Русская философия. Совершенное мышление 237. Кучеобразующий Валерий Подорога
От квазифилософских фантазий Александра Секацкого и твердых бытовых отходов Федора Гиренка перехожу к академическим кучам, оставленным Валерием Подорогой. Не стоит думать, что по коридорам российской академии наук ходят какие-то особые люди, вовсе нет, академики ничем не отличаются от министров, олигархов, телеведущих, главных редакторов, губернаторов и звезд эстрады. Академики и профессора тоже в струе, потоке, тренде, как ни назови, поэтому ждать от них что-либо достойное не приходится. Александр Секацкий развлекал нас иносказаниями, Федор Гиренок – галлюцинациями, что предложит нам заведующий отделом аналитической антропологии российской академии наук Валерий Подорога? Сразу оговорюсь, что, как и в первых двух случаях, я имею дело с материалом, поддающимся не теоретическому, а психоаналитическому исследованию; поскольку же я занимаюсь исследованием русской культуры и философии, а не психоанализом, я ограничусь здесь только самыми краткими, как и в первых двух случаях, комментариями.
Начну с последнего на сегодняшний день произведения Валерия Подороги - «Мимесиса»:
"Произведение - дело автора, оно доносит до нас его голос... Что он хотел сказать, что он высказал, а что продолжает высказывать своим произведением, не зная о том, что он действительно говорит, как это делает, зачем и почему? В нашем случае мы вполне можем пренебречь тем, что говорит авторский голос, преследующий собственную выгоду, и обратить внимание на волю-к-произведению, о которой автор сам ничего сказать не может, он влеком ею. Мы должны найти такую позицию, которая даст возможность увидеть эту "волю" в работе. Этот отчуждающий взгляд формировался в отечественной литературной теории и критике, начиная, вероятно, с работ В.В. Розанова. Антропология взгляда - не искусственный прием, а единственное условие прямого усмотрения (до всякой интерпретации) конструктивных сил литературного произведения. Первична не интерпретация, а конструкция, состав и расположение основных элементов произведения».
Какую именно выгоду преследует Валерий Подорога, как автор, мне не интересно, а вот чем именно он «влеком» и о чем «он сам ничего сказать не может», я рассмотрю, хотя и в этом нет ничего интересного и нового. Начало метода «отчуждающего взгляда» Подорога ошибочно начинает с Розанова, в то время как такой взгляд на русскую литературу и культуру практиковали уже Белинский, Добролюбов и К. Заметьте, как точно назван метод – «отчуждающий»: должно (если хочешь быть в струе) найти такую позицию, с которой русская литература и культура будут от тебя отчуждены или, что то же самое, ты будешь отчужден от русской литературы и культуры. Просто и эффективно. Что именно ты увидишь с этой позиции, не важно, главное – такую позицию занять, потом можно нести любую околесицу.
Именно так поступал Белинский: он первый или один из первых отделил произведение от автора, определив действительным автором произведения вдохновение. Однако тогда, в первой половине 19 века, у читателей и критиков не было сомнений в том, что произведения Гоголя представляют собой совершенство языка, образов, смыслов и построения; не было таких сомнений и у Белинского, но, как для одного из первых идеологов того времени, для него было важно не то, как было написано (само собой разумелось совершенство исполнения), а как к написанному относиться! Для Белинского Гоголь (точнее, посетившее его вдохновение) гениально описал «пародию на человечество» (в «Старосветских помещиках»). Разница между Гоголем и Белинским заключалась в том, что Гоголь любил сияние старого русского света, а Белинский его ненавидел.
Подорога продолжает рыть начатый старшими товарищами котлован отчуждения. Сегодня российское-советское-и-снова-российское-и-по-прежнему-партийное литературоведение (как его ни назови – «археоавангардизмом» или «аналитической антропологией») действительно воспринимает русских писателей, как и русскую литературу, отчужденно: так Павел Басинский в своей большой книге о Льве Толстом видит и описывает Толстого человеком, который всю жизнь убегал от проблем. А Валерий Подорога видит Гоголя вот таким:
«Автор не в силах сдержать напор собственного воображения, подчинить единству повествовательной логики»; «гоголевский смех никакой, в нем угадываются силы первоначального хаоса»; «Гоголь – подлинный творец абсурда», «Гоголь оперировал этим образом (кучи) спонтанно и без какой-либо осознанной рефлексии»; «Гоголь пытается варьировать психически им неосвоенные, материальные качества бытия, он мимикрирует, передразнивает, он ничего не понимает»; «Гоголь прошел все стадии романтической карьеры: от радостного начала в «лубке» и «этнографическом примитиве» к поздней стадии меланхолии и безумия, последовавшей за отказом от творчества»; «Гоголя интересует все, что угодно, только не человек как он есть в повседневном существовании и судьбе»; «Гоголь как наивный мимограф, испытывал смерть, и, вероятно, в силу неспособности к самоанализу, так беспечно играл с нею»; «Гоголь способен описывать только застывшее и недвижимое, то есть по сути дела, только мертвое» и так далее.
А язык, образы, смех, технику Гоголя следующим образом:
«Образы гоголевских положений (фигур, поз, жестов, звуков, оборотов речи, «словечек» и т.п.) невозможны, напрочь разрушают чувство реальности. Что это за удивительный язык, который будто нарочно перегружен ошибками, описками, неточностями, несуразностями и нелепостями?»; «Гоголь использует иную, чем в сатире и гротеске, мимитическую технику; он не над, и не внутри, а скорее вне, его персонажи, все эти невероятные куклы-чудовища»; «гоголевские словечки, приобретая дополнительный звукоподражательный эффект, теряют точное словарное значение (если оно, конечно, было), да и всякий смысл»; «необычный эффект тех, несуразностей, ошибок, грамматических и синтаксических неточностей, которыми заполнены сочинения Гоголя»; «одним словом, поразительное, великолепное косноязычие»; «Гоголь не пытается следовать какой-либо реальной языковой норме»; «гоголевский мир предельно прост: там нет ни запаха, ни вкуса, ни касаний, ни звуков или шумов, там нет и движения, вещи и персонажи недвижимы – мир покоится»; «в гоголевском мире отсутствует всякая человеческая коммуникация»; «персонажи не видят, не слушают, не чувствуют, их существование легко замещается механикой оптических эквивалентов, которая управляет ими как животными автоматами» и так далее.
Представляю себе удивление и негодование (как человека честного) Белинского, если бы он познакомился с этим восприятием произведений и личности Гоголя, но именно такое восприятие породил он сам. Подорога и со-товарищи лишь довели до возможного предела начатое Белинским отчуждение автора от его произведения. Однако сколько не вытирай ноги об автора, нашему аналитическому антропологу или, на языке Федора Гиренка, новому дикому, необходимо представить какую-никакую, но все же «положительную концепцию» гоголевского творчества или, на том же языке, «объективацию галлюцинаций». Знакомьтесь с одним из последних достижений российской дикости – философией кучи:
«Акцентируя направление анализа на столь "баснословной" философии кучи, я вполне отдаю себе отчет в том, что Гоголь оперировал этим образом спонтанно и без какой-либо осознанной рефлексии, для него образ кучи был чем-то привычным (принятым оборотом речи) и все-таки иррациональной величиной. Тем, что всегда здесь, понятное и близкое, но и тем, что всегда там, чрезмерным, чудесным и непостижимым. Куча может быть интерпретирована как переходная форма между хаосом и порядком, формой и бесформенным, пустым и наполненным, природой живой и мертвой. Все есть куча, все в кучу уходит, и все из кучи рождается, и все на кучи распадается. Когда мы выдвигаем формальные условия, помогающие определить кучу, мы узнаем, что для мира Гоголя качество вещи быть кучей онтологически очевидно. Гоголевский персонаж, не важно, как его назвать - Автором, Субъектом или Малым богом), не столько воспринимает мир, сколько тот воспринимает его; он не имеет индивидуальности, - странное существо, принадлежащее изначальной, всюду присутствующей куче-мировости. Все чувствуется/думается/воображается посредством кучи и кучей. Именно тогда, когда мы начинаем все лучше понимать это, открывается чудная архитектоника мирового образа. Теперь-то уж мы знаем, что куча есть и отдельное "качество", и принцип, и то первоначальное действие, что рождает все, что есть, но чей механизм так и остается в тайне. Поэтому, как мне кажется, куча должна толковаться как символ, с помощью которого Гоголь пытается варьировать психически им неосвоенные, материальные качества бытия, он мимикрирует, передразнивает, но ничего не понимает. А может быть, куча - это и единственный объект описания и, пожалуй, единственно живая, динамичная форма субъекта повествования в гоголевской литературе. Куча – это обобщающий образ тотальной энтропии вещей. Собирание ради разрушения. Образы «кучи» - это единственно возможный способ проявления природного как слишком-бытия (определяемого из избытка или нехватки). Если перевести кучу в область восприятия, то получится фрагмент, вырез хаоса, который мы в состоянии охватить взглядом и даже навязать ему определенную, точно исчисляемую форму. Предположим, что образ кучи мог стать для Гоголя способом защиты от страха перед смертью. Гоголь прошел все стадии романтической карьеры: от радостного начала в «лубке» и «этнографическом примитиве» к поздней стадии меланхолии и безумия, последовавшей за отказом от творчества. Иначе говоря, куча всегда указывает на наличие слишком-бытия и покрывает собой содержание любого явления, если оно как-то выражает подобные онтологические свойства жизни. Куча для Гоголя – это первоначальное состояние бытия (Природы), обретающего на мгновение одну форму, чтобы тут же ее потерять (История). Под тем, что у Гоголя предстает в своем первичном и неоформленном виде хаоса (что он и называет кучей), следует понимать явление природы. Не будет упрощением объявить гоголевское произведение – разновидностью определенным образом составленной кучи, например, «кучей всех слов», а слово – «кучей всех букв». Действительно, речь должна идти о становлении произведения кучей (или в кучу), о произведении-куче в ее превращениях, модификациях, росте, расширении и распаде. Гоголевские словечки, приобретая дополнительный звукоподражательный эффект, теряют точное словарное значение (если оно, конечно, было), да и всякий смысл. Судить можно по архиву Гоголя: его интересует все, что угодно, но только не человек как он есть в повседневном существовании и судьбе. Человеческий мир изучается всегда только с нечеловеческих точек зрения. Словечко – изначальная единица гоголевской зауми. Казалось бы, именно отсюда необычный эффект тех несуразностей, ошибок, грамматических и синтаксических неточностей, которыми заполнены сочинения Гоголя. Но, с другой стороны, и особенно это касается глаголов, - необычные смещения и энергия, заключенная в каждом из них, чье значение не поддается стандартному переводу в ожидаемый образ движения. Одним словом, поразительное, великолепное косноязычие. Но вот что удивительно: Гоголь и не пытается следовать какой-либо реальной языковой норме. С «верным отражением» современной жизни у Гоголя дела обстоят не лучше. Другими словами, мы не можем найти место для литературной речи Гоголя. Иначе у Гоголя: высказывание ставится в зависимость от словечек, которые, в сущности, отменяют всякий смысл, грамматически и синтаксически сообщаемый».
Если человек не умеет исследовать и описывать некий предмет, например, творчество Толстого или Гоголя, то он вместо полагаемого, но невидимого им предмета будет описывать самого себя. Так Павел Басинский на протяжении всей книги о Толстом описывал именно и только себя как человека бегущего трудностей и неспособного на выбор, то же самое делает Валерий Подорога: под видом Гоголя описывает себя.
Именно для Подороги «куча – первоначальное состояние бытия», поэтому «не будет упрощением объявить гоголевское (читай – мое) произведение – разновидностью определенным образом составленной кучи, например, «кучей всех слов», а слово – «кучей всех букв». И далее: «его (меня) интересует все, что угодно, но только не человек как он есть в повседневном существовании и судьбе. Человеческий мир изучается (мною) только с нечеловеческих точек зрения». Теперь немного чистой философии или галлюцинации, как кому нравится: «Все есть куча, все в кучу уходит, и все из кучи рождается, и все на кучи распадается». При этом «каждый вид кучи может быть преобразован в другой». В следующих заявлениях чувствуется некоторая гордость: «Мы представили кучу как основу и принцип образования гоголевского Произведения. Мы размышляли феноменологически: куча дана как целостный феномен бытия».
Друзья, еще раз предупреждаю вас: такие тексты не содержат никакого теоретического и методологического содержания, это – галлюцинации, грезы, фантазии тех, кого интересует не русская литература и культура, а лишь они сами; они лезут наверх, хватаясь за волосы и бороды русских писателей.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы