Комментарий | 0

Полёт бабочки (глава 17 и эпилог)

Роман

 Редакция вторая переработанная и дополненная.

 

 

 

Глава 17

На новом жизненном витке ситуация повторялась.

Ната, вывезя свои вещи из их общей квартиры, как будто совсем забыла о его существовании. Теперь они узнавали друг о друге только из разговоров с сыном. Сын стал единственной ниточкой, связывающей двух людей, проживших вместе двадцать восемь лет.

Но что-то происходило и с Риммой. Посты её стали какими-то меланхоличными, в них много много места стало отводиться воспоминаниям о матери, о детских годах Ксюши и почти ничего – об их любви.

Павел пытался перевести разговор на их отношения, строил какие-то фантастические планы на будущее, их общее будущее, но почему-то это не вызывало реакции, как будто Римма не замечала этих постов или комментировала их как-то уж очень отстранённо.

Обеспокоенный таким необычным поведением, Павел решил позвонить Римме по телефону. Ему показалось, что голос у неё усталый и как будто бы недовольный его звонком.

– Ты скоро приедешь? – спросил он.

– Не знаю. Скоро, наверное, не получится.

– У тебя что-то случилось? У тебя голос какой-то странный.

– Да нет, всё нормально, устала немного, а так всё хорошо.

– Может быть, ты разлюбила меня?

– Глупенький, как же я могу тебя разлюбить? Ты самое главное, что у меня есть. Просто мне немного нездоровится.

– Ты заболела? – встревожился Павел, – что с тобой?

– Ничего особенного. Мы ведь не молодеем, пришло время всяких болячек.

– У тебя что-то серьёзное? – не на шутку запаниковал он.

– Нет, пустяки, не стоит беспокоиться.

Но через пару дней она не выложила привычного уже поста в Живом Журнале и не написала комментария на его пост. В принципе, такое бывало и раньше, перерывы в интернет-общении иногда достигали трёх-четырёх дней, но когда ничего не появилось и на пятый день, Павел снова набрал номер Риммы в своём смартфоне. Телефон молчал. Он снова и снова нажимал на вызов – в ответ только длинные гудки. В течение трёх дней он звонил ей непрерывно с утра до вечера с интервалом в один-два часа – по-прежнему безуспешно. Мысли одна чернее другой стали посещать его, по ночам он не мог заснуть, а когда всё-таки засыпал, ему снились кошмарные сны, от которых он просыпался в холодном поту.

Дней через десять после их последнего с Риммой разговора на его смартфоне высветился звонок с незнакомого номера.

– Алло, я вас слушаю! – отозвался Павел.

– Привет! – раздался в динамике очень знакомый, но давно не слышанный им голос.

– Игорь? Ты? – удивился Павел, – какими судьбами?

Слова, которые он услышал в ответ, Павел запомнил на всю оставшуюся жизнь:

– Риммы больше нет. Похороны послезавтра.

 

Павел мог по-разному представлять своё будущее, но никогда, никогда он не мог представить себе, что ему придётся присутствовать на похоронах своей любимой.

Покойница лежала в гробу, как живая. Видимо, Игорь заплатил большие деньги, чтобы труп сделали максимально похожим на того человека, которого звали Римма, но Риммы здесь не было. Прощание происходило в здании исторического факультета, который Римма заканчивала и на котором проработала четверть века. Большой портрет молодой красивой женщины в очках и строгом деловом костюме с траурной лентой в правом нижнем углу, венки, море цветов в гробу, студенты и преподаватели, проходящие мимо гроба, скорбная музыка струнной группы – всё это казалось чем-то нереальным, какой-то нелепой ошибкой, кошмарным сном, который развеется вместе с первыми лучами солнца.

Но сон не рассеивался. Павел сидел рядом с гробом в группе родных и близких покойной. Кроме Игоря там был его старший брат-полковник, прилетевший на похороны золовки из далёкого арктического Мурманска, и старенькая мама, недавно тоже овдовевшая. Разумеется, здесь присутствовала Ксюша, теперь уже вполне зрелая и самостоятельная женщина, удивительно напоминающая Римму, какой она была двадцать лет назад. От Ксении ни на шаг не отходил статный молодой мужчина с волевым, немного грубоватым лицом. Жених – догадался Павел. Со стороны Риммы родственники отсутствовали, поскольку отца она не знала, мама давно умерла, и ни сестёр, ни братьев у неё не было.

После прощания старенькую маму Игоря отвезли домой, а вся остальная группа родных и близких – все пять человек – так и держались вместе: и на кладбище, и в ресторане на поминках.

В ресторане Игорь и Павел сидели рядом за столом, как два вдовца, потерявшие своих любимых жён, только потеряли они не разных, а одну и ту же женщину, которую любили всю жизнь.

– От чего она умерла? – спросил Павел Игоря.

– Наследственное заболевание крови. Её мама умерла примерно в таком же возрасте от той же болезни. Слава Богу, Ксюше это не передалось.

– Она сильно мучилась?

– Трудно сказать. Она очень многое скрывала. Но раз в год я обязательно клал её в лучшую клинику, где её хорошо пролечивали. Покупал ей дорогие лекарства. Первый приступ случился под новый 2002-й. Помнишь тот Новый год?

Конечно, Павел очень хорошо помнил тот Новый год. Из задумчивости его вывел голос Игоря:

– Я тоже очень хорошо помню. Я тогда ликовал, что ваш роман, наконец, закончился, а видишь, как вышло? Когда она заболела, я был готов бежать к тебе и просить, чтобы ты вернулся к Римме, лишь бы она была здорова! И когда она начла ездить к тебе в Москву, я страшно переживал, как бы она у тебя там не осталась, но, когда она возвращалась, весёлая и почти здоровая, я готов был простить тебе всё.

К этому времени Павел выпил уже много водки, но признание Игоря как будто бы совсем выбило из него весь хмель.

– Значит, ты всё знал?! – то ли спросил, то ли констатировал Павел.

– Конечно, знал, но здоровье и хорошее настроение Риммы были для меня важнее. Я бы отпустил её, не раздумывая, если бы был уверен, что с тобой она будет счастлива, но ведь ты не мог ей этого обеспечить…

– Да, верно, не мог, – согласился Павел.

– Ну вот, видишь, – горько покачал головой Игорь.

– Игорь, прости меня, пожалуйста, – сказал вдруг Павел.

– За что? Тебе не за что просить у меня прощения. Римма сама выбрала тебя. Я должен благодарить судьбу, что ты не смог на ней жениться, – иначе моя жизнь не имела бы никакого смысла. Так что я не в обиде на тебя, наоборот, мне тебя немного жалко: она не любила меня, как тебя, но зато она подарила мне дочь. Поэтому я самый счастливый человек на свете, несмотря ни на что!

Ксюша сидела совсем недалеко от них. Её печальные серо-голубые глаза были направлены внутрь себя. Наверное, она вспоминала маму и горевала, что та так рано её покинула. Павел смотрел на девушку и не переставал удивляться, насколько она похожа на Римму. Да, Игорь переиграл его в жизненной партии: ему остались одни лишь воспоминания, а у Игоря сохранилось живое воплощение Риммы – их общая дочь, которая скоро выйдет замуж, и, вполне возможно, родит дочку, которая тоже, вероятно, будет похожа на свою бабушку. И Игорь навсегда, до самых своих последних дней останется в окружении любящих и любимых женщин.

 

С поминок Павел направился к маме. Переехав в Москву, он практически не виделся с ней. Регулярно звонил, исправно переводил деньги, но приехать не получалось.

Вот и знакомый двор, где прошли годы его детства и юности, вот и детский сад, в беседке которого было тайное место их с Игорем совещаний. Канадские клёны, когда-то зеленевшие мелкой порослью, теперь вытянулись до высоты шестого этажа и закрыли окно его комнаты, из которого он так любил смотреть во двор.

Мама сильно постарела с момента их последней встречи, высохла, сморщилась, уменьшилась в росте. Ещё недавно статная и цветущая женщина, теперь она больше напоминала старушку из тех, что в годы его юности сидели на скамеечках у каждого подъезда и активно обсуждали все дворовые и мировые события.

– Здравствуй, мама, наконец-то я до тебя добрался, – сказал Павел и обнял её.

– Здравствуй, сынок. Ты надолго?

– Не знаю, мама, может быть, навсегда!

В квартире всё было так же, как восемь лет назад: та же горка с посудой и фарфоровыми статуэтками, тот же старый диван и ковёр за ним, те же кресла и журнальный столик на трёх ножках. Поменялся только телевизор: вместо огромного ящика теперь стояла тонкая изящная панель, купленная Павлом лет пять назад и установленная в квартире мамы его институтским приятелем.

На стенах в рамочках висели фотографии: вот молодые мама и папа в день их свадьбы, вот они втроём после рождения Павла, вот Павел в парадном костюме и галстуке в день окончания школы, вот он в армейской форме, а вот они втроём – Павел, Ната и маленький Женька. Нехитрый иконостас. История жизни и любви в пяти снимках. Символ веры, который всё ещё держит на земле эту старую женщину, измученную болезнями и одиночеством. Скоро и он станет таким же. Можно сказать, уже стал – и у него остались одни воспоминания, хотя ему нет и пятидесяти.

– А как же твоя работа? Согласится ли Ната? – спросила мама, и Павел с болью осознал, что она ещё ничего не знает – и как ей всё это рассказать? Поймёт ли она? Переживёт ли?

– Мамочка, родная, я сегодня ужасно устал. Если ты не против, я лягу посплю, а завтра мы с тобой всё обсудим.

– Может быть, сначала хоть чаю попьёшь – я уже всё приготовила, – робко предложила мама, и Павел согласился.

– Мама, скажи мне, только честно, ты всю жизнь любила только отца? – вдруг задал он вопрос, пока она разливала чай по чашкам.

Мать поставила чайник на стол, задумалась и пристально посмотрела на сына. Материнское сердце подсказывало ей, что вопрос сын задал не просто так. Наверное, какие-то нелады в семье, – подумала она. Ей захотелось утешить Павла, поделиться чем-то важным из своей жизни, чтобы дать ему новых сил.

– В общем-то да, – сказала она, подумав, – но, знаешь, когда мы с отцом не были ещё женихом и невестой и даже не знали друг друга, я чуть не вышла замуж за другого.

Павел впервые услышал об этом эпизоде из жизни мамы и ему страшно захотелось узнать подробности, поэтому он переборол сон и попросил, как в детстве:

– Мам, расскажи!

И мать поведала ему удивительную историю из своей жизни.

Она жила тогда у своей тётки и училась в пединституте на учителя русского языка и литературы.

Жили бедно, но Катя была молода и красива, кроме того она научилась хорошо шить и проявляла массу изобретательности, выкраивая из каких-нибудь обрезков и неликвидов шикарные платья в духе Марлен Дитрих или Греты Гарбо: приталенные, расклешённые, с рукавами-фонариками.

Однажды возвращаясь домой на автобусе, Катя заметила на себе пристальный взгляд мужчины. Мужчина был высоким и статным, в необычной форме серого цвета, на форменной фуражке сверкал герб СССР, на погонах из серебряного галуна с золотым кантом поблёскивали две маленькие звёздочки, расположенные через продольный просвет.

Когда она вышла на своей остановке, мужчина вышел следом и окликнул её:

– Девушка, можно с Вами познакомиться?

– Попробуйте, – весело ответила она.

Они разговорились и долго гуляли по улицам вечернего Средневолжска.

Из разговора Катя узнала, что молодой человек только что закончил недавно созданный в Москве институт международных отношений, и его собираются отправить в качестве атташе в Белград.

– Только мне для этого надо жениться, – немого смущаясь рассказывал он, – а девушки у меня нет. Некогда было о девушках думать, пока учился. Сейчас девушек вокруг хоть отбавляй – и мама сватает, и соседи, но мне они все не нравятся, а вот Вас я увидел – и сразу полюбил. Может быть, я тороплю события, но через неделю должен решиться вопрос о моём назначении – выходите за меня замуж!

Время было, конечно, трудное, послевоенное. Женихов катастрофически не хватало – целое поколение молодых мужчин было выбито страшной войной. Молодой человек был красив и даже блистателен в своей необычной дипломатической форме. При других обстоятельствах и при более продолжительном времени для знакомства, Катя возможно даже полюбила бы его, но сейчас предложение было столь внезапно и ошеломительно, что она не нашлась, как на него ответить.

Молодой человек заметил смущение девушки:

– Я понимаю, что это несколько неожиданно, – сказал он, – поэтому я не прошу ответа прямо сейчас. Подумайте хорошенько, а если надумаете, соберите вещи и выходите ко мне завтра в семь часов вечера. Я буду ждать вас на этом самом месте, у меня будут два билета до Москвы. Я заберу Вас, и мы поедем на вокзал.

Они стояли напротив тёткиного дома, на другой стороне широкой улицы под старым развесистым тополем. Это была зона частной застройки. Деревянные дома смотрели на улицу своими резными окнами и примыкали друг к другу высокими заборами с воротами и калитками.

– Вот здесь я и буду вас ждать, – ещё раз повторил он.

Долгий июньский день подходил к концу. Солнце уже спряталось за горизонт и постепенно наступали сумерки.

– Хорошо, я подумаю, – ответила раскрасневшаяся от избытка эмоций Катя, – и протянула руку для пожатия. Дипломат взял её ладонь обеими руками и долго не отпускал, как бы боясь потерять. Девушка мягко потянута руку на себя и высвободила ладонь.

– До свидания, – сказала она.

– До завтра, – откликнулся молодой человек.

Катя, не оглядываясь, пошла к калитке.

Тётка уже спала, но на кухне её ждала Тося – её двоюродная сестра, только что закончившая десятилетку. Тося была заинтригована поздним возвращением сестры и ждала интересных подробностей.

Катя шёпотом, чтобы никого не разбудить, поведала ей историю сегодняшнего вечера.

Тося была девушкой приземлённой и рациональной.

– Ты что, подруга, – сказала она, – а вдруг это мазурик? Знаешь, сколько их сейчас развелось! Заманит, обчистит, обесчестит, да бросит, хорошо, если не прирежет!

– Да нет, не похож он на мазурика.

– Никто из них не похож. У них чем честнее взгляд, тем проще людей обманывать! Ты что же, ехать собралась?

– Нет. Может, он завтра и не придёт. Пойдём спать.

На следующий день уже без пятнадцати семь они заняли позиции у тёткиного забора, найдя удобные для обзора щели.

Ровно в семь на противоположной стороне улицы под тополем остановилась сверкающая новизной «Победа» бежевого цвета. Из «Победы» вышел вчерашний знакомый в отутюженном мундире.

Девушки буквально приросли к забору, разглядывая его гладко выбритый подбородок, прямой нос, грустные карие глаза, коротко постриженные тёмные волосы.

– Не похож на мазурика, – сделала вывод Тося, – очень приличный молодой человек. Может быть, выйдешь к нему?

– А ну его, – ответила Катя, – её охватил какой-то безрассудный азарт. Ей было интересно, сколько будет ждать её этот видный, но не успевший ей по-настоящему понравиться мужчина.

Он ждал больше часа. Через пятнадцать минут он был вынужден отпустить «Победу». Дальше он стоял со своим чемоданом, то снимая, то надевая фуражку. Постоянно смотрел на часы. Потом стал нервно ходить между двумя тополями: туда и обратно. Всё чаще доставал портсигар, курил, а девушки всё смотрели на него, не отрывая взгляда, хихикали над какими-нибудь казавшимися им смешными движениями и жестами: он представлялся им потерянным и комичным. В какой-то момент Кате стало жалко его, и она почувствовала в глубине души что-то вроде нежности. Будь она сейчас одна, она даже вышла бы на улицу. Но их совместное наблюдение с сестрой приобрело характер странной игры, и было невозможно нарушить правила.

Наступил миг, когда он в последний раз взглянул на так и не открывшуюся калитку, бросил последний окурок, тяжело вздохнул, поднял чемодан с земли и зашагал по улице в сторону остановки. Девушки даже высунулись из калитки, чтобы посмотреть ему в след: он шёл, сгорбившись и ни разу не оглянулся. Эту удаляющуюся фигуру Катя запомнила на всю жизнь.  Она так и не узнала, какой стала бы её судьба, выйди она тогда из калитки.

– Потрясающая история, – сказал Павел, когда мама закончила. – Действительно, может, была бы ты сейчас женой какого-нибудь посла или члена правительства!

Мама в ответ только рассмеялась.

– А у тебя что с Натой? Какой-то ты уж очень грустный.

– Мы решили развестись.

Мама только ойкнула и схватилась за сердце.

– Мама, не расстраивайся ты так. Мы давно уже по сути расстались – сейчас только оформляем развод.

– Седина в голову – бес в ребро, – с горечью вспомнила мама старую народную пословицу. Она посмотрела на сына с невыразимой материнской нежностью и состраданием.

– А ведь впереди не молодость, а старость, – грустно сказала она.

– Я понимаю, мама, но что же поделаешь, если так получилось?

 

Павлу тяжело было расставаться с любимым издательством, утешало только то, что в последнее время «Андромаха» стала уже не та. Море капитализма всё-таки нахлынуло и поглотило этот чудный островок человечности.

Издательство росло и развивалось слишком стремительно. К 2010-му году оно вышло на такие обороты, при которых тебя начинают замечать настоящие акулы.

Заметили и «Андромаху».

Однажды в офис нагрянули «маски-шоу» – отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Они наводнили собой бухгалтерию, серверную и кабинеты руководителей, расселись у служебных компьютеров, рылись в финансовых документах. Набег продолжался две недели.

А через две недели стало известно, что Андрон продаёт издательство крупному книжному холдингу.

В процессе оформления и закрытия сделки руководство «Андромахи» зачастило к главному акционеру книжного холдинга – Хозяину, как они стали называть его между собой.

Хозяин был крепкий лысоватый мужчина лет под пятьдесят, всегда модно одетый и пахнущий дорогим парфюмом. Он сидел в своём кабинете, как паук в центре гигантской паутины, к нему тянулись все ниточки от бесчисленных подразделений его империи, и он, получая по нитям сотканной им паутины понятные ему одному сигналы, ощущал все закоулки гигантского холдинга, всё замечал, во всё вникал, вливал деньги в проекты, сулящие большую прибыль, безжалостно отсекал всё, что мешало эффективности его бизнеса, не руководствуясь при этом никакими доводами, кроме доводов холодного расчёта.

Сначала он хотел сохранить генерального и исполнительного директоров «Андромахи» на своих местах, но чем больше он общался с ними, тем больше видел, что это люди старой формации: слишком мягкие, слишком человечные, слишком сентиментальные. После двух-трёх месяцев плотного общения он решил для себя, что будет расставаться с «этой парочкой» (как он их про себя называл).

Иначе обстояло дело с главным редактором – Маргаритой Николаевной Богопольской.

Обычный рабочий день Маргариты Николаевны складывался так: она появлялась в офисе часов в одиннадцать и просила свою помощницу приготовить себе кофе, несколько минут сидела в кабинете с чашечкой кофе в одной и сигаретой в другой руке, потом выходила в коридор с мобильным телефоном, пачкой сигарет и зажигалкой – и больше в кабинет не возвращалась.

Всё остальное рабочее время она ходила по коридорам и кабинетам или торчала в курилке. Встретив кого-нибудь в коридоре, она радостно улыбалась и говорила громким голосом:

– Как хорошо, что я тебя встретила, я как раз хотела с тобой обсудить одну проблему!

Далее начиналось обсуждение проблемы, которое могло продлиться очень долго. Попутно в дискуссию вовлекались всё новые и новые люди, случайно проходящие мимо; Разговор на двоих перерастал в небольшое производственное совещание – и заканчивался так же неожиданно, как начался: например, кто-то звонил по мобильному, или секретарша приглашала к руководству, или у Маргариты Николаевны возникало неожиданное желание пообедать или покурить. Иногда проблема решалась, иногда откладывалась, но было совершенно непонятно – а если бы этот человек не встретился в коридоре, проблема вообще обсуждалась бы или нет?

Между собой сотрудники издательства называли главную редакторшу Марго. Она была статной, яркой, молодящейся брюнеткой с большими чуть навыкате глазами и громким учительским голосом. Говорила уверенно и безапелляционно даже если несла полную чушь. Не терпела возражений и, умудрялась смотреть на всех свысока, даже на тех, кто был выше неё ростом.

Ей хотелось всем рулить и всем управлять, но при этом ни за что не нести ответственности. Если в издательстве случалась какая-нибудь победа – престижная премия или попадание в топы продаж – она всем встречным недвусмысленно объясняла, какой неоценимый вклад она внесла в эту победу, если же случался прокол вроде грубой орфографической ошибки на обложке книги – виноват был кто угодно, но только не она.

Марго не выносила никакой критики в свой адрес, даже шутливой. Однажды на новогоднем капустнике отдел маркетинга позволил себе такую критику – в результате весь отдел во главе с начальником на целый год впал в немилость. Она отказывалась консультировать маркетологов, саботировала совместные проекты, настраивала авторов не участвовать в маркетинговых акциях и не здоровалась ни с одним сотрудником отдела в коридорах, демонстративно отворачиваясь при встрече.

Такое поведение сходило ей с рук, потому что исполнительный директор издательства – правая рука Андрона целиком попал под её обаяние.

Марго умела пустить пыль в глаза! Она создавала впечатление очень компетентного и погружённого в материал специалиста. С лёгкостью поддерживала разговор о мировых тенденциях развития книжного бизнеса, козыряла своими отношениями с топовыми авторами и всегда намекала, что она обладает неким «тайным знанием», благодаря которому дела издательства идут так хорошо.

Когда власть сменилась, Марго приняла для себя решение любой ценой сохранить свою должность. Она резко переориентировалась со старых руководителей на Хозяина, активничала на встречах, постоянно выступала, стремясь убедить Хозяина, что у неё много идей о развитии бизнеса. Эти идеи как бы спонтанно приходили ей в голову непосредственно на встречах, хотя на самом деле она долго формулировала их в общении с руководителями редакций и отделом маркетинга.

Тактика возымела успех. Хозяин из всего топ-менеджмента «Андромахи» оставил только её, даже подняв ей зарплату.

Это был звёздный час Марго. «Андромаха» медленно переваривалась в удавьем желудке холдинга: все подразделения ставились под кураторство чужих руководителей, многие дублирующие отделы ликвидировались, шли массовые сокращения сотрудников, люди боялись за своё будущее и с трудом привыкали к новым бизнес-процессам. «Андромаха» напоминала большой разорённый улей, из которого извлекли матку, и подавленные, мрачные сотрудники, как растревоженные пчёлы,  бродили по издательству, ощущая всем своим существом утрату жизненных смыслов.

В этой тревожной, почти апокалиптической атмосфере Марго носилась по коридорам счастливая и полная энергии, никогда её голос не звучал так громко, а высказываемые суждения не были так категоричны. Поскольку к новым, чужим по сути, руководителям люди ещё не привыкли, со всеми проблемами они бежали к ней – последней из прежнего менеджмента – и Марго смогла обернуть эту ситуацию в свою пользу, выглядя в глазах Хозяина человеком, который помогает ему переварить вновь приобретённое издательство, а в глазах сотрудников – защитницей их интересов. Мечта Марго, наконец, сбылась: она захватила власть в свои руки и стала самым главным человеком в издательстве.

Павел не хотел работать в такой «Андромахе», поэтому ещё до расставания с Натой и похорон Риммы он принял решение уйти, трагические события только подхлестнули его решимость. Написав заявление по собственному желанию, Павел почувствовал лёгкий укол ностальгии, но это была ностальгия не по нынешнему, а по прежнему издательству, в которое невозможно вернуться, как невозможно вернуть назад всех покинувших его близких людей.

Московскую квартиру он продал – и выплатил банку ипотечный кредит. Больше ничто не держало его в Москве.

 

После возвращения Павла в Средневолжск они с Игорем снова сблизились. Казалось, смерть Риммы спаяла друзей ещё крепче, чем общее детство и общая юность. Как будто бы не было чёрного провала в их отношениях длиной почти в три десятилетия. Они стали встречаться на все дни рождения – Павла, Игоря, Ксюши, Андрея – Ксюшиного мужа – и конечно же маленькой Настеньки, Ксюшиной дочки, которая родилась через два года после смерти бабушки. Той же компанией поминали Римму в дни её рождения и смерти. Вместе встречали Новый год, плавали на Игоревой яхте по Средиземному морю. Ксюша чем дальше, тем больше напоминала свою мать, и оба друга смотрели на неё с плохо скрываемым трепетом. А вот Настенька подкачала – она не взяла от своей матери ничего, разве что форму ушей, а во всём остальном пошла в своего папу Андрея. Она была очень озорной и весёлой девочкой, и все её безумно любили и баловали.

Павел тоже недавно стал дедушкой – в семье Жени и Юли родился, наконец, первенец – внучок Серёжка. Род Семёновых продолжался, жаль только, что в Канаде, а не в России.

Когда Серёжке исполнилось три года, у Павла получилось выбраться к детям в Канаду.

Он не мог нарадоваться на своего внука, целыми днями играл с ним, возил на прогулки, читал книжки на ночь. В чертах маленького Серёжки неуловимо проглядывали черты его собственного отца Сергея Семёнова-старшего, умершего четверть века назад.

Глядя на внука, Павел видел внутреннем зрением те ниточки, которые тянутся из непроглядной дали через Петра Ивановича, командира Красной Армии, погибшего подо Ржевом, через Сергея Петровича, директора советского завода, разграбленного приватизаторами, через него с его бестолковой неудавшейся судьбой, пришедшейся на слом эпох, через его сына Женю, оторванного неумолимым роком от родных корней – к этому маленькому беззащитному существу, глядящему на него широко раскрытыми восторженными глазами – и от него куда-то дальше в неизвестные и непостижимые чертоги вечности.

Как-то шли они вчетвером по вечерней улице одноэтажного канадского городка, горели уличные фонари, в воздухе пахло чем-то напоминающим сирень, может быть и сиренью, только её нигде не было видно. Серёжка цепко держал дедушку за руку, и Павел на физическом уровне ощущал поток счастья, который поднимался от этого маленького тельца через его руку и теплом отдавался в его сердце.

Павел шёл и не мог избавиться от навязчивого чувства дежавю, что когда-то всё это уже было с ним. Но где и когда это могло быть, если раньше он не бывал в этом маленьком канадском городке?

И тут он вспомнил. Конечно же, это было с ним в детстве, только вместо канадского городка была полудеревенская окраина Средневолжска, вместо Серёжки был он сам, вместо него – бабушка Валя, а вместо сына с женой – его собственные папа и мама.

В меркнущем небе понемногу зажигались бледные северные звёзды.

 

Эпилог

Павел проснулся рано. Он понял это по ровному тихому свету, наполнявшему комнату. Он вынул беруши и порадовался необыкновенной уличной тишине. Сон ещё держал его своими цепкими мягкими лапками, но сознание с каждой секундой возвращалось к нему. Павел вспомнил, что он в Средневолжске, что ему 57 лет, что теперь он живёт один, потому что в прошлом году похоронил маму и что работает он в небольшом средневолжском издательстве, специализирующемся на краеведческой литературе и книгах, издаваемых за счёт авторов. После сна совершено не гнулись суставы на пальцах. Павел несколько раз до боли сжал кулаки и несколько раз так же до боли растопырил пальцы, насколько это было возможно – суставы немножко заработали.

Павел тяжело поднялся и, шаркая шлёпанцами, пошёл в ванную. Из зеркала над умывальником на него посмотрело серое, покрытое сеткой морщин лицо с выцветшими глазами и отросшей за ночь щетиной. Павел вдруг вспомнил, как смотрел на себя в это зеркало сорок лет назад и сокрушённо подумал о неумолимом времени, бесстрастно перемалывающим в своих шестерёнках всё живое.

Побрившись и почистив зубы, Павел отправился на кухню. Там мало что изменилось с тех мифологических времён, когда он завтракал здесь каждое утро, собираясь сначала в школу, а потом в институт: тот же стол, та же раковина, та же газовая плита на четыре конфорки, только холодильник теперь стоял не «ЗИЛ», а «Аристон», и вместо обычного чайника рядом с плитой красовался прозрачный электрический «Бош».

Павел сварил себе кофе в турке и немножко взбодрился привычной порцией кофеина, подкрепив её утренней сигаретой. Врачи категорически требовали от него бросить курить и пить кофе, а если и пить, то только без кофеина, но он считал, что ему слишком поздно отказываться от старинных привычек. «И нафига такая жизнь!» – смеялся он, когда они обсуждали проблемы его здоровья с другом Игорем.

Заправившись тонизирующими веществами, Павел вышел из дома. Дом, построенный ещё в начале семидесятых годов прошлого века, помахал ему на прощание флагами разноцветного белья на балконах и сыграл прощальный марш скрипучей разболтанной дверью. Солнце уже высоко поднялось над крышами соседних домов, заливая двор потоками летнего света с колышущимися пятнами древесной тени от разросшихся канадских клёнов.

Когда-то Павел очень любил лето. Это было давным-давно, в прошлой жизни, которую он уже толком и не помнил. Помнил только, что ждал всегда лета с потаённой радостью, и жалел, когда оно проходило вместе со всеми его нереализованными возможностями. Теперь лето было просто сезоном, тёплым, но душным и комариным. Особенно противно было летом работать, но отпуск, и без того маленький, редко приходился на это расслабляющее время года. Вот и приходилось сидеть в раскалённом пыльном кабинете вместе с пятью такими же горемыками, обливаться потом и работать.

Его стол был точно таким же, как все остальные пять столов, только стоял особняком, отгороженный от остального помещения шкафом, набитым никому не нужными папками с рукописями – всё-таки он был главным редактором.

Павел поздоровался с коллегами и прошёл к своему рабочему месту. Начинался обычный рабочий день. Тихо жужжали компьютеры, позвякивали телефоны. Коллеги вполголоса обменивались новостями и проблемами.

Было муторно и сонно. Павел попытался сосредоточиться на рукописи, которую он сейчас редактировал, и не заметил, как заснул.

И снова ему приснился сон о бабочке.

Во сне он опять был ребёнком и жил в бабушкином доме. Он отчётливо видел этот дом, видел большую комнату с сервантом, диваном, венскими стульями и круглым столом в центре. Видел хрустальную посуду и фарфоровые статуэтки в серванте – лошадку и балерину, застывшую в очаровательном фуэте – швейную машинку с колёсиком сбоку и педалью внизу. Интересно, куда подевались все эти вещи после смерти бабушки?

Он спал, и его не оставляло ощущение, что он вернулся в тот самый сон, который он видел уже когда-то в детстве. Перебежав с двоюродными братьями через дорогу, он сразу пошёл искать свою бабочку, поскольку знал, что она должна быть где-то здесь. И точно – вскоре он нашёл её на большом ярко-жёлтом цветке, как будто она и не улетала никуда за эти полвека.

– Здравствуй, бабочка, это опять я, – сказал Павел.

– Я ждала тебя, – ответила бабочка, – садись скорее ко мне на спину, ты ещё успеешь разок прокатиться!

Нервничая и торопясь, как будто от этого зависит вся его последующая жизнь, Павел полез по цветку к своей бабочке. Мелкие колючки, которыми был усеян стебель цветка кололи ему руки, ноги то и дело срывались с опоры и повисали над пропастью, но он всё-таки добрался до огромной янтарной чаши цветка и подошёл к бабочке. Та опустила одно крыло, и Павел по крылу, как по трапу, забрался ей на спину.

Бабочка взмахнула своими радужными крыльями и взмыла в небо. Снова, как и в детстве, чувство бесконечного счастья охватило Павла. Это чувство было таким ярким и сильным, что вряд ли его возможно было испытать наяву.

Павел снова увидел дом своей бабушки Вали. Во двое стояла сама бабушка, а рядом с ней какой-то молодой мужчина в командирской форме начала Великой Отечественной войны –  без погон, но с двумя прямоугольниками в петлицах. «Дедушка, – догадался Павел, – надо же, а я никогда прежде его не видел – только на фотографиях. Отец говорил, что он погиб подо Ржевом, а он оказывается живой!» Рядом с бабушкой и дедушкой стояли мама, папа и Римма – все они были юные и счастливые и махали ему снизу руками, как бы приглашая его.

Он стал умолять бабочку:

– Бабочка, милая, ты видишь – меня зовут, опускайся, пожалуйста!

– Ты думаешь, уже пора? – спросила бабочка.

– Конечно, мы уже давно с тобой летаем – и я смертельно соскучился по своим родным.

– Но Римма тебе не родная!

– Что бы ты понимала, глупая бабочка, – рассердился Павел, – Римма мне роднее всех! Я не могу без неё жить!

– Ну что ж, – ответила бабочка, – ты сам так решил. Я опускаюсь!

И она стала опускаться всё ниже и ниже, пока не приземлилась во дворе бабушкиного дома. Радостно залаял пёс Трезор, кошка Мурка стала тереться о его ноги, а он распахнул объятия и со всех ног помчался навстречу бабушке, дедушке, маме, папе и Римме, которые счастливо улыбались и протягивали к нему руки.

 

Время приближалось к обеду. Тоскливая летняя жара заполняла всё пространство обшарпанного кабинета.

– Господи, когда же, наконец, поставят нам этот кондиционер! – не выдержала Марина, младший редактор, и в отчаянии посмотрела на Павла Сергеевича.

Павел Сергеевич не ответил. Он сидел тихо, спрятавшись за монитором компьютера, и что-то внимательно рассматривал на клавиатуре.

– Павел Сергеевич! – снова окликнула его Марина, – что-то Вы какой-то тихий сегодня!

Ответом ей было гробовое молчание. Коллеги забеспокоились и робко подошли к рабочему месту Павла. То, что они увидели, не было уже Павлом Сергеевичем Семёновым.

На следующий день у дверей лифта появился скромный некролог с фотографией Павла и краткой биографией, в которой особо подчёркивалось, что умер Павел Сергеевич на рабочем месте.

– Хорошая смерть. Лёгкая, – вздыхали сослуживцы и шли к своим компьютерам.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка