.
Александра шла немного с опаской, оглядываясь, ругая себя трусихой и дурой деревенской, и все же боялась, оглядывалась, а не подглядывает ли кто за ней коварно. Идти было минут пятьдесят - час. Закрапал дождик, еще по весеннему прохладный, и потом пошел очень сильный ливень. У Александры не было зонта, а местность была открытой. Одежда Александры сразу насквозь промокла, она шла и тряслась от холода. Послышался шум мотора, и девушку догнала машина, затормозила рядом с ней. Александра подумала, что это Петр Николаевич, наверное, и подошла к кабине. Но это был другой автомобиль, дверца открылась. В машине сидел знакомый Александре мужчина. Это был начальник Петра Николаевича, представительный мужчина лет пятидесяти пяти – шестидесяти пяти, Арнольд Романович. «О, Сашенька! – удивился Арнольд Романович – да вы промокли совсем! Садитесь скорее, я вас мигом домчу. А Петя ваш мне звонили, застрял на объекте, машина сломалась. Просили вас подвести».
Они быстро ехали, и вдруг мотор заглох. Арнольд Романович чертыхнулся. «Ну что ты будешь делать! Опять свеча! Вы посидите, я тут рядом живу, сбегаю за другой, - сказал Арнольд Романович, и, взглянув на Александру, добавил – нет, так не пойдет, вы вся дрожите, как в ужасной лихорадке. Пойдемте-ка со мной, жена моя вам даст чаю горячего, и во что-нибудь переодеться». Александра с радостью согласилась. Они быстро добежали до нужного дома, и Александра вошла с любопытством в большую квартиру. Однако, было очень тихо. «Вот дела! – хлопнул себя по лбу Арнольд Романович – как же я забыл! Жена же уехала сегодня на пару дней в Москву, к дочери, она там же учится! Ну, не беда, я сейчас сам вам чайку сострою, да погорячей. Снимайте вашу обувь». И он убежал куда-то в комнаты, оставив Александру в прихожей. «Идите сюда!» – услыхала она.
В большой комнате стоял радостный Арнольд Романович, держа в руках большой махровый халат. «Это мой, - сказал Арнольд Романович – он чистый. Одевайте пока, а мокрое все повесьте в ванной на калорифер, быстро высохнет. Кстати, можете под душем согреться, полотенца там есть чистые. А мы потом чайку попьем».
Он провел Александру в ванную, и оставил ее там с халатом. Александра закрылась на защелку, и стала внимательно осматривать стены ванной комнаты, и дверь, проверяя, нет ли дырочек для подглядывания. Одна ее подруга по работе на ферме, когда они с мамашей жили еще в районе, и Александра с тринадцати лет работала на ферме, рассказывала ей про городские глупости всякие. «Там воще одна порнография!» – говорила подруга. И объяснила. «Порнография, ну это когда подсматривают как бы!» «Чего?» – спросила Александра. «Да всего! – объясняла подруга – В бане, в туалете, или там, ну, как сношаются». Александра покраснела от возмущения. Она часто видела на ферме, как бык покрывает коров, привычное дело, но однажды заметила у плетня двух деревенских мальчишек, подглядывающих за делом естественного осеменения поголовья. Она их шуганула тогда, хотя и не знала тогда, что это они порнографией занимались. Уже и до села дошла эта зараза!
Эти сведения о порнографии потом Александра часто применяла в жизни. Например, когда у них в доме, еще в деревне когда, живал по дня два-три один старичок, обычно на выходные заявлялся. И вот когда он у них гостил в доме, этот мамашин любезный друг, как та говорила, то мамаша разрешала ему париться в субботу вечером вместе с ними, и парить и мыть Александру. Александра была согласна, если, конечно, не будет порнографии. Порнографии и не было никогда. Старичок всегда был старичком, а Александре было сначала четырнадцать лет. Потом ей было пятнадцать, потом шестнадцать, семнадцать, и так далее, лет, а любезный друг все приезжал, время от времени, и каждый раз они все вместе парились в субботу, ближе к ночи, в их маленькой закопченной баньке, и старичок с позволения мамаши хлестал голую Александру веничком, а потом мыл ее, тер мочалкой, и руками, как маленькую. В последний раз это было еще год назад, когда Александре исполнилось уже двадцать лет, и она уж была здоровой девкой. Каждый раз, как старичок мыл Александру, писька у него становилась длинной и твердой, что ничуть не удивляло Александру, так как это было то же самое, что и у быка на ферме, вещь, служащая для осеменения поголовья, что Александре не грозило, так как мамаша зорко следила за любезным другом, и пока длинная, твердая писька просто касалась боков, или груди Александры, мамаша спокойно себе парилась на полке. Но как только старичок ненароком ставил Александру спиной к себе, чтобы потереть ее нехилую спинку, и Александра чувствовала, что чего-то упирается ей, ну, туда, где у нее было все примерно аналогично как у коров на ферме, раздавался горячий, как кипяток, окрик мамаши. «Но – но – но! Я те испорчу девку, я те так испорчу!» И любезный друг, не дожидаясь уточнения, как, отскакивал, как ошпаренный. Ночью мамаша и старичок закрывались в мамашиной комнатушке, и оттуда слышались вполне понятные Александре звуки. «Кроет!» – понимала девушка. Подглядеть ей не хотелось. Во первых, она все это видела постоянно на ферме, а во вторых, она уже знала, что подглядывать - это порнография!
В последний раз, когда старенький любезный друг мыл Александру, пиписька у него чего-то не удлинилась, и не затвердела, сколько он не хлестал девушку веником, и не водил мыльными пальцами ей между ног, от переда к заду, как и положено правильно мыть девушек. Он даже заплакал немножко. «Ладно! – сжалилась мамаша – Ну его совсем! Лександра, потри ты ему стручок его мочалкой что ли, пес с ним!» Послушная дочь, поскольку никакой порнографии не предвиделось, все стены баньки были проконопачены на совесть, прижалась низом живота к пипиське любезного друга, и стала было тереться, но мать опять недовольно одернула. «Да не этой мочалкой, дура! Рукой!» Тогда Александра взяла в руку «стручок», и стала гонять его внутри своего большого кулака. Стручок слегка увеличился в размерах, но тут старичок как-то поперхнулся, закашлялся, и из стручка немного вылилось. Мамаша на полке крякнула: «Здравствуй попа, новый год!» Любезного друга после бани даже в дом не пустили, он растворился в ночи. «Нечего сказать, пригрела! Ампутанта! Будто честных мало! Дура я, дура!» – убивалась за чаем мамаша. Больше любезный друг не появлялся.
Не обнаружив дырочек в стенах ванной, Александра с трудом стянула прилипшее к телу платье, подмокшее белье, чулки, повесила их на горячий калорифер, и, стесняясь глядеть на свое голое тело в зеркале, включила воду, вернее попыталась включить, так как видела газовую колонку впервые. В это время в дверь ванной постучал Арнольд Романович. «Сашенька! – ласково затараторил мужчина через дверь – вы, может быть, не умеете пользоваться…» Александра открыла дверь. «А вы сами включите, а то я сломаю еще чего!» Арнольд Романович как-то странно посмотрел, но не на саму голую девушку, а на ее отражение в зеркале, что ей сильно не понравилось. «Может, спиночку вам потереть?» - спросил Арнольд Романович, беря уже с полки губку. «Не, не надо, я чистая!» – уверила девушка и закрылась на защелку, оставив Арнольда Романовича за дверью вместе с губкой. Александра быстро согрелась под горячим душем, оделась в свое белье, и завернулась в городской халат Арнольда Романовича, не удержалась. Открывая защелку, услышала, будто топочет кто. «Не уж, подглядывал?» – заподозрила Александра. И тут ей пришло в голову, что ее жениху, Петру Николаевичу, это могло бы сильно не понравиться, и она немного расстроилась, задумалась. «Нет, послышалось!» – решила она, все же сомневаясь.
«Сашенька, идите чай пить!» – услышала она бодрый голос Арнольда Романовича, и, привыкнув слушаться старших, пошла пить чай. Арнольд Романович был почему-то в пижаме. «Наверное, тоже промок» – решила Александра. Чай был вкусный, с лимоном и конфетами. «Только я должен огорчить вас, Сашенька, - сказал Арнольд Романович виновато – все свечи для автомобиля оказались пробитыми, я проверил. А дождь льет еще сильнее, да и поздно уже, час ночи, опасно знаете ли». «Что же делать?!» - делово спросила Александра. «Ну что тут поделаешь! – вздыхая, сказал Арнольд Романович – Ну, заночуете у меня, ничего страшного. Я вам в комнате дочери постелю, и спите себе спокойно до утра, а родственникам можно позвонить, хотя, вы ведь, мне ваш Петя говорили, с мамашей проживаете, и вроде я слышал, оная теперь в отъезде». «Да», - согласилась Александра и с тем, что мамаша в отъезде, и с тем, что остается ночевать. «Только у меня к вам очень большая просьба, Арнольд Романович! Не говорите пожалуйста ничего Петру Николаевичу». Все же она сомневалась немного.
Арнольд Романович расплылся в добрейшей улыбке. «Ну, что вы, Сашенька, я не маленький, понимаю чувства молодежи. Это навсегда останется нашей маленькой тайной». И заговорщицки подмигнул Александре. Александра тоже подмигнула в ответ Арнольду Романовичу, по- городскому, и стала довольная, что у нее так хорошо получилось. Александра почувствовала себя очень хорошо и уютно. Если между ней и дедушкой этим, начальником Петра Николаевича, был общий секрет, то это как будто они в одной команде в прятки играют. «Арнольд Романович! – произнесла Александра немного осуждающим тоном – А чего это говорят, будто в городе вобче, одна порнография?!» Такой вопрос Александра могла задать только своему, надежному человеку. Арнольд Романович погрозил Александре пальчиком. «Ай-яй-яй! Нехорошо так думать про наш замечательный, передовой город! – и добавил, хитренько еще раз подмигнув Александре – А что, интересуетесь?!» Александра опять, по городскому, хитренько подмигнула в ответ, и опять осталась довольная, что так хорошо получилось.
«Сашенька! А давайте между нами будет еще один секрет?!» – предложил Арнольд Романович. Оказывается, у него к ночи сильно разбаливалась спина, спинка разбаливалась, и Александру он просил всего лишь немного помассировать ему спинку, для облегчения страданий. «Хорошо-хорошо!» – быстро согласилась она, так как очень захотела писать. «Мне бы, Арнольд Романович, надо… помочиться немного» – добавила она по-городскому. «Конечно – конечно!» – подпрыгнул дедушка, и повел ее в нужник. Нужник был огромный, ярко освещенный, и в нем хорошо пахло. «БиблиОтика!» – подумала Александра. Она бегло осмотрела стены насчет дырок, задрала повыше халат, сняла трусы, и как можно интеллигентнее нависла своим роскошным задом над роскошным унитазом. И тут Александру обуяли сомнения, насчет дырок в стенах, насчет порнографии. Тогда она быстро просеменила к лампочке, и, прихватив лампочку подолом халата, чтобы не обжечь пальцы, вывернула ее. Наступила надежная темнота, в которой Александра на ощупь нашла горшок, присела над ним, и с наслаждением стала писать. Писала она долго. Было скучно писать просто так, и Александра для развлечения вертела в темноте головой, пытаясь вспомнить, а где дверь. Она даже испугалась немного, вдруг не найдет, ведь не нужник, а чистая библиОтика! И тут в зрачок ей ударил остренький лучик света. Он сочился из стенки, из дырки в стенке. «Все же права была подруга деревенская. Воще, одна порнография!» И вдруг лучик погас. Александра даже писать перестала. Подглядывал! Вот лучик и погас! «Не, я шугану его!» Она мгновенна натянула трусы, и выскочила наружу, безошибочно найдя дверь. За дверью был мрак. Свет в прихожей был выключен. «Специально выключил! Маскируется!» – решила Александра, а потом засомневалась. Хороший ведь человек, начальник, а начальники все – хорошие люди!
В спальне Арнольд Романович уже ждал ее, обложенный мазями и кремами. «Ну, - сказала Александра – давайте вашу спиночку!» «Спасительница моя! Сестра милосердия! Флоренс Найтингейл!» – восторгался Арнольд Романович, тут же объяснив, что Флоренс Найтингейл это была такая героическая английская медсестра милосердия. Александру очень обеспокоили эти объяснения, так как она заподозрила, а не является ли Арнольд Романович английским шпионом?! И имя у него вроде английское, или американское. И в порнографии она его все еще подозревала. Но она успокоила себя тем, что шпиона начальником не поставят, и продолжала массировать здоровенными ладонями рассыпчатую спиночку Арнольда Романовича, который постанывал, изображая страдания, причиняемые радикулитом. Спиночка была уже вся бордовая, а он все постанывал. Наконец, Александра выдохлась, даже вспотела она. Благодарный Арнольд Романович интеллигентно поцеловал ей ручку.
«А у вас? А у вас, Сашенька, спиночка не болит?» – игриво спросил Арнольд Романович. «Не болит!» – честно ответила Александра. «Жаль – машинально произнес Арнольд Романович – ну, давайте я вам для профилактики помассирую?!» «Для профилактики можно!» – согласилась Александра, сняла халат и лифчик, и легла на живот. Дедушка сел ей на задницу, и объяснил, что так всегда делают профессиональные массажисты. Александра согласилась, только заметила, что с такой высоты ему, возможно, трудно будет дотянуться до ее спины. Но он дотянулся, а потом предложил для профилактики помассировать ей и другие части тела. Александра перевернулась, и он стал массировать другие части тела, осторожно пробуя, что можно, что нельзя. Оказалось, можно все. «Вам приятно, Сашенька?» – с надеждой спросил Арнольд Романович, и опять подмигнул ей. Сашенька задумалась. «Приятно будет после свадьбы!» – подумала она, но ответила по-городскому, просто подмигнув в ответ, и гордясь собой, что все больше приобретает воспитания и манер. Как бы устав уже, Арнольд Романович растянулся рядом, прижался бочком к Александре, которая и почувствовала некое тепло, скосила глаза вниз, и обнаружила, что все штаны у Арнольда Романовича спущены до колен, и прижимается он к ней своей дедушкиной пиписькой. Когда успел! «Я очень ценю вашего Петю, очень!» - утверждал Арнольд Романович, и тянул Александрины трусы за резинку вниз. «Я девушка!» - исчерпывающе объяснила Александра ситуацию, и подтянула трусы повыше. «Ну как же?! Ну что же?!» – взмолился Арнольд Романович, приводя и свою одежду в порядок, и заплакал. Александра собралась было у же сделать ему ручкой, как любезному другу, но дедуле явственно пришла в голову какая-то одухотворяющая идея. «Сашенька! – воскликнул он – вы интересовались порнографией! Я понимаю! У меня есть… Я сделаю!» И запрыгал куда-то в другую комнату. «Сволочь! Вот сволочь американская! – сверкнуло в мыслях Александры – Порнография все-таки! Ну, я тебе покажу порнографию, любезный друг! Ампутант!» В три прыжка здоровенная, полуголая Александра, мотая по сторонам достойными сиськами, догнала предателя, сшибла с ног, оседлала и принялась валтузить за волосья развратной мордой его о ковер. «Я тебе покажу порнографию!» Но дедуля почему-то перестал плакать, а наоборот заурчал от удовольствия, бормоча что-то. Александра прислушалась. Арнольд Романович бредил. «Бей меня, бей! – стеная, вскрикивал он, - О, Валькирия! Флоренс! Мерлин Монро! Свобода на баррикадах! Ах!»
Александра в сердцах плюнула шпиону на темя, и пошла одеваться в свои балахоны. Из комнат полз к ней на четвереньках оплеванный Арнольд Романович. «Валькирия! Ну как же?! Ну, что же?!» И он опять заплакал. За окном светало. Александра одела свои очень грубые, ноские ботинки, и уже была в дверях, когда бросила прощальный взгляд на плачущего на коленях проклятого порнографа. Неожиданно она вспомнила, что видела в каком-то кино очень интеллигентную, городскую сцену, как надо прощаться с такими испорченными ничтожествами. Она решительно подошла к ползающему в слезах Арнольду Романовичу, подвела ногу к его голове, и в меру сильно ткнула своим грубым, грязным ботинком в лицо, предварительно красиво отведя руку в сторону. Арнольд Романович завалился на бок, и тогда Александра по-городскому подмигнула ему. Этим-то мгновением ока и воспользовался проворно начальник ее жениха. Сделав бросок кобры, неожиданный для его возраста, он обнял обеими руками ее грязные ботинки, мертвой хваткой вцепился, и лежа на полу, принялся осыпать эти ботинки сладострастными поцелуями. Александра могла бы одним движением ноги отшвырнуть Арнольда Романовича к стенке, но она чувствовала, что не может и не хочет шевельнуться даже. Арнольд Романович ярился все сильнее, его на удивление длинный язык неутомимо летал по кирзовой поверхности грязных чоботов Александры. Мало того, он приподнимал ей ногу, и лизал подошвы ее ботинок, по очереди, одну за другой, пока, наконец, со стоном и рычанием не засунул себе в рот целиком весь носок правого ботинка, и попытался прокусить его кожу, что было невозможно, разумеется. Александра вздрогнула и пошатнулась. На ватных ногах она пошла к выходу, слыша за спиной: «Какое счастье! Какое счастье!»
«А я думала, что приятно бывает только после свадьбы?!» - размышляла Александра по дороге домой. Ей стало немного жалко своего жениха, Петра Николаевича. «Все-таки, он какой-то увалень деревенский. Нет, конечно, порнография, это… это не очень хорошо, конечно. Потому что это… порнография… Но. Не надо во всем видеть только одну порнографию… Вернее думать, что город это воще порнография… только!». Подходя к дому, Александра для маскировки испачкала дорожной грязью свои до блеска отполированные языком Арнольда Романовича ботинки.
(Это все)

Отправлено чк воскресенье, 15 июня 2003 - 22:24:

Сочный роман!

Отправлено Катерина воскресенье, 15 июня 2003 - 23:34:

Интересная глава. Особенно подкупаeт неискушенность юной прядильщицы.

Отправлено Бога понедельник, 16 июня 2003 - 06:34:

Чудесный рассказ! Очень смешной. Теперь буду знать, как совращать здоровенных прядильщиц.

Отправлено Ун-Ма понедельник, 16 июня 2003 - 09:44:

Привет! Рад стараться!

Отправлено Ун-Ма понедельник, 16 июня 2003 - 10:38:

Вообще-то, рассказ спровоцирован очередным показом фильма "Москва слезам не верит". Отсюда, и имя героини. Из песни. "Александра! Александра! трам-пам-пам, тра-ра-ра, ра-ра-ра...!
И вообще, это отражение некоей проекции Москвы в моем воображении, да и Питера тоже. Но больше -Москвы.

Отправлено anonimno понедельник, 16 июня 2003 - 11:27:

http://www.sobkor.ru/lenta/news-dir/18080.html
Ученые из американского университета Эмори (штат Джорджия), изучая ДНК полевой мыши, выделили ген верности, который делает самца полевки, однолюбом.
Ученые уверены, что их открытие применимо и к человеку.

Отправлено Анна понедельник, 16 июня 2003 - 19:37:

Ун-ме.
Привет!
Последний рассказ очень поднял настроение.
Александра хороша!

Отправлено чк понедельник, 16 июня 2003 - 19:51:

Все повторяю "ампутант". Оччень понравилось! Ун-Ма, это Ваше изобретение?

Отправлено о понедельник, 16 июня 2003 - 20:12:

в яндексе 1092 ссылки.

Отправлено чк понедельник, 16 июня 2003 - 20:48:

о

На "ампутанта"? А сколько ссылок на чк? А на о? Интересно.

Отправлено о понедельник, 16 июня 2003 - 21:21:

на чк - 41142, а на о - 0

Отправлено Ун-Ма вторник, 17 июня 2003 - 08:41:

Всем привет!
"Ампутант", конечно, не мое изобретение. Я сомневался, стоит ли использовать это слово, так как некий цинизм. Потом, сами видете, использовал.
Кто придумал это циничное слово?, так я думаю, что никто. Взяли прямо готовеньким, из иностранных языков. И стало оно, по моему, сразу очень нашим, советским, то есть, лингво-бюрократизмом, само-собой-цинизмом.

Отправлено чк вторник, 17 июня 2003 - 08:52:

Привет, Ун-Ма! В вашем романе цинизм слова "ампутант", если и был, растворился полностью. Жизнеутверждающий роман, честное слово!

Отправлено о вторник, 17 июня 2003 - 12:13:

Здравствуйте.
Нету там никакого цинизма, разврат один. А про Москву не знаю, у меня с ней не так было.

Отправлено Ун-Ма вторник, 17 июня 2003 - 13:10:

Спасибо, чк!

о
Ну, раз уже и разврат прозвучал, значит, действительно, получилося. Хоть и надеялся на Вашу похвалу, но не на столько.

Отправлено чк вторник, 17 июня 2003 - 13:29:

Москва и такая, и не такая, уважаемый О! По-моему, суть ее ухвачена верно: провинциальный по сути городишко. А повадки как у большого.

Отправлено о вторник, 17 июня 2003 - 20:50:

Ун-ма
Ваш литературный талант трудно переоценить. Почему Вы до сих пор в подполье прячетесь ума не приложу.

чк.
Крупнее в нашей стране, как всем известно, города нет и по сути это столица. Нравится это кому-то или не очень. Так есть, так было и так будет. А четвертому небывати

Отправлено Ун-Ма среда, 18 июня 2003 - 09:05:

Всем привет! Спасибо, дамы и господа, за комплименты.

С В.Ш. понятно, она в Европе. А куда Бога подевался?

Отправлено Ун-Ма среда, 18 июня 2003 - 12:51:

Проституция Петровой (рассказ)

Петрова делила всех мужчин на две категории. Первое – уроды. Второе – придурки. У нее был потому что большой опыт, так как Петрова немного занималась проституцией. Но проституткой она, естественно, не была. Так как у нее была работа, муж, ребенок, любовник, и солидные родители, Петрова справедливо обиделась бы, если бы кто-то назвал ее проституткой. Просто у нее было хобби, увлечение, такая художественная самодеятельность. Нет, возможно, это было даже призванием, но что такое призвание? Мечта! Вот пусть мечтой и остается.
К тому же, у Петровой не было сутенера. Вернее, он у нее был, но какой-то не настоящий. Это был друг юности Петровой, его давнишняя иллюзия Петрова была, потому что сутенеры тоже когда-то были не сутенерами, а просто испорченными, или не очень, мальчиками. Кроме того, сутенер, на территории которого Петрова занималась своей художественной самодеятельностью, очень уважал папу Петровой, директора крупного военно-промышленного комплекса. «Твой папа, - говорил он Петровой – кует щит Родины! А Родина - Родина! Или смерть!» Он был патриотом.
Зато роль классического сутенера вполне успешно исполнял ее муж, принадлежавший к категории уродов, рабочий Петров. Во первых, Петров трахал Петрову бесплатно. Во вторых, Петров бил Петрову. И в третьих, пропивая до копейки собственную зарплату, Петров жил за счет Петровой. Это был классический сутенерский набор. И если бы у Петрова было поменьше ума, а так же чести рабочего человека, то он бы и догадался, возможно, стать настоящим сутенером, тем более, что когда-то был чемпионом Новгородской области по боксу в среднем весе. Но Петров был выше среднего ума человек, и чрезвычайно высоко ставил честь рабочего человека.
Любовник Петровой, художник Шварценбрейм, принадлежал к категории придурков. Он не бил Петрову, не жил на ее деньги, но зато почти ее и не трахал. Не потому, что Петрова любила Шварценбрейма, хотя это, конечно, само по себе, никого не вдохновляет, а просто он утверждал, что бисексуал по натуре он. Петрова же сильно подозревала, что любимый Шварценбрейм просто чистый педик. Что оставалось загадкой для нее, так это зачем он продолжает отношения?! Хотя, какая загадка, просто придурок! Иногда у Шварценбрейма собиралась большая компания, он подолгу пропадал с кем-то в своей огромной квартире-мастерской на Кронверкском, и появлялся в дрезину пьяный. Иногда ему хотелось, чтобы Петрова отсосала ему, иногда нет, но всегда он быстро засыпал. Тогда Петрова раздевалась, и ходила голая между других участников вечеринки, голых, и одетых, пока кто-нибудь ее не трахал, бесплатно, разумеется, и, как считалось, по большому секрету от ее спящего любимого, и возможно, даже и от самой Петровой.
Итак, муж не знал ни о проституции Петровой, ни о ее любовнике. Любовник знал о муже, но не знал о проституции, и о непротивлении траху насилием со стороны Петровой на вечеринках. Родители Петровой знали только о муже, которого они ненавидели, так как рабочий Петров, по их мнению, был не пара дочери таких родителей. И только одна сама Петрова знала все. Петрова и сама догадывалась, что знает слишком много, что это даже опасно, и это придавало ее жизни дополнительный смысл. Много дополнительных смыслов.
Потом их стало меньше. Однажды весной она пришла домой после своей художественной самодеятельности, и пьяный муж позвал ее с кухни: «Эй, кастрюля! Иди сюда! Я все знаю!» Почему-то он ее часто называл кастрюлей, сутенер чертов. Петрова обмерла. Она решила, что муж как-то узнал, что она иногда продается для увлечения иностранным курсантам советских военных академий в Питере. Решила ни в чем не сознаваться, и шагнула навстречу судьбе. Но оказалось, что муж узнал как-то, наоборот совсем, о ее связи со Шварценбреймом. Петрова не ожидала этого, и от неожиданности во всем созналась, и даже почему-то сказала, где проживает художник. «Я скоро вернусь, дорогая!» – очень вдумчиво пообещал рабочий Петров, и поехал бить художника Шварценбрейма.
А через несколько дней Петрову изнасиловали. На двадцать седьмом году жизни изнасиловали, как школьницу. Петрова же была очень сильная женщина, потому что при весе семьдесят три килограмма, она даже не была толстой. До двадцати лет Петрова занималась Дзю До, и даже являлась кандидатом в мастера спорта СССР. Но ее все равно изнасиловали. Очень просто. Как всех. Однажды она поздно возвращалась домой, причем не с занятий проституцией, а из театра, из оперного театра, где они с подругой прослушали оперу «Не только любовь» неизвестного автора. И вот она остановила частника, и когда они подъехали к дому, то все было ровно как в кино, по классике. И неожиданное заруливание в кусты, и отвалившаяся вдруг ручка двери, и опрокидывающаяся назад спинка сиденья, затем молчаливое заваливание, задирание юбки, и молчаливое траханье, с финальным отсосом. Потом мужик выпустил ее, и она пошла себе, как будто сдачу получила. Дома Петрова полночи проплакала, запивая слезы вином «Милая улыбка», и не потому, что отдала этому гаду перед тем, как он ее изнасиловал, двадцать пять рублей, то есть, как бы заплатила ему за удовольствие, хотя это было уже сверхстебом каким-то! Нет, хуже было другое. Ведь Петрова была в два раза сильнее ублюдка, думала она, вводя одновременно третий подвид мужчин – ублюдки. Ведь Петрова самостоятельно приводила в чувство и арабских военных курсантов, и кубинских, проходивших стажировку в Питере, если кто-нибудь из них пытался во время ее занятий проституцией обойтись без презерватива. А тут что-то помешало ей оказать сопротивление водителю тачки, и она знала, что! Он догадался. Он ее расколол. Она провалилась. Еще когда они подъезжали к дому, и водитель произнес пару фраз на отвлеченные темы, ее бросило в жар, ей стало нехорошо. Она почувствовала, что он совершенно уверен: Петрова – проститутка. Более того, он понял и то, что она сама в этом не уверена. Петровой захотелось поговорить с кем-нибудь, и снова обрести обычное свое, шпионское состояние. Но муж отбывал пятнадцать суток, а Шварценбрейм лежал в больнице, именно мужем и избитый до сотрясения мозка.
Еще хуже было то, что через несколько дней, с внутренней стороны губы у Петровой вскочил какой-то прыщик. Она была не маленькая, и в страхе побежала к знакомому венерологу проверяться. Это действительно был свежий сифилис.
На этом, собственно, история почти заканчивается. Петрова немедленно переехала к родителям, и подала на развод с мужем. Со Шварценбреймом Петрова порвала без объяснений. Занятия художественной самодеятельностью теперь, после провала с ночным водилой, не интересовали ее. Петрова жила с сыном и родителями, тайком, через знакомых отца лечилась, недолго лежала в больнице, вылечилась, работала, встретила хорошего человека. Вышла замуж, и родила еще одного мальчика. Постепенно, она ввела-таки четвертую категорию мужчин. Мужчина этой четвертой категории определялся через отрицание. Не урод. Не придурок. Не ублюдок.
«Знаешь, дорогая, - сказал ей как-то он, этот мужчина четвертой категории – ты перевернула мои представления о женщинах, просто перевернула!!» «А что?!» – как-то вяло поинтересовалась Петрова. «Ну, ты понимаешь, раньше я делил всех женщин на две категории, первое – просто шлюхи, второе – проститутки. А теперь я понял, что есть и третья категория женщин, только еще не знаю даже, как ее назвать получше, когда…». «Врубаюсь! – сказала Петрова немного грустно – Когда ни то, и ни другое». «Именно!» – с удовлетворением согласился он.

Отправлено Анна среда, 18 июня 2003 - 17:32:

Ун-Ма.
Привет!
Действительно, Олегыч прав, пора выходить из подполья на свет Божий. Рассказы-то у Вас классные получаются. А хорошие рассказы для узкого круга, это не правильно.

Отправлено чк среда, 18 июня 2003 - 17:45:

Даже не знаю, как выразить свой восторг, Ун-Ма. Потрясающе!!!!

Отправлено Катерина среда, 18 июня 2003 - 18:05:

Как хотите, а мне "Венера" больше понравилась, чем "проституция".

Отправлено Ун-Ма среда, 18 июня 2003 - 18:06:

Привет, Анна и чк!
Ура! Я рад, что вам понравилось!

Отправлено Ун-Ма среда, 18 июня 2003 - 18:09:

Привет, Катерина!
Я рад, что Вам понравилась Венера!
Всем до завтра! Наверное.

Отправлено чк четверг, 19 июня 2003 - 11:49:

Где же новый рассказ? Пишется?

Отправлено Ун-Ма четверг, 19 июня 2003 - 12:38:

Привет, чк!
В башке типо пусто как-то. Мысли об зарплате опустошают ее почему-то. А сегодня зарплата в конторе. Так что, Вы должны понять меня. Мысли о внезапном, и нешуточном богатстве, которое вот-вот должно свалиться в руки, привели бы в смятение кого хошь! И не важно, что долги, что налоги, что богатство разъедает дружеские отношения, и порождает отношения-симулякры. Не важно.
Кстати, хорошая тема. "Зарплата" Это же про "вечная ценность", Шекспир, да и только. Есть и другие ценности. Пенсия. Пособие. Страховка. Но Зарплата-то лучше. Что касается всяких там дивидендов, комиссионных, банковских процентов по вкладам, и прочих ва-банков и зеро, то это, уже не то! Уже сомнительная ценность. Нет, это тоже приятно, но к этому быстро привыкаешь. К зарплате же никогда. Знаю, что меня поймут не все, но уверен, очень многие.

Отправлено чк четверг, 19 июня 2003 - 13:05:

Поздравляю, Ун-Ма! Я тоже ценю зарплату больше, чем другие денежные поступления, как то: наследство, рента, краденое... Впрочем, у меня давно нет зарплаты, у меня только гонорар. А это еще более неуловимая и эфемерная субстанция, чем ЗАРПЛАТА. С нетерпением жду Вашего рассказа о богатстве. Богатство, бедность, деньги - моя любимая тема. Причем я не люблю противопоставления "любовь и бедность". Пишите, жду!

Отправлено ЧК пятница, 20 июня 2003 - 11:07:

Вы пока не писатель, Ун-Ма, Вы типа пока читатель? Понимаю. Желаю приятного чтения! И мои стихи почитайте, пожалуйста. Если найдете.

Отправлено Ун-Ма пятница, 20 июня 2003 - 12:08:

Уважаемая чк, быстро можно писать только такие рассказы.

ГЕРОИ

Торпедный катер фирмы Топекан, перескакивая с волны на волну, несся к цели, каким-то чудом не сбиваясь с курса. Семь диверсантов особой выучки, вооруженные до зубов, были на его борту. Приближалась граница, остров Сахалин, захваченный недавно Японией под предлогом защиты фауны острова, от всеядных китайцев. Японцы же обещали употреблять только рыбу, и немножко крабов. После захвата, никаких известий с острова о судьбе жившего там русского населения не поступало. Доступ на Сахалин кому-либо был закрыт, тем более журналистам, и всяким там всегозащитникам. Десант под командованием генерала Марцевича должен был разведать ситуацию. Сахалин приближался, вырастал сквозь бриллиантовый туман соленых брызг акварелью черной черты, по контрасту со светлой чертой горизонта. С другой стороны горизонта медленно росла некая точка. Японский авианосец. Но берег рос быстрее, увеличивался, и Марцевич достал свой специальный десантный карабин. «Воздух!» – громко сказал Седьмой. Они знали друг друга только по номерам. Марцевич был первым, кто-то вторым, кто-то третьим, но «Воздух!» сказал Седьмой. Четыре японских истребителя Дабл Зироу заходили в атаку со стороны восходящего солнца.
Их торпедный катер фирмы Топекан мчался уже вдоль берега. Марцевич принял решение. Шесть человек в гидрокостюмах, с полным вооружением, спрыгнули в воду и поплыли к земле. Седьмой по приказу Марцевича развернул катер, и повел его прямо на солнце, навстречу атакующим Дабл Зироу. Вся команда Марцевича была из героев, сам Марцевич был герой из героев, но Седьмой был самый-самый герой из героев. Он должен был принять удар на себя. Почему он? Просто потому, что именно он сказал «Воздух!»
Шесть человек вышли на берег, и укрывшись в кустах, неотрывно следили за летящим по гребням волн Топеканом. Титан, из которого он был сделан, отражал солнце утра, и вдруг разлетелся на множество неярких зайчиков. Мертвое тело Седьмого взлетело в воздух на высоту семьдесят метров, и медленно переворачиваясь, упало в океан, пошло ко дну.
«На дне навек» – подумал Марцевич, и вдруг увидел огромного Седьмого, только совсем прозрачного, лежащего на единственном на все небо облаке, живого, с улыбкой и карабином. Марцевич скомандовал: «Вперед, герои!»
Впереди было минное поле. Проклятое минное поле из проклятых японских мин, уложенных по хитрояпонски, как Сад Камней. Их так и называли всемирно, эти знаменитые японские минные поля – Сады Камней. Пройти их было невозможно. Но они должны были.
Четвертого разорвало на клочки первым. Марцевич вытер пот со лба, и снова увидел облако, и Четвертого на нем, огромного, прозрачного, смотрящего вниз. «Прощай навек!» -подумал. И вспомнил Аэлиту, любимую, тоже разведчицу. Однажды они загадали, что умрут когда-то вместе, в Саду Камней, держась за руки. Вместе навек. Вместе на облаке.
«Сейчас все умрут! – подумал Марцевич – Кроме меня?» Существует предчувствие смерти, существует предчувствие жизни. Те, кто чует смерть себя, те одевают особые маски, когда как бы тень наплывает на их отрешенные лица.
Последним подорвался именно Шестой. «Вот и все навек» – подумал Марцевич, и почувствовал смерть, и тут же забыл о ней, и замер, застыл недвижим. Он плакал. Он плакал посреди Сада Камней, палимый нещадным солнцем. Хотел он наплакаться перед смертью, этот герой из героев. Всего лишь наплакаться, ничего больше!!
Кто-то тронул его за плечо сзади. Марцевич не вздрогнул. Как можно – думал Марцевич – знать. Быть может, уже и он подорвался, уже на том свете душа его, одна, как положено. На том свете не вздрагивают, и не держатся за руки. Он обернулся. Перед ним стояла старуха. «Не плачь, Марцевич! – сказала она немного печально – Утри свои слезы! Пойдем, я проведу тебя».
Марцевич не задал вопросов, он пошел за старухой. Старуха шла молча, но иногда оборачивалась, объясняя. «Мы выйдем к Сан-Луи – пояснила она – к Сент – Луису. Помнишь блюз? Сан – Луи блюз?» «Помню!» – ответил Марцевич, и тихо, неумело запел.

Отправлено чк пятница, 20 июня 2003 - 12:58:

М-да... Спасибо, Ун-Ма.

Отправлено анонимус пятница, 20 июня 2003 - 16:49:

= и мои стихи почитайте, пожалуйста. Если найдете =

Думаете так сложно было вас вычислить, Елизавета Г.?

Отправлено чк пятница, 20 июня 2003 - 18:52:

Видимо, сложно. Я уж и так и эдак... Привет, анонимус!