Панацея
«22 августа электропоезд Сатка-Челябинск отрезал голову 25-летнему бродяге Олегу Зотову. Молодой человек лежал связанным на полотне железной дороги...» Я отбросил в сторону газетную заметку... Двумя месяцами позже молодой хирург И. Книппер зашел в общественный туалет Гагаринского парка и оказался обезглавленным куском оконного стекла... 30 сентября милиция Советского района г. Челябинска обнаружила в мусорном баке отчлененную голову 26-летней жительницы г. Магнитогорска Александры П. Ее тело было зашито в целлофан и сброшено в реку Миасс... Овдовевший Семен Ляхов знал, что за ним следят; он звонил ко мне по три раза в день, но однажды звонки прекратились... Черт! Черт! Черт! Но они не могут гильотинировать их всех!.. Ежедневно в мире появляются 800 новых ВИЧ-инфицированных, и мы еще не забыли о смерти Фредди Меркьюри и Алексея Васильева... Мы не должны молчать, даже если из-за нашей правды в мире начнется бойня ...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РАСКЛАД ПЕРЕД БОЕМ
1.
Сначала пискнул большой синий будильник справа. Через пять секунд
– тот, что стоял по середине, стилизованный под петуха. И наконец
все три будильника слились над моим ухом в нескончаемую какофонию.
Я проснулся на кожаном диване в своём офисе на 13 этаже. Шёл десятый
час ночи. За окном сгущались сумерки, в темноте офиса горел зелёный
экран не выключенного компьютера. На экране проплывала красная
надпись: «Если ты видишь, значит, ты жив!»
М-да...
Ещё бы найти объяснение исчезновению этого Игоря Книппера со вспухшими
лимфатическими узлами, погрому в химической лаборатории Архангельского
медтехникума и тому, что я обнаружил накануне ночью... И всё –
я был бы не только живым, но и счастливым человеком.
Да ещё бы знать, существует ли Панацея на самом деле или нет?!
Но тем горбатым августовским вечером я ничего не мог понять. Лабиризм
какой-то получался! Ни с того ни с сего исчезает человек – просто
собирает свои вещички и уезжает в неизвестном направлении, несмотря
на свою болезнь. Какие-то подонки в козлиных масках забираются
ночью в лабораторию и крушат приборы и пробирки с реактивами.
Я ищу героин, а нахожу... яблочное пюре в неограниченных количествах.
«Смит-и-Вессон М-61 Эскорт», заряженный девятимиллиметровыми газовыми
патронами, впился под курткой в левый бок. Почему я не снял его
перед сном? А по той же причине, по которой постоянно вожусь,
как маленький, с этой игрушкой. Греет она мне душу, зараза! Хотя
чего мне бояться? Стрелка на крыше соседнего дома? Киллера в подъезде?
Братков-лургов, подосланных нашим мэром? Вряд ли... Если кто-нибудь
когда-нибудь и раздавит Тюрю Макарова, так это будет толпа обезумевших
старух. Потому что не могу я бить это беззубо-кулакастое, гневно-костлявое
племя. Руки у меня не поднимаются на них. Да и вообще все уже
давным-давно поняли, что неоригинально сейчас убивать журналистов.
Их можно прижать, напугать, купить, в крайнем случае – превратить
в растение... Ведь в природе существует столько много психотропных
веществ! А убивать... Зачем?!!
Только старухи этого не понимают.
Я сунул под зеркало свою фотографию с рассеченной бровью, заклеенной
тонкой полоской пластыря, и пустил облегчённую струю в раковину.
Кстати, меня зовут Артуром Макаровым, хотя имён у меня больше,
чем у мужского полового органа (см. «Четыре комнаты»). Мне 26
или «почти 30» лет, в зависимости от того, с кем я сейчас знакомлюсь.
Я вешу без шести килограмм центнер, мой рост – 189,9 сантиметров.
И с правой, и с левой руки я стреляю одинаково паршиво. Моя семейная
жизнь осталась в прошлом; не знаю, как в будущем... Я зарабатываю
себе на бифштекс, пиво, джинсы и Софи, как обычный журналюга.
С одной лишь разницей, что вся наша братия берёт борзых с тех,
кому выгодна публикация, а я – предпочтительно с тех, кому она
не выгодна... Я не брился уже два дня.
Когда фонтан иссяк, я стал лениво заправлять рубашку в штаны и
вспомнил, что вместе со «Смит-и-Вессоном» не вытащил из-за ремня
тетрадку со стихами. Вообще-то, я еще сочиняю стихи. Это на первом
месте, а потом уже, если нет настроения, занимаюсь журналистикой.
Если же нет сил заниматься журналистикой, я читаю. Всё подряд.
А если уж не могу читать, уничтожаю монстров в «Quake-2», полной
версии. Ну, а если не могу играть на компьютере... Ха! Тогда делаю
то, что я сделал накануне ночью – хулиганю... Тетрадки со стихами
не оказалось нигде в одежде. К чёрту! Значит, она выпала в канаве,
когда я убегал из-под молотов Гвоздева.
Вместе с чувством собственного голода я вспомнил, что мой каменный
кастет продолжает спать во внутреннем кармане куртки. Я достал
его на свет. 20-летняя черепаха Аха лениво вытянул из своего колпака
лапы, раскрыл глаза.
– Проголодался, козлик? – спросил я, хотя отлично знал, что черепаха
не ел уже два дня. Перед Ахом вырос эверест капусты, в полтора
раза больше его самого. 20 минут заняла трапеза. Я чистил оружие
и слышал, как он разрезает листья своими острыми челюстями. Потом
пришло время купания. Обычно я затыкаю дыру в умывальнике носовым
платком, набираю теплой воды и погружаю в нее черепаху. От удовольствия
он оставляет за собой большую белую какашку. После этого я достаю
его из воды и вытираю полотенцем.
Внезапно в офисе зазвонил телефон.
«Никого нет...» – пробормотал я.
Кто-то на другом конце провода вежливо выждал пять гудков и положил
трубку. Потом звонок повторился, но я уже успел включить автоответчик.
– Артур, к тебе идут две незнакомые личности, – пропел на магнитную
ленту Вася Жнец, с нашей проходной внизу. – У меня всё.
– Вот за это спасибо, – сказал я (ему? неизвестно кому) и стал
собираться. «Смит-и-Вессон» был снят с предохранителя, как у настоящего
американского полицейского; Аха снова скатился во внутренний карман
куртки; клеимы оконной сигнализации я соединил напрямую длинной
проволокой, чтобы можно было открыть раму, не разрывая электроцепь.
Выбрался на карниз и... спрыгнул вниз на тротуар. Нет, вцепился
в горло пожарной лестницы и закинул свои 94 килограмма на крышу
небоскрёба.
В Челябинске очень низкое небо – с лицом пепельного цвета и отвислыми
жировыми складками, – поэтому небоскрёбы здесь не вырастают выше
20-ого этажа. Эх, как жаль, я ещё не заработал на собственный
вертолёт! Пришлось влезать в чердачное окно и, задрав куртку,
лететь на лестничную площадку последнего этажа. Дядя Слава, столяр-краснодеревщик,
снимающий в нашем здании офис, от неожиданности чуть-чуть не проглотил
свой окурок.
– Всё нормально, дядя Слава, – я застучал вниз по ступеням. И
он знал, что у меня всё нормально, потому что если человек вот
так вылетает в люк на бетонную площадку, значит, у него есть работа,
деньги, благополучие... Главное, чтобы бильярдные столы были в
ходу. Так ведь, краснодеревщик дядя Слава?!
На 13 этаже мне всё-таки стало интересно, от кого это я убегаю.
Я «крокодилом» пробрался к стеклянной двери, ведущей в общий коридор,
и заглянул в него на уровне коровьей лепёшки. Вход в мой офис
действительно нашли две неизвестные личности мужского пола. Прислушиваясь
к щелям, заделанным герметиком, они постучались. «Какого черта?!»
– спросил у них виртуальный Артур Макаров, выглядывая в «глазок»
своего офиса. Но этот вопрос, конечно, прозвучал только у меня
в голове.
Ломать дверь ребятки не решились. Может быть, они пришли ко мне
по поводу того, что я сделал накануне ночью? И хорошо, если так,
потому я не имел за собой никакого другого греха на этот день.
А самое главное – не хотел иметь. Внезапно кто-то засопел справа
от меня за стеклом, и я увидел прямо перед собой розовое лицо
сына нашей Верочки. Пацану было 3 года. Он был зачат в то время,
когда я оттягивал стропы в небе над Асбестовской дивизией.
– Здла-здвуй, – сказал тихонько мальчик Лёва.
– Т-сс, – показал я ему пальцем. – Передай привет маме.
2.
На улице было не по-летнему прохладно.
Так и есть: на обочине припарковалась кнутовская «ДЭУшка». На
водительском сиденье скучал Рузвельт, сухонький, низкорослый блондин
30-ти лет.
– Привет, – сказал я, подходя к машине с его стороны.
Рузвельт быстро поднял своё стекло.
По уму надо было бы вытащить его из «ДЭУшки», разложить прямо
здесь на асфальте и спросить, что это за новый прикол придумал
Кнут с яблочным пюре. Но Рузвельта уже было не достать, он испуганно
что-то шептал в свою рацию.
...Я открыл у своей Девочки капот и перекрутил на свои места колпачки
свечей.
Некоторые дураки покупают «Клиффорд», ставят рогатины на колесо...
как его! на колесо рулевого управления, на ночь оставляют в машинах
пит-булей, которые срутся от темноты, и не понимают, что самое
дешёвое и лучшее противоугонное средство – поменять местами колпачки
зажигания. Об интимном расположении этих напёрстков может знать
только сам владелец, который уже сделал на них особые отметки
надфилем. А если в мою Девочку заберётся нехороший дядя и сунет
пальчик в замок зажигания, то её обиженный движок разбудит весь
микрорайон.
...Фонари на проспекте стреляли мне по глазам и разбегались в
разные стороны.
Я включил «ДДТ». Люблю, гадство, батьку Шевчука! Сам не знаю,
за что. Хрипит, просвистывает, даёт петуха... Но когда мне было
тяжело 365 дней, не считая двухнедельного отпуска домой, я понял,
что мне нет более родного человека, чем Юрий Юлианович. Когда
я впервые услышал его «Рождество. Мёртвый город...», я даже стихи
временно перестал писать, потому что двум гиппопотамам тесно в
одной канаве... (шутка). Просто не о чем было больше писать. Все
мы, в конце концов, строим небо на земле.
Какой-то солдат в Грозном подарил Шеву свою медаль; певец не смог
отказать ему и принял подарок. И правильно сделал! Я бы отдал
ему свой значок «Отличника боевой и строевой подготовки». Иного,
извините, от папы-государства не заслужил. Но встретились мы с
Юрием (он терпеть не может, когда его гладят по отчеству) только
спустя два года, когда свой значок я запихал в задницу новой гражданской
жизни.
Прошлой весной я три дня сопровождал «ДДТ» – на гастролях у нас
на Южном Урале. Разговаривал с Шевчуком в гримёрке Магнитогорской
зоны строгого режима, как сейчас сам с собой. Впечатлений! На
всё пожизненное заключение хватит, хотя вопросов к Юрию осталось
ещё больше, чем было перед поездкой.
...Раздалось «трям-брям» сотового телефона. На этот номер мог
позвонить только кто-то свой.
«Да, подожди ты! Я ещё не дослушал до конца «Рождество»!», – выругался
я про себя.
Конечно, его песни не те, которыми можно унять зубную боль, но
ни за каким другим гадом я бы не поехал эти 500 километров. Вообще
бы с печки не слез! Всё остальное на сцене, кроме Шева, козий
звездопад... Телефонная трубка смокла, а потом снова известила,
что её распирает от новостей.
– Да, – произнёс я в микроскопический микрофон.
– Алло! Тюря! – прохрипел Альберт Пок с другого конца радиоволны.
– Ну, здравствуй, – сказал я, выдержав паузу.
Лет через 80 я проснусь под пение райских птичек или под лязг
адских котлов (кто знает, что из этого лучше?!). Мне будет жутко
неприятна эта тусовка покойников, но только один знакомый голос
шепнёт на мое седое ухо:
– Алло! Тюря! И здесь тоже я... Мы ведь с тобой в одной связке...
Как при жизни...
– Тюря, ты где? – спросил Альберт в телефонную трубку.
– На проспекте. В данный момент пересекаю улицу Цвиллинга... вот
уже – Кирова...
– Отлично. Встретимся у штурвала.
Пивбар «Старая Сардиния» располагается на маленькой глухой улочке.
Не считая припаркованных «мерсов», после 9-ти вечера на ней пусто.
Альберт Пок, редактор областной газеты «Черная газета», занял
столик в дальнем углу под деревянной люстрой выполненной в форме
штурвала. Когда я вошёл, Альберт дружески пожал мне руку, улыбнулся,
сказал: «Садись». Молодой официант с голубинкой в глазах принес
мне папку с меню. Я заказал кружку далеко не дешевого пива и классический
набор к нему. Альберт уже поглощал 13-ого рака, оставляя после
него только панцирь и кольца.
