Иерархизм в толковании чувств - одно из проявлений того, что Хайдеггер назвал метафизическим креном европейской цивилