Проза

 

Прятать Гену Вольфова предполагалось в монастыре.

          В каком именно, я не могу сказать, чтобы все, кому надо спрятаться, кто хочет спрятаться, сразу дружно туда не поехали.

 

Там рядом две деревни Паганусово и Подкинутово. В Паганусово ничего нет, но туда ходит автобус. А в Подкинутово монастырь.

          От Паганусово до Подкинутово три километра.

          Я страшно не люблю всяких такси и наемных машин, просто не верю этим водителями, поэтому, хоть и не без труда, мне удалось уговорить Гену брести пешком, даже с сумками. Кажется, я даже применил лживый нечестный прием, сославшись на необходимость соблюдать правила конспирации.

 

Дотащились мы поздно, к самому концу всенощной.

          Гена в храм не пошел, остался ждать во дворе.

          После службы я нашел эконома, послушника Герасима. Сам я был с ним почти не знаком, но Рита позвонила ему, и он нас ждал.

          Нас накормили, устроили на ночь, обещали все решить завтра после службы. В принципе, Гену готовы были взять «потрудиться».

          От вчерашнего ли, от дорожного ли пива, или просто от путешествования, я устал и сил уже не имел ни о чем говорить, лег и уснул, как убитый.

 

Утром Гена попробовал было постоять немного на службе, но не смог, вышел при втором антифоне.

          - Я там ничего не понимаю…

          Еще он был удивлен и недоволен, что обед по воскресным дням только после службы, а в Подкинутово даже магазина не было. Только в Паганусово.

          Впрочем, трудники и насельники, с которыми мы вместе ночевали, напоили его чаем с булками.

          Эконом, поговорив с ним, сказал мне:

          - Странноватый он немного… Ну, да, мы здесь все странноватые. Пусть попробует, поживет…

          Я был рад, что удалось сбыть его с рук, одной заботой меньше, и, главное, у Риты, а Гене наоборот все как-то не очень понравилось:

          - Как это? – Недоумевал он. – Я тут работать должен буду, и бесплатно… И еда вся постная, и даже рыба бывает, говорят, только в воскресенье и по праздникам…

          - Ну, так зато и чай, и даже сигареты дают…

          - Ну, да… Пять пачек без фильтра в неделю и пакетик «Лисмы»… И в камере, в палате, то есть, восемь коек… И паспорт отдавать надо.

          - Ну, что поделаешь… Зато тишина, природа… И храм… Спокойствие... А с зеленым паспортом без регистрации, где тебя еще примут?

          Насчет тишины и спокойствия я, конечно, догадывался, что преувеличиваю, даже знал, что преувеличиваю, но что я мог еще сказать?

          - Ладно. Немного поживу, попробую, а там, глядишь, все устроится… Скорее бы только… 

          Я благословился у нечаянно вышедшего на двор батюшки, погладил небеленые кирпичные стены, перекрестился на колокольню и пустился в обратный путь, несумненно ожидая от Риты какой-нибудь себе за труды благодарности.   

 

В понедельник мы открылись, как обычно, в 10 часов.

          Естественно, обычно к нам приходят женщины, но бывает и наоборот.

          Так и в понедельник первым посетителем был мужчина.

          Кавказец. По имени Рустам. Так он представился.

          Немолодой уже, скорее, среднего возраста. Маленького роста, лысоватый.

          Он зашел к Елене Львовне, они довольно долго говорили, так что я начал уже волноваться и подошел к двери: не нужна ли помощь. В это самое время гость вышел, так что мы едва не столкнулись. Возможно, он подумал, что я подслушиваю.

          Только он ушел, Елена Львовна выскочила из кабинета, чуть не рыдая. От смеха.

          Оказывается, южный человек приходил договариваться насчет экспертизы: он хотел привести к нам как бы на обследование девушку, невесту своего брата, чтобы выяснить настоящая у нее девственность или восстановленная, как в нашей клинике – хирургическим путем… Плату, естественно, предлагал повышенную.

          - Я, – сказала Елена Львовна, – конечно, согласилась. И в любом случае дам заключение, что все естественно…  А, может, и с девушки тоже удастся что-нибудь получить…

 

И вторым посетителем в тот понедельник тоже был мужчина.

          Виктор Васильевич.

В мою прошлую смену он забыл у меня свою ведомость. Мы с ним вышли во двор покурить.

          Во дворе все было как обычно: с крыши текло, уборщица Лида выносила мусор, у соседнего подъезда стоял человек, похожий на иностранного шпиона… Непонятно только из какой страны…

          Потом я стал искать его ведомость, она все не находилась. Может быть, за выходные, пока меня не было, сменщики выкинули?

          При этом я чувствовал некоторое неудобство: два слишком разных круга моей многогрешной жизни, два слишком разных мира невольно и неловко соприкоснулись: с одной стороны знакомство с Виктор Васильевичем, мое прошлое, с другой сторожевая служба у Елены Львовны…

          Зачем моим новым «коллегам» Виктор Васильевич? Такой другой, такой нездешний… Зачем им знать про него?

          Может, к ним еще и Риту привести познакомиться?

          Пока я искал, пришла толстая рыжая пациентка и разговаривала с сестрой-регистратором Аллой, а наше с Виктор Васильевичем присутствие тоже мешало ей…

          Наконец, ведомость обнаружилась, вместе с журналом про налоги под неизвестно откуда взявшимся шахматным обозрением за 1968 год…

          Проводив, Виктор Васильевича, я почувствовал некоторое облегчение, и мне было стыдно, что я почувствовал некоторое облегчение… Беда… Нехорошо!..

          Дальше день потек обыкновенно.

 

Вечером я набрал Виктору Васильевичу, спросил, как дела, мы поболтали, договорились в ближайшее время встретиться.

          - Ко мне, – сказал он, – по нынешним меркам не очень далеко, Кузьминки…

 

А дальше дни замелькали с суетной быстротой, одинаковые, как мордочки сусликов…

          То есть, конечно, не были они одинаковые, но как-то очень скоро летели и не запоминались. Я стал почему-то страшно раздражительным и даже ссорился иногда с Еленой Львовной.

 

Эта осень выдалась какая-то уж очень особенная.

          Кажется, не только дни стали короче, но и ночи.

          Просто стихи какие-то:

         

 

Жизнь зимой от холода вообще сжимается, а в этот раз уменьшилась до отчаянности.     

          Ждали весны.

 

А вскоре начались неприятности.

          Мутные, мучительные.

          Я совсем задурил.

          Стал вдруг страшно ревновать Риту.

          К ее старым (нездешним, заграничным) и новым (местным) знакомствам.

          Дура какая-то! Всегда-то ей надо было во всем участвовать, всем помогать, обо всех заботиться…

 

Один из ее новых друзей меня особенно лишал покоя.

          Я не знал, что делать, как вырвать Риту из его хищных сетей.

          Смуглый, темноволосый, широкоплечий с маслеными глазами и шутовскими усиками.

          В больших сильных руках у него почти всегда был небольшой синтезатор, под который он то и дело пел свои пошлые песенки:

 

Многим нравилось.

 

Передвигался он в инвалидной коляске.

          Горячая точка.

          Но не Афганистан, не Африка, не Югославия, не Приднестровье, не Кавказ…

          В Чечне он, правда, немного был. На заключительном этапе. В конце того, что называют Второй войной.

          Там он с кем-то познакомился, и его устроили корреспондентом (кажется, по коммерческой части) в Карелию, где и получил он свое ранение или контузию… То ли не о том корреспондировал, то ли не тем торговал…

          Вернулся он обездвиженный.

          - Хорошо, хоть вывезли, – говорил он.

 

С Ритой на 17-от этаже они подолгу сидели у окна без света: смотрели на огни города. Фантазировали: сколько освещенных окон, и за каждым какая-то своя жизнь. Может быть, счастливая и прекрасная.

          Конечно, издалека всегда так кажется. Издалека все уютно.

 

… У Риты очень высокий этаж. Даже туман иногда лежал ниже ее жилища. Подходишь к окну: соседний дом ясно виден, а внизу туман…

 

Днем Денис (так его звали) выезжал трудиться: благо новые дома и переходы у нас теперь все с пандусами.

          И в подземном переходе он играл на своей электронной балалайке и пел, и за это ему клали деньги в шапку.

          В общем, он был, конечно, «под крышей», ему никто не мешал, хотя незнающие, случалось, и «наезжали».

          Бывало, и не из-за денег даже.

          Однажды какие-то пьяные юноши стали его оскорблять и даже вытаскивать из инвалидной коляски: не верили, что он, в самом деле, обездвижен.

          - Ты, – говорили они, – ловко притворяешься и хорошо устроился, а сам лопатой гребешь…

          Основания для таких нехороших подозрений у них, конечно, могли быть. Я сам видел однажды у Елоховского собора, как один выпивший, а главное, утомленный зноем колясочник, окончив рабочий день, что-то забыл или перепутал и попытался войти в троллейбус вместе в коляской, но она, упрямая, по третьему закону Ньютона, стремительно отъезжала назад, не желая следовать в общественный транспорт за его задом… Сам он входил, а коляска за ним не хотела…

          Но когда злые юные хулиганы вытащили из коляски Дениса, и он упал на кафель перехода, действительно беспомощный, они испугались, выматерили его и убежали прочь.

          Когда мы с Ритой прибежали на его звонок, какой-то пенсионного вида гражданин уже пытался ему помочь. Втроем мы кое-как усадили его в коляску.

 

Мне стало как-то страшно грустно, и я ушел один бродить по улицам.

Позвонил Виктору Васильевичу, номер был недоступен, позвонил зачем-то Елене Львовне, она подумала, что я пьяный, еще кому-то позвонил…

 

А на другой день, ночью, на работе и на меня было сделано нападение.

          Все уже ушли. Я был один.

Позвонили. Я открыл. На пороге стояла женщина. С печальным лицом. Но довольно-таки привлекательная.

          - Здравствуйте. Вы меня не помните?

          - Нет…

          - Я у вас месяц назад была… Хотя, конечно, нас у вас столько бывает… Можно мне зайти?

          Я посторонился, пропуская ее. Чувствовал почему-то некоторое волнение.

          - Только врачей уже нет… Никого нет…

          - А вы?

          - Только я. Но я сторож.

          - Ну, и что? Вы мне очень помогли тогда… Одеться. И успокоиться. Мне не совсем хорошо было… Психологически… Пусто, грустно… Можно мне войти?

          - Можно, – сказал я.

          И почему-то отвернулся.

          Когда обернулся, она уже сняла пальто, и никакой одежды под пальто у нее не было. Почему-то я даже не удивился.

 

Кстати, звали ее Ларисой…

 

Она была инопланетянка.

          Но это я уже после узнал…

 

За это быстро мелькнувшее время мы несколько раз разговаривали с Виктором Васильевичем по телефону, все договаривались встретиться, но все как-то не случалось.