Онтологические прогулки

 

В свете рассматриваемых нами проблем, мы также можем ввести понятие Властности культуры. Это особая, очень специфическая характеристика общества, которая говорит, действительно ли запечатленные в духовной культуре данной страны смыслы работают как нормы и эталоны, формирующие социальную реальность. Культура властна в той мере, в какой она влияет на людей, в какой Текст управляет поведением. Оценить властность культуры очень сложно – во-первых, потому что влияние Текста на человека проявляется в тысячах разных областей, тысячами разных, порою неявных способов, а во-вторых, потому что властность культуры отнюдь не напрямую связана с объемами культурной сферы.

 Культура может быть обширна – если мерить ее в гигабайтах информации, в количестве текстов, мероприятий и учреждений, но она может быть бессильна перед лицом влекомого своими первичными желаниями индивида.

Когда мы говорим о литературоцентризме русской культуры, то интересовать нас должен не почет, оказываемый писателям, и не роль чтения в досуге, и не интерес широкого круга образованных людей к литературной классике, а то, действительно ли в литературных произведения содержались образцы поведения и чувствования, на которые люди ориентировались в своей повседневной жизни. Судить об этом крайне непросто, и все же, то, что мы знаем о русской культуре позволяет говорить что действительно, в истории России (как и в истории некоторых других стран) был период, когда беллетристические тексты служили источником поведенческих эталонов: люди по книжному влюблялись, по книжному защищали свою честь, по книжному отказывались брать взятки, люди вели себя под Печорина и влюблялись «Под Вертера». Впрочем, эпохи литературоцентризма – преходящие явления, и в России она заканчивается или уже закончилась – хотя толкиенистские ролевые игры являются ее мощным реликтом.

Средневековье потому и пользуется уважением у большого числа мыслителей, начиная с эпохи романтизма, что оно воспринималось как мир может быть не очень большой по «объему информации» и не очень разнообразной, но крайне властной культуры, когда религия имела силу запрещать зачинать детей во время постов и воевать во время праздников, и когда разногласия по богословским вопросам становились поводом для междоусобиц и судебных процессов. Секуляризация оказалась уменьшением власти не только религии и церкви, но и культуры вообще.

Вообще, религии имеют большой опыт подчинения людей идеальной сфере, и понимая это, ни в коем случае нельзя считать политический ислам контрцивилизационным явлением. Нам может не нравится шариат – но надо признать героической саму попытку подчинить общество сформулированным, писанным правилам – если только это действительно стремление подчиниться шариату, а не идеологическая ширма, прикрывающая, как это часто бывает, либо разнузданность страстей во время гражданских войн, либо просто воспроизводство архаичного сельского образа жизни. Но в этих функциях ислам не отличается от любой другой идеологии. Любая идеология может быть ширмой, а строить цивилизацию она начинает тогда, когда принимает всерьез собственное содержание и пытается навязать себя людям в качестве нормы. В этой связи представляется очень характерным сообщение о том, что исламисты-талибы в Афганистане боролись с издавно распространенным в афганской деревне гомосексуализмом, который после свержения власти талибов опять приобрел широкое распространение.

Оценивая цивилизационное значение религии, можно оценить  даже предрассудки, они тоже могут иметь важное культурное и цивилизационное значение - поскольку они дают пример управления человеческим поведениям без палки. Несмотря на свое название, предрассудок – даже если это отвращение к арбузу, напоминающему голову Иоанна Крестителя – на самом деле является чисто интеллектуальным явлением. Предрассудок есть подчинение человеческого поведения некому абстрактному, идеальному концепту, некому сформулированному правилу - и споры могут быть лишь об уместности и эффективности именно данного правила, но не о самом принципе предрассудка как таковом. По большому счету, цивилизация существует только потому, что люди могут обладать предрассудками – то есть некими «мемами», которым они готовы добровольно подчиняться. Желчные критики современности часто ехидно говорят что нынешние люди, даром что смеются над крестьянами, полны «цивилизованных предрассудков» - и это абсолютная правда, но это не повод для критики. Один остроумный блоггер написал: «Нынешние, так называемые 'современные, цивилизованные', люди полны самых мракобеснейших предрассудков. Они верят в маркетинг, демократию, госгарантии, равенство полов, психологию, правоту покупателя, нанотехнологии, тайну вкладов, толерантность и прочую ересь, которая даже в голову не могла прийти самому темному средневековому крестьянину». И это правда, и именно благодаря предрассудкам существует современное общество - также, как средневековое существовало благодаря предрассудкам средневековых крестьян.

 

 

 

 

Важнейшая проблема нашей общественной жизни заключается в том, что у нас нет методик, позволяющих точно измерить влияние запечатленного на носителях информации идеального на нашу социальную жизнь. Или может быть, методики в огромном инструментарии социальных наук могли бы и найтись, но нет привычки задаваться именно этим вопросом.

Все реформаторские и революционные преобразования сталкиваются со страшными трудности потому, что у реформаторов нет точных сведений, где же тот «виртуальный интерфейс», манипулируя которым можно вносить изменения в общества, какая часть Общественного Идеального действительно обладает влиянием, а какая лишь выглядит авторитетной. Можно издавать новые законы - но они останутся на бумаге, можно выступать с проповедью – но слова пропадут втуне. Отличить реально влиятельные информационные сообщения от сообщений совершенно ни на что не влияющих, но зато громких и внешне эффектных бывает далеко не всегда легко.

Сегодня в мире идут многочисленные дискуссии о ценностях, об их влиянии на судьбу народов, о том, например, как конфуцианские ценности предопределяют экономические успехи Китая. Однако, прежде чем говорить о плохих или хороших ценностях, надо бы понять, в какой степени какие бы то ни было фиксируемые ценности могут влиять на жизнь народа вообще, например - в какой степени культурные нормативы могут ограничивать или преобразовывать первичные биологические инстинкты. Между тем сегодня, экономисты, рассуждающие о связи конфуцианства с экономическим развитием Китая не удосуживаются заняться куда более сложным вопросом - в какой степени конфцуцианство как идеологическое явление реально предопределяет ментальность китайского населения, и в какой степени реальные свойства этой ментальности нашли свое зримое для ученых воплощение в идеологических явлениях.

Главная проблема социальных и гуманитарных наук, заключается в том, что они имеют дело с культурными памятниками и источниками, где воплощены множество информационных сообщений, эти сообщения имеют, несомненно, какую-то связь с породившим их обществом и выглядят эти сообщения эффектно, красиво, авторитетно – так что возникает страшный соблазн изучать общество по его культурным и текстовым памятникам. Однако, всегда чрезвычайно трудно измерить – в какой степени текст относится к Общественному Идеальному – то есть, в какой степени данный документ, данный памятник культуры реально влиял (или хотя бы отражал) породившую его общество, или он был для общества лишь декором, важным для своего создателя, но более ни для кого.

Типичный пример: для понимания России считается чрезвычайно важным изучение творчества Достоевского, но в какой степени это творчество преобразовало Россию, в какой она отражало ментальность русского народа, а в какой было плодом уникального, прихотливого, ни на что не похожего гения, гуманитарии измерить не могут, а историки изучающие самую толщу социальной реальности, не стремятся или просто не могут ответить на вопрос, в какой степени эта реальность сформирована текстами и властными словами – ну, если только это не административные распоряжения, чье реальное влияние легко бросается в глаза.

 Можно попытаться на основе документов и мемуаров реконструировать, как помещики обращались со своими крепостными, но крайне трудно бывает понять, как на это обращение повлияли прочитанные помещиком газеты, услышанные им церковные проповеди, советы соседей, указы императора, книги, песни и слова, сказанные самими крепостными. Не сформировано даже представление о социально-исторической дисциплине, которая бы специализировалась на замерах такого рода (хотя разумеется, de facto историко-культурные исследования часто обращаются к подобным вопросам).  

 Современный же мир дает весьма противоречивую информацию о том, в какой степени он готов подчинить политику и быт писанным нормам. С одной стороны, мы видим что увеличиваются объемы законодательства, в том числе международного. С другой стороны, мы видим неуменьшающееся бытовое насилие, войны, гражданские междоусобицы, миграционные потоки и упадок культурных и религиозных авторитетов. Ближайшее будущее будет годами весьма драматичной борьбы за Общественное Идеальное. Символически говоря - борьбы между словом и дубиной.