Рейтинг публикаций

...Бушующий хаос снега и ветра. В белом, бешено несущемся и дико завывающем плотном снежном потоке даже в дневное время нельзя ничего рассмотреть уже на расстоянии двух-трёх метров. Лицо моментально покрывается ледяной коркой, на бровях и ресницах образуются сосульки. Всем нам привычное с детства знакомое слово «ветер» мало подходит для определения этого беснующегося воздушного потока, насыщенного снегом, в котором воздух кажется плотным, как вода.

Потемнело, сад зашатался, посыпались вороны. Метнулась змейка, ударил железный гром. Бледные руки проворно закрывали рамы. Я боялся взглянуть в сад: опять сидит на сочной траве, полуодетая, с младенцем у голой груди. Перешёптывались верхушки, в шкафу стукались вешалки. Колесо велосипеда крутилось под горку – литой диск. Голоса, Чапаев, пулемётные ленты, в стёклах брызнул слепящий Щорс. Подступило лицо в судорогах, всматривалось, лоб забинтован, в пятнах раздавленных красных вишен...
(...) Гости съезжались на дачу. Буква с чёрными крапинками на жёлтой спинке ползла через страницу. Реактивный гул спугнул курчавые бакенбарды, разлил чай, выскочили с боков два упругих чёрных крыла. Взвилась, возвращаясь в умное небо.

Туман медленно полз, то густея, то редея, и в его просветах угадывалась картина – торжественное многокилометровое шествие пингвинов. По ледяной равнине, припорошенной снежком. Один, за другим не спеша, в развалочку они брели, словно человечки. Как будто плыли над самой землёй. Десятки, сотни, тысячи… Все схожи как две капли воды − в одинаковых чёрных фраках до пят. Поскользнувшись, они забавно расставляли в стороны короткие крылья, словно руки в широких рукавах, и взмахивали ими для устойчивости.

Витя на «Электрозаводской» пересадку делает, ему до конца, до «Некрасовки», а на «Авиамоторной» к нему блондинка и заходит. До «Улицы Дмитриевского» вместе едут, а это 22 минуты! 22 минуты в наше время это уже не любовница, это серьёзней! С Ольгой-то он всего 14 минут проводил! Только один раз в тоннеле полчаса стояли, когда у них всё и решилось…

…Он вернулся мыслью во вчерашний день. Вспомнил ее глаза в отсветах фонарей и от неожиданности радостно улыбнулся – на некоторое время совсем забыл о ней – самом объемном воспоминании последних часов, опять зациклившись на самом себе. “Анна, – мысленно растянул слово и улыбнулся. – Надо же… Анна…”

Тот день я не забуду никогда: ведь мне пришлось в полной мере ощутить «вкус и прелесть» пурги. Нас отпустили с уроков пораньше, и я, не дожидаясь трактора с будкой на полозьях, обычно возившего учащихся в школу, расположенную в поселке, и обратно в наш колхоз, решил пройтись до дома пешком. Подумаешь − всего-навсего каких-то восемь километров!

...Эмма, так мы назвали нового члена своей семьи, несмотря на все наши ухаживания, чувствовала себя неважно. Если в первые дни она еще хватала клювом хлебные крошки, мушек, червячков, кусочки водорослей и маленьких рыбешек, которых я специально для нее бегал ловить на залив, то к концу недели совсем перестала есть.

...Сиропами латиноамериканских сериалов нищету нашу российскую заливали, стариков и старушек портили сказками и фальшивыми слезами сентиментальными. Пришло время другое, более трезвое и страшное, но и тут нашлись «благодетели», мать вашу! Прямо с амвона не стесняются патоку лживую лить. И опять страдальцы — бабушки. Что же это за жизнь такая? В детстве — ладно, сказки полезные. Но в старости должна открываться человеку иная реальность — трезвая и светлая, жаркая и правдивая, как любовь. А для этого нужно самому не фальшивить.

Без нее, возможно, все цвета мира были бы блеклыми тенями, не реализованными возможностями, слабыми нотами не начавшегося концерта. Без нее, как он это очень хорошо понимал, в этой жизни никогда бы не было ни начала, ни конца, ни ощущения страдания или печали, ни ощущения вечности и безмолвия.

Следует сказать, что главный герой романа «Мыс Юноны» не дождался, чтобы авторы наделили его человеческим именем, тем оживив. Сначала это был некий условный НЧ, «Немолодой человек», дальше он преобразовался в «Энчо» – нечто японо-болгарское. Таким он и остался. Судьба.

Потребы в лошадях почти не осталось, её короедом дотачивал бухгалтерский дебит-кредит, где уход да кормление превышал наработанное одной лошадиной силой. Спохватывались по весне, когда подпирала нужда вспахать и посадить картоху, чинили наскоро остатки полусгнивших хомутишек, выстраивались в очередь за объезженными лошадьми, молодняк же год от года дичал без надлежащего ухода и конюха.

Кто ведёт против меня/нас эту тотально сенсибильно ускользающую когнитивную – интелли-гибельную – ментальную – первую глобальную – внутреннюю войну????]