– Что нового? – спросил Пок, дождавшись пока мне принесут пиво.
Этому старому латентному еврею 31 год. Он ниже меня на полголовы
и ровно на столько же шире в плечах. В мечтах мы часто бьем с
ним пушнину на Аляске, а потом в солнечную погоду он сбрасывает
с себя меховую шубу, ложится на камни и своим подкожным жиром
раздвигает тюленей на их лежбищах. К огнестрельному оружию Альберт
равнодушен, хотя при случае и без случая не преминет пальнуть
из чьего-нибудь пистолета. Просто обожает ножи, топоры, ручные
тяпки и саперные грабли. Больше всего на свете мечтает захерачить
настоящего гризли, иметь счёт в швейцарском банке и при этом ничего
не делать. С утра Пок тщательно побрился.
Итак, он спросил у меня: «Что нового?»
– Абсолютно ничего, – ответил я, отхлебывая пиво из кружки. –
Я уже почти уверен, что никакой Панацеи в природе не существует.
– Нашёл своего Книппера?
– Нет, – ответил я. – Как в воду канул...
– Плохо, – словно резюмировал Альберт.
– Да ничего хорошего...
– А что его отец говорит?
– Говорит, что ничего не знает.
– Что, прямо так и сказал?!
– Вообще отказался от разговора. Предположил, что его сын покончил
счёты с жизнью.
– Покончил счёты с жизнью?.. Вот это уже хорошо, – оживился Пок.
– Заявление в ментовку было?
– Вроде да, – ответил я.
Альберт отодвинул в сторону батарею лично осушенных кружек, сказал
мне: «Догоняй!», – и я заказал еще пива.
– Рано расстраиваешься, Тюря! – продолжал Пок. – Всё еще только
начинается. Лично я чувствую, что мы раскопаем это дело и сделаем
сенсацию!
Я тускло заметил:
– В любом случае это материал из грифа номер два, а всякая белиберда
номер два с каждым днем интересует меня всё меньше и меньше.
– Какая разница: номер один, номер два или номер три?! Мы с тобой
сделаем сенсацию!
– Глупости, – Артур Макаров быстро захмелел. – Нам даже не от
чего оттолкнуться.
– Хм... – Альберт поперхнулся, или сделал вид, что поперхнулся.
– А восемь больных из Центра, которые снялись с учета и отчалили
неизвестно куда?
Речь шла об Областном медицинском профилактическом центре «Анти-СПИД»,
в котором зарегистрировано уже 400 вирусоносителей-южноуральцев.
– Ах да, восемь больных! Кстати, дай-ка мне их адреса...
Пок театрально поднял на колени свою редакторскую черную сумку,
извлёк из нее прозрачную папочку и протянул мне список больных:
– Специально для тебя сделал ксерокопию. Думаю, нам теперь нужно
заняться ими. Трое живут в области, так что будут командировки...
– Оплатишь?
– Каким хреном?!!
Мы посмеялись.
– Кстати, Берта, – спросил я, – ты знаешь, можно ли провезти героин
в банках с детским питанием?
– Ха!... – выдохнул Пок. – Героин?.. В банках с детским питанием?..
Типа яблочного пюре, что ли?.. Не знаю, не знаю. В банках с чесночным
пюре, я слышал, можно провезти. Собачки ни хрена не учуют... А
ты что, решил поменять профессию?
– Да нет. Просто интересно.
...На крыльце «Старой Сардинии» мы с Поком выкурили по сигарете.
– Кстати, – сказал Альберт. – Тобой интересуются органы...
– Пищеварения? – спросил я.
– Напрасно смеешься. Мои ребята занимались с ФСБшниками сектой
газавистов, и кто-то из офицеров расспрашивал про тебя. Если нужно,
я уточню, кто...
Я помотал головой:
– Я же не нарушаю государственную безопасность... Я не Рэмбо,
не Зорро, не Тарзан, не Бэтмэн. Я – Артур Макаров, бледный призрак
смерти. (Пиво булькало в моей голове, и меня вовсю несло.) Буржуазный,
продажный журналист. Я головой зарабатываю себе на жизнь. Если
не смогу зарабатывать головой, буду зарабатывать руками. Уйду
с артелью рыбаков, например, или пожары начну тушить...
– Ну-у, простите, – съехидничал Пок. – Я так, на всякий случай...
И его улыбка повисла на кулисах ночи.
3.
Софи Кракова спала очень чутко. Когда я вошёл в тёмную комнату,
она сразу же проснулась и потянулась ко мне навстречу. Я поцеловал
её в левое ухо. От Софи доносился легкий бриз перегара. Ну, конечно,
что за гости без «Мартини»!
– М-м-м, как дела? – спросила она.
– Всё в порядке.
– Хорошо. А мы тут спим...
На другой половине дивана, закутавшись с головой в одеяло, сопела
двоюродная сестра Софи Лиза. Она приехала из области и гостила
у нас уже третий день: всё не могла решить, то ли ей учиться в
городском вузе, раз уж сдала экзамены и отец согласен оплачивать
обучение, то ли пойти работать продавщицей, что гораздо проще.
– Ей не жарко? – спросил я.
– Не знаю, – Софи снова опустила голову на подушку и закрыла глаза.
– Спокойной ночи, – я переоделся в домашнее и пошел на кухню.
Там меня ждал Артём, двоюродный брат Софи от другой тётки.
Засвистел металлический чайник. Я брызнул крепкого кофе по чашкам
и достал из холодильника полбутылки вчерашней водки. Артём уже
был изрядно под мухой, но не отказался продолжить выпивку со мной.
– Читал твою статью о мэре, – сказал он как бы мимоходом. – Желтизна
желтизною. Я удивляюсь, как тебя ещё не убили.
– Прощают...
– Когда-нибудь вы нарвётесь на какого-нибудь злопамятного козла,
и он вам башки открутит. Если бы, например, про меня написали
такую херню, я бы очень обиделся...
– Это мой хлеб.
– Ну, ладно, – Артём помягчел после 50-ти грамм. – Хвались, что
нового раскопало твоё Бюро?
Напомню, Артём был кузеном моей Софи. По отцовской линии, сын
родной сестры отца. Фамилия его была Кульков. В 2000 году ему
исполнилось 33 года, восемь лет из которых он считает 20 декабря
своим профессиональным праздником. Другими словами, в 25-ть Артём
Кульков окончил институт МВД и поступил на работу в определённый
отдел Федеральной службы безопасности. «Банда спортсменов», некоторые
экономические преступления – вот то, чем он занимается уже почти
две пятилетки. И это только часть его работы. Та часть, о которой
я знаю.
Я никогда не использовал Артёма по его профессии. Он сам все рассказывал,
даже не подозревая об этом.
– Так, похвались, какие успехи ? – повторил Артём свой вопрос.
– Работа шпиона сама по себе не требует ни похвальбы, ни огласки,
– начал я издалека. – Грязный, презираемый труд. Шпиона может,
как триппером, наградить правительство, а может заживо сварить
в котле с маслом... Поэтому хвастаться тут особенно нечем. Я зарабатываю
этим деньги. Средние, но не плохие.
– Хм, зачем же нужны такие деньги?!
Тебе, конечно, хорошо рассуждать об этом, имея рабочий стол в
белом кабинете с кондиционером, ежемесячный оклад плюс паёк, надежду
на большие звёзды и ежегодную путёвку в санаторий, подумал я.
А у меня ничего этого нет. И вряд ли когда-нибудь будет, хотя
мы почти ровесники. Всё, что я могу, чтобы не работать на дядю-редактора,
это похищать слова с тарелки сенсаций и облекать их в бифштекс,
пиво, джинсы и косметику Софи.
Словом, не понравился мне этот разговор. Я сразу представился
совершенно пьяным и заплетающимся языком заявил:
– Кстати, Бюро заинтересовалось восемью пропавшими «спидоносцами».
Артём заметно помрачнел.
Значит, у них в отделе уже прошла информация об этом.
– Ты о чём? – Артём начал разливать по второму заходу.
– Восемь ВИЧ-инфицированных, жителей города и области, одновременно
снялись с учёта в Центре и исчезли в неизвестном направлении.
Тебе ещё неизвестно об этом?
– Нет
Ну, и хорошо. Ну, и ладненько. Значит, поиграем, как прежде, в
кошки-мышки. Может быть, что-нибудь и всплывёт.
Артём проглотил паузу после того, как мы выпили, и поинтересовался:
– Ты уже писал об этом?
– О чем? О восьми «спидононосцах»? Но ведь ещё ничего не произошло.
Нашу беседу неожиданно прервал телефонный звонок. Я снял трубку
с того аппарата, где у нас установлен факс, и сказал «Алло!».
На другом конце провода кто-то подышал в трубку и повесил ее.
Конечно, могли просто ошибиться номером; конечно, в нашей квартире
постоянно, кроме нас с Софи, бывает куча народа, но после этого
звонка на душе у меня потяжелело. Если это то, о чём я думаю,
тогда для чего скрывать, ведь мы не связаны с Софи никакими обещаниями.
Если она захотела изменить мне, пусть открыто скажет об этом.
На всякий случай я запомнил номер, высветившийся на АОНе. Звонили
откуда-то рядом. Потом посмотрю по компьютеру, откуда.
– Проверяют? – пошутил Артём.
– Ага, сейчас придут хазу жечь... Так о чём это я?.. Писать-то
пока не о чем. Ну, пропали восемь ВИЧ-инфицированных, ну, плачут
о них родственники, ну, разводят руками врачи и те, кто должен
следить за вирусниками. Что из того?! Не умирать же они в пустыню
уехали... Может быть, «спидоносцы» смотались к доктору «Арменикуму»,
вылечились, и теперь им не за чем стоять на учёте в Центре, а
чтобы никто не знал об их прежней болезни, сменили место жительства.
Что тут сенсационного? Позавидовать только можно!
– «Арменикум» – блеф, – серьёзно сказал Артём. – В него уже никто
не верит...
Стоп-стоп! Что-то глаза твои не по-доброму забегали, заметил я.
Что, наступил я тебе на больную мозоль?! Эх, я бы отдал десять
лет своей половой жизни, чтобы знать то, что сейчас знаешь ты,
Артём Кульков! Не жалко отдать и ещё несколько лет, но больше,
к сожалению, нет.
– Ну, тогда – они нашли себе другого доктора, – не унимался я.
– Предположи только на миг, что какой-нибудь добрый гений уже
открыл Панацею против СПИДа. Стопроцентное выздоровление. Очищение
от ВИЧа, – я имею в виду ВИЧ, потому что от СПИДа хрен кто когда
вылечится, – крови, мочи, спермы, клеток и даже генов больного...
Только открытие это осталось в тайне от большинства человеков...
Так сказать, Панацея для избранных... Доктор получил доллары и
квартиру на Лазурном берегу во Франции; открытие прибрали к рукам
спецслужбы, и теперь Панацея выдается в очень ограниченных количествах
очень ограниченному контингенту больных. В основном тем, у кого
есть хорошие деньги и власть. А?! Что ты об этом думаешь?
Мы допили всю водку. Артём смотрел (делал вид, что смотрел) на
меня, словно из моего рта вместо слов сыплются розы. Или ещё какая-нибудь
дрянь.
– Молодец, – сказал наконец Артём. – С твоей бы фантазией да романы
научно-фантастические писать!
Банально. Ну, а что ещё мог выдавить из себя капитан ФСБ?!
– А я уже начал, – пошутил я. – Написал первые четырнадцать глав...
Нет, без шуток.
Артём рассмеялся и попросил ещё кофе.
Что-то, не пойму что, мне не нравилось в его взгляде. Создавалось
впечатление, словно я испортил воздух на кухне. По прошлым делам
знаю, такая настороженность к моим прожектам со стороны других
людей оборачивается наутро гигантской энергией, которая толкает
меня вперёд. На слепое воплощение этих прожектов.
...Когда Артём ушёл, я подтянулся на турнике четыре раза на правой
руке и три раза на левой.
Хватит.
Надо было ложиться спать, с утра голова и без того превратится
в глобус с его извержениями, цунами, смещениями горных пород...
Я лёг на диване в кухне. В темноте перед сном погладил по панцирю
Аха, – он любит, когда ему водят пальцем в направлении позвонков;
вытягивает от удовольствия шею, лапы, – и закрыл глаза.
Всё-таки нехороший был этот звонок, подумал я за три минуты до
того, как пустым мешком по голове меня накрыл сон.
Утром под моё одеяло забралась Софи. За окном чирикали птички;
дворник вполголоса материл жильцов, входящих и выходящих из подъезда,
местный ЖЭК, говно под лавкой и свою старую метлу. Первое солнце
уже пробралось в нашу комнату, где спала Лиза, а на кухне ещё
было сумрачно.
До встречи с Софи Краковой много-много лет назад я наивно полагал,
что на свете существует два диаметрально противоположных секса.
«Семейный», классический и стандартный, и тот, что придуман для
порнографических журналов. За пять часов нашей первой встречи
Софи доказала, что это одно и то же.
Что же мы тогда пили? Кажется, красное вино... Но точно – не водку.
В жизни я ещё ни к кому не хотел забраться в постель с таким желанием!
У Софи, конечно, полные ляжки, взрослая попа и немаленькая грудь
– не в моём вкусе, – но главное то, что она делала... И то, что
она позволяла делать...
Сквозь сон я ощутил её легкое дыхание на своих губах.
– Привет. Не спишь? – прошептала она.
От Софи всё ещё сладко пахло спиртным. Лениво я опустил руку по
её спине и понял, что на Софи ничего нет. Кроме, конечно, плетеного
ремешка на талии, с которым она, по-моему, даже родилась. Не прерывая
поцелуя, она быстро вооружила меня и положила свои крупные тяжелые
сиськи ко мне на грудь... Всё! Я дальше не могу писать об этом!
Потом я, наверное, снова заснул, а когда проснулся, захотел Софи
ещё раз, и она обняла меня своими бедрами. Странно, как меняется
лицо женщины, когда укладываешь её на спину. Оно становится другим:
черты расплываются, ланиты краснеют, в глазах появляется что-то
потустороннее... Если сравнить это лицо с фотографией в паспорте,
получаются два совершенно разных человека.
...Мимо кухонных дверей в ванную прошла Лиза. Короткий халатик
болтался на ней, как на вешалке. Я точно не знаю, но, по-моему,
у неё не в сестру тощая грудь и прямой живот. Во всяком случае
ноги и плечи – то, что я видел, – создают впечатление, что девочку
долго пытали. Ниже меня всего на пять сантиметров. Как раз в моём
вкусе, худые меня больше возбуждают.
По крайней мере, так было до Софи.
Посмотрев, как мы сладко обнимаемся после секса, Лиза двусмысленно
улыбнулась и закрылась в ванной. Короткий халатик упал на пол,
зажурчала вода из-под крана...
Лиза!.. Но я расскажу о ней позже.
4.
От склада меня отделял маленький заросший пруд.
Вся сложность заключалась в том, что это была единственная дорога
к секрету кнутовского бизнеса. Со всех сторон склад был обнесен
высокой стеной из железобетонных плит, над которыми проходили
паутины колючей проволоки. У Кнута мозги – с грецкий орех, ему
хватит ума подключить «ежиху» к высоковольтному генератору и гонять
по периметру своего амбара забойный щелкун. Конечно, у бетонного
забора есть ворота, через которые проезжают груженные неизвестно
чем «фуры», но я уже стучался туда, и меня послали в п...
Поэтому я снял с себя всё, что прилично, сложил одежду, тетрадку
со стихами и портативный «Кодак» с зумом на дно пустой бочки и
оттолкнулся от берега. Складские прожекторы ради забавы были направлены
через весь пруд и образовывали на его водах букву «Х». Но кто
и какого чёрта будет постоянно следить за нарушителями водных
границ?!
Я благополучно пересёк один луч, оказался на середине пруда и
тут почувствовал слизкое прикосновение к своей ноге. Зелёный утопленник!!!
Я практически не плыл, а шёл по головам донных водорослей с длинными
шеями. Было щекотно.
С этим складом уже была связана одна история.
Несколько лет назад «чехи горбоносые» (чеченские рэкетиры) вздумали
насолить Кнуту. Однажды двое из них появились у стен данного амбара
и сделали под них пи-пи. Этого щедро выжатого литра мочи хватило,
чтобы «чехов» – всех без разбора – по дерьму прогнали по Челябинской
области. Кнут со своим соратником Гвоздевым лично сломал локти
двум зассанцам, осквернившим их обитель.
Так вот, о чем это я?.. На берегу кнутовские бандерлоги оборудовали
закрытый пляж. Лежанки, мангалы, волейбольная сетка, понтон. Кнут
частенько любит сидеть на краю понтона, свесив ноги в воду, и
чтобы ему при этом делали двойной минет. Эх, какой бы замечательный
получился снимок! Представляете, худые розовые колени, между ними
из ультрамариновой воды торчат две женские головки... Просто гармония
вкуса и цвета. Элегантность тонов, какая-то. Но главное – лицо,
открытые зубы, запрокинутые глаза бизнесмена.
Потом можно было бы либо получить с Кнута гонорар, скажем, за
фотографические расходы, либо... показать этот безобразный снимок
его матери.
Челябинские СМИ – не достаточно пестрые издания, чтобы позволить
себе по достоинству оплатить работу папарацци. Поэтому этот промысел
у нас почему-то не процветает. Но, повторюсь, не всегда можно
получать деньги только с тех, кому выгодна публикация. Иногда
платят и те, кому она не выгодна – по принципу несостоятельности.
В камышах я оделся и взял в руку камеру. Босиком было трудно карабкаться
на гранитный склон. Один раз к пятке прилип старый презерватив,
но я всё же бесшумно пробрался к трем ангарам. Меня подвели собаки.
Они услышали шум с другого конца двора и подняли лай. Сторожевые
бандерлоги Кнута, дрочившие до этого на телевизор, выглянули в
занавески и заметили, как моя тень промелькнула за сараем. Я успел
поменять позицию, когда на крыльцо высыпали сразу три бандерлога.
– Кто здесь?!!
«Это я, воробей», – прошептал я.
– Почудилось, – сказал один бандерлог.
– Да нет, вон там кто-то был. Цыц, барсы! – сказал другой, обращаясь
последней фразой к собакам.
А третий плюнул себе на ноги и пальнул для острастки из малокалиберной
винтовки. Свинцовая пуля царапнула по груди сарай и забренчала
рикошетом между ним и забором.
«А я уже здесь», – прошептал я.
– Кто там? – спросил пудовый голос из сторожки. Это был Гвоздев,
сегодня была его смена на складе.
«Вот и я говорю, кто там?» – ответил я ему. Так же шепотом.
Напоследок бандерлоги ещё раз стрельнули по углам большим армейским
фонарём: только ночник посвистывал над воротами, – и вернулись
в сторожку. А я решил немного переждать. Часа полтора.
...Стены в деревянных удобствах Кнута были обклеены портретами
из журналов. Алла Борисовна, Новиков, группа «Чай-Ф»... В сортире
было три «очка»; я сидел на самом дальнем, в самой тёмной кабинке.
Ни один из бандерлогов, если бы он решил облегчиться от выпитого
пива, не рискнул бы заглянуть ночью в мой угол, тем более выбрать
его среди двух альтернатив.
Головокружительно воняло хлоркой, мысли мои были далеки...
О да, Кнут частенько любит искусство! Ох, как частенько! Особенно
сценическое. Однажды во время своих гастролей в славный город
Р. челябинские ребята откупили центральный кабак «Р.» и всю ночь
заказывали шансон-блатню. И вдруг перед оркестром появляется талантливый
столичный певец и композитор М. Нет-нет, не тот, который Борис,
и не тот, который Муслим. Есть еще один М. Про коз поёт. Повезло
же ему встретиться с Кнутом в одном кабаке!
– Хочу «Битлов», – говорит М. распорядителю музыки.
– Извините, – отвечает распорядитель, – сегодняшний вечер посвящается
нашим гостям из Челябинска.
– Я – М.! – возмущается певец и композитор. – М. никогда не включает
заднюю скорость!
Тут Кнут отвлекается от своих блядей и подзывает к столу талантливого
певца. М. вразвалочку подходит, самодовольно лыбится, падла «звездная».
– В чём дело?! – спрашивает он. – Я тут хотел...
И вдруг Гвоздев, правая рука Кнута, резко появляется перед персоной
М. Удар поддых. Певец спотыкается и от неожиданности оказывается
под столом у Кнута. Косой толчок в популярную эстрадную щёчку,
а потом – клыками о колено. М. даже кровью не успевает сплюнуть,
она сама бежит у него по подбородку.
– Всё понял? – спрашивает Кнут. А глаза такие добрые-добрые.
– Да, – отвечает М.
И тогда челябинские ребята берут певца и композитора за руки,
за ноги, подбрасывают; в небе М. делает чуть ли не тройное сальто
и опускается аккурат в фонтан с золотыми рыбками. Оркестр начинает
выводить Круга.
По рассказам, оставшуюся ночь за Кнутом и его бандерлогами гонялась
вся городская милиция.
О да, Кнут частенько любит искусство...
Все ангары были заставлены странными контейнерами с картонными
коробками.
Я сковырнул одну упаковку: какие-то стеклянные баночки с металлическими
крышками; вторую: то же самое. И тут я в первый раз внимательно
прочитал этикетку на коробке, и глаза мои полезли на лоб.
«Детское питание».
«Для детей от 3-х месяцев до года».
«Принимать, не разогревая. Хранить в тёмном, прохладном месте».
Для верности я свернул шею одной баночке и попробовал яблоневое
пюре. Сомнений не оставалось, Кнут занялся продажей детского питания!
Это надо же!
Я на секунду растерялся и даже забыл про свой фотоаппарат.
И тут в помещении зажёгся свет. Мерзкие сторожевые бандерлоги
сразу же начали стрелять.
Первый залп.
Я скатился за контейнеры, пригнулся носом к полу и ринулся в направлении
к окну.
Второй залп.
Меня накрыло дождём щепок, выбиваемых из бревенчатых стен. Раму
пришлось вынести на собственной шее. Я оказался во дворе сторожки,
огляделся и нырнул через крапиву под грузовики. На некоторое время
бандерлоги перестали стрелять.
Выход был только один.
Частенько склад использовался под хранилище даров южных полей.
Поэтому для просроченных кавунов и дынь существовала сточная канава,
которая уносила их трупы в сторону от пруда. В самом начале я
думал воспользоваться её услугами, но, признаться, очень уж из
канавы смердело. Теперь выбора у меня не оставалось. И бандерлоги
знали, что у меня не оставалось выбора.
Они, гады, фарами ослепили мне дорогу к канаве. Я нырнул в пустоту,
вынырнул из дважды пустоты. Ко мне бежали два злобных бандерлога;
их тени, выставленные вперед, как ножи, полоснули по земле. Не
целясь я выстрелил в их сторону – оба бандерлога упали как подкошенные.
Один даже умудрился опрокинуться на хребет.
– Не ссы, пацаны! Газовый! – бросил я им, а сам перебросил своё
тело через кусты. Неожиданно в темноте я различил чей-то силуэт.
Гвоздев!!! Пока я рассматривал его неуклюжие циклопические плечи,
чем-то очень тяжелым и болезненным мне прилетело в правую бровь.
Это был правый кулак Гвоздева. Я подскочил и оказался на корячках
в канаве. Ну, слава Богу, наконец-то добрался!
Как наскипидаренная обезьяна я побежал по козьей жиже к забору.
Под ним, как я и предполагал, канава свободно выходила наружу.
Следом за мной в грязь плюхнулось что-то большое и мешковатое.
Гвоздев пустился в погоню. Но мне уже было почти начхать на это:
по скользкому желобу канавы, обильно смазанному говном, как и
все средства массовой информации, я выскользнул за пределы кнутовского
склада. А там – уже наше заячье дело путать следы.
В общем-то, и не стоило менять направление пробега – матерясь,
кнутовцы сразу же отказались от погони. И я спокойно прошел четыре
километра до лосиной кормушки, около которой стояла моя Девочка.
Вот, в общем-то, и всё, что я сделал накануне ночью.
5.
В квартире Софи у меня есть маленький теплый уголок, отгороженный
этажеркой. Я устраиваюсь там, когда мне нечего делать. Читаю,
пишу, думаю... Вечером в среду я включил свой старый диктофон
и стал слушать запись интервью с И. Книппером почти с того места.
Диктофонная запись – всё, что у меня оставалось от пропавшего
ВИЧ-инфицированного.
Не сказать, чтобы я особенно тщательно готовился к этому интервью.
Как правило, редакторы хотят, чтобы в их изданиях было больше
секса, денег и смертей – формула читательской любви. Что ж, вот
вам и интервью с приговоренным!
Когда-то, в детстве моей журналистики, мне постоянно ставили в
пример одного пройдоху, который под видом тюремного психолога
(или священника, точно уже не помню) проник в камеру смертников
и выслушал исповедь «висельника». Читатели потом узнали та-акие
подробности из его жизни!.. Я тоже решил не стесняться. Моим интервьюируемым
стал человек, которому суждено было прожить семь-десять лет, не
больше. И это в лучшем случае!
Мы были с ним немного знакомы: я уже писал раньше об Игоре Книппере,
– поэтому он почти сразу же согласился на встречу со мной. Она
состоялась в конце июня 2000 года, почти за месяц до его внезапного
исчезновения.
– Сколько тебе лет? – спросил мой голос на пленке.
– Тридцать шесть, – ответил Игорь.
– Женат? Дети есть?
– А ты не знаешь...
– Я забыл... – слукавил я.
Я помню, мы сидели в зимнем саду санатория «Берёзка». В удавах
комнатных лиан барахтались воробьи. Я взял в руки капиллярную
ручку и блокнот – две вещи, совершенно не нужные, – всё и без
них может сделать диктофон. Но я люблю наблюдать, как меняется
отношение респондентов к человеку с ручкой и блокнотом в руках.
Все сразу же проникаются какой-то серьёзностью, принимают внимательное
выражение лица.
В глубоком кресле напротив меня сидел Игорь. У него большие жилистые
руки, слоновья шея и прямые скулы. Он потер ладони, словно перед
операцией, и начал свою историю.
– Пиши: я был женат дважды. После первого брака остался сын, ему
сейчас двенадцать, после второго – незаживающая душевная рана
(смешок на записи). Еще что-нибудь?
– Бывшие знают о твоей... м-м, неприятности?
– Думаю, нет. Во всяком случае я им ничего не сообщал. К чему
афишировать свои болезни?! Надя – другое дело. Надя должна знать,
она живёт со мной.
В своём блокноте от нечего делать я нарисовал тогда большую жирную
рожу.
– Значит, когда привезли этого парня, уже было известно, что у
него ВИЧ?
– Нет. Мы стали готовиться к обычной операции... Одиннадцать вечера.
В экстренной остались только два дежурных хирурга и сестры. У
больного был разрыв аппендикса. Ни о каком предварительном анализе
крови не могло быть и речи. Пацана нужно было сразу же укладывать
на стол!
– Прости, какой у тебя уже стаж хирурга?
– Десять лет. Я начинал с отцом, когда он ещё практиковал...
– Ага, хорошо, продолжай!
– И тут ко мне подходит мать больного...
– Этого пацана?
– Да. И сообщает, что у её сына – ВИЧ. У меня глаза на лоб вылезли.
Я первым делом подумал, что она врёт. Хотя зачем ей это надо (смешок)?
Потом я взял себя в руки, сказал ей, что разберёмся, и посоветовал
пока никому не рассказывать об этом. На счёт ВИЧ у нас строгая
инструкция...
– Но все-таки ты сделал операцию и выполнил свой долг?
– Какой на хрен долг, прости меня?! Я чуть в штаны не наложил.
Но ты пиши: хладнокровно надел двойные гондоны и вошел в операционную.
Сёстры уже нацепили на больного маску и врубили эфир. Когда я
вскрыл брюшину, вся простыня оказалась в крови. Напарник у меня
тогда был веселый, через марлю было видно – сейчас схохмит. «Держись
от стола подальше», – прошипел я ему. Электричество у него в глазах
сразу же потухло. «Не понял», – говорит. «Потом поймешь...» Червяк
у больного действительно лопнул, не ошиблось УЗИ. Гной из брюшины
мы вычищали минут сорок, потом я наложил шов на кишку и нужно
было шить кожу. Обычно это доделывает уже мой напарник, но я снова
– вот это упомяни в газете обязательно, – отодвинул его в сторону...
– И поранился?..
– Нисколько! На гондонах я не обнаружил ни одной дырочки! Я ещё
раз осмотрел их после операции, снял и запаковал в контейнер.
Халат, салфетки и простыни сразу же сожгли, а операционную выскоблили
на пять раз. И вот стою я перед зеркалом и радуюсь, что пронесло,
а тут входит мой напарник – он, видимо, только что переговорил
с матерью больного, – и в глазах у него стоят два огромных слова:
«ВИЧ! ВИЧ!» «То-то, – говорю я ему. – Не ссы – всё страшное уже
позади». Я был отстранён от проведения операций на целый месяц
– до сдачи анализов... А через тридцать дней у меня под мышкой
выросло голубиное яйцо...
– Значит, никаких порезов на перчатках не было?
– Нет. Сам не могу понять, как эта зараза попала ко мне в кровь.
Первое время не было смысла делать анализы. Конечно, есть болваны,
которые после каждого полового акта на стороне бегут в анонимный
кабинет. Но первые симптомы ВИЧ проявляются только через месяц...
Я лежал один потный в постели, и мне стало по-настоящему страшно.
Слава Богу, за этот месяц у нас ничего не было с Надей! Слава
Богу! Еще бы не хватало заразить её!
– Ну, хорошо, давай поговорим о твоём сегодняшнем состоянии. Как
люди относятся к больным ВИЧ? Что твой отец?
– Отец в шоке. Я ведь у него единственный сын. У себя на кафедре
он организовал комиссию, которая следит за течением моей болезни.
Вместе со мной там наблюдаются ещё три обормота – родственники
других врачей. Пока, тьфу-тьфу-тьфу, всё нормально, но в случае
чего – ты понимаешь, грипп, ангина, тубик..., – нас сразу же начнут
лечить. ВИЧ – такая зараза, при которой можешь сдохнуть от любой
простуды. Сидишь на пляже в солнечный день, кругом голые люди
загорают, купаются, а ты боишься, как бы какой-нибудь ветерок
не принёс тебе смерть... А люди? А люди свистят, когда узнают,
что рядом с ними находится ВИЧ-инфицированный. Соседи по подъезду
поздороваются и быстро по стенке, по стенке уходят в сторону...
Многие друзья перестали общаться, некоторые даже не здороваются
при встрече... Но что об этом говорить. Есть и другие люди. Те,
которые относятся к нам с пониманием, сочувствуют.
К тому моменту я зарисовал практически весь лист в блокноте. Получалось
вполне эпическое полотно, которое можно было бы смело назвать
«Безделье».
– Ты не пробовал лечиться «Арменикумом»?
– Этим чудо-лекарством, как написала одна газета? Нет. Я вообще
не понимаю, почему вокруг «Арменикума» подняли столько шума? На
самом деле это обычная «утка». Ереванские врачи где-то сперли
технологию так называемой тройной терапии, которую уже несколько
лет успешно применяли во всем мире. Тройная терапия – это лечение
тремя сильными препаратами, которые могут приостановить развитие
заболевания. В ранней его стадии. Отец провел мне тройную терапию,
но моя болезнь забралась уже в гены, и ее хрен оттуда выцарапаешь...
Не найдено еще такое лекарство.
– Прошу прощения за некорректный вопрос, но у тебя не возникает
сейчас желания покончить жизнь самоубийством? Ведь еще не известно,
к чему может привести твоя болезнь, – на прямоту спросил я его.
– Нет и никогда, – ответил так же прямо Игорь. – Я читал, что
в нашей области еще ни один человек не умер от СПИДа, зато пятеро
ВИЧ-инфицированных свели счеты с жизнью. Двое, что-то там, бросились
под поезд, один отравился, двое повесились... Наверное, так проще,
чем жить в постоянном страхе, лишенным надежды. И ждать только
худшего. Лично я уже не надеюсь ни на нашу медицину, ни на западную,
но считаю, что самоубийство – грех. Пора подумать и о загробной
жизни.
– Ты веришь в Бога?
– Всегда верил. Меня в два года бабушка украла из дома и в мешке,
когда мы жили у ней в деревне, отнесла в церковь и крестила. Отец
у меня был коммунистом, он боялся, что ему попадет за это. Но
я тем не менее был крещенным с детства, считай, с рождения. В
юности никогда не ходил в церковь, в юности я увлекался дзен-буддизмом,
а сейчас, совсем недавно, зашел в один питерский собор, и мне
полегчало. Не то, чтобы во мне что-то перевернулось, просто я
вдруг почувствовал, что вся моя болезнь – херня. И смерть – херня.
Бог есть, и все мы когда-нибудь вернемся к нему.
6.
...Игорь прикурил от своей зажигалки.
– С каждым веком человечество приобретает новые и новые болезни
и всю свою историю ищет от них снадобье, – продолжал рассказывать
он. – Пока не было вакцины СТИ – санитарного технического института,
– люди и скот дохли от сибирской язвы. Но вот вывели вакцину,
и болезнь загнали в рамки... То же самое произошло и с венерическими
заболеваниями. В 1903 году сифилисом специально заражали обезьян,
в 1906 – кроликов. Исследования в разных странах показали, что
трёхвалентные соединения мышьяка в достаточных дозах излечивает
кроликов от сифилиса... Ничего, что я загружаю тебя этой ерундой?..
Ещё в 16 веке некий Фаллопий пытался обезвредить сифилис обмыванием
половых органов растворов гваякола и сулемы. Вот смеху-то было!
А главное – сколько приятных ощущений у европейцев!
– Позднее официальная наука, это я тебе как врач-гинеколог говорю,
– усмехнулся Игорь, – отвергла процедуру Фаллопия как лечение,
но оставила как профилактику. Так же, как мазь Мечникова и Roux
(Ру), выведенную, кажется, в шестом году нашего века. Кто такой
был этот Ру? Толстый ли, высокий ли? Сколько имел жен? Потел ли
в жару, я не знаю. И не знает подавляющее большинство людей. Просто
жил некий Ру, который синтезировал противосифилисную мазь. И синтезировал,
вероятнее всего, раньше нашего Мечникова, потому что все добрые
отечественные изобретения на пять недель раньше были открываются
за границей (смешок на записи).
Господи! Сколько ненужных знаний, подумал я. Хотя я с розовых
ногтей интересовался медициной. Влекло меня к ней, как к чему-то
потустороннему. Особенно интересовали анатомия и морги, хирургия
и неизлечимые болезни. Но по жизни я почему-то выбрал журналистику.
Наверное, так проще. Ответственности меньше и шума больше.
– Таким образом, времена изобретателей-одиночек прошли, настали
времена массовых побед над болезнями? – наивно спросил я. Просто
так, для поддержания разговора.
– Нет ещё пока массовых побед над болезнями! Ещё далеко не все
болезни побеждены. Не только ВИЧ, – ответил Книппер.
– В самом деле?
– Конечно. Чума ещё не побеждена. Как только она где-нибудь вспыхнет,
как эпидемиологи начинают бить тревогу, пугаются не на шутку,
изолируют больного, обрабатывают химикатами комнаты, где он побывал...
А чума до сих пор остаётся непобежденной, и ничего тут не поделаешь.
Только ты не пиши об этом, потому что у меня у самого от этой
мысли мурашки бегают... Прости меня за мою научную муть, но я
всё-таки продолжу свою лекцию.
– Сколько будет угодно.
На записи было слышно, как Игорь снова закурил. Он предпочитал
дорогие американские сигареты.
– Просвет в медицине наступил после открытия антибиотиков. Все
знают, что слово «антибиотик» с греческого значит «антижизнь».
Anti – против, bios – жизнь, и все такое прочее. Антибиотики –
это живые существа, микроорганизмы, их производят из плесени.
А вот наука догадалась натравливать одних микробов на других.
Как сейчас помню, Игорь немного задумался и продолжил:
– Первым антибиотиком бактериального происхождения стал пиоцианаз,
полученный из палочки синего гноя. Ничего смешного в этом нет.
А кем полученный? Когда? Да какая, к черту, разница! Важно то,
что пиоцианаз растворяет (?!) клетки холерного вибриона и убивает
палочки дизентерии, брюшного тифа и чумы! Из пиоцианаза вывели
пиокластин, который применялся для лечения гонореи. Таким образом,
в начале ХХ века медицину прибило по плесени на изобретение «панацей»
от «неизлечимых» болезней... Второй удар по глухой клинике нанес
пенициллин. Честь и хвала фармакологам Флори и Ермоловой, которые
почти в один год, один за рубежом, другая в сталинском Союзе,
вывели это лекарство!
Игорь снова задумался. В завершении своего художественного полотна
я нарисовал маленькую крысиную морду.
– В общем-то, на этом славные деяния антибиотиков и ограничились,
– сказал Книппер через некоторое время. – Когда же в 81 или в
82 году грянул СПИД, медики охренели: болезнь пробралась не только
в клетки, в кости, в жидкости, в мозг, но и в гены человека. Чтобы
вылечить СПИД, нужно лекарство нового поколения. Врачи до сих
пор еще не знают, что это будет за лекарство, какая у него должна
быть структура...
– Говорят, что понадобится 25-30 лет, чтобы вывести панацею против
СПИДа?
– Да. Лет 30 нужно для того, чтобы провести тысячи, может быть,
даже сотни тысяч синтетических опытов с уже известными компонентами.
Авось, на 99 999 раз что-нибудь и получится...
Мы курили в холле, наблюдая в окно, как над озером наступает вечер.
Картина была изумительная: с тополей, словно лапастые хлопья снега,
летел июньский пух; на воде поднимались белые кудрявые барашки;
стройные сосенки-гимназистки трепетали на ветерке.
На западе, между двух вершин безымянного горного хребта, садилось
солнце, – такое ощущение, будто в хрустальном бокале сокращалось
количество розового коктейля. Желто-хвостые облака разбегались
по сереющему куполу. Еще двадцать минут, и на очках Игоря Книппера
потухнет огненное отражение заката.
– А не может получиться, что какому-нибудь исследователю повезёт,
и он чисто случайно... чисто случайно откроет панацею без этих
100 тысяч опытов? – спросил я.
– Хм... может... но это из области Жюля Верна... – ответил Игорь
и затушил свой окурок в стеклянной пепельнице.
– Лично я считаю, что СПИД вывели искусственно, – он быстро переключился
снова на свои мысли. – Во время испытаний того же биологического
оружия. Пздят, что его обнаружили в Африке у каких-то зеленых
мартышек... Вот, наверное, там и проводились испытания. Теперь
уже никто не сознается в этом... Заметь, СПИДа ведь нет у животных,
он действует только на человека – избирательность какая-то...
Моя статья-интервью с И. Книппером называлась «Последняя операция»;
в газету не вошла и пятая часть нашей беседы.
Продолжение следует.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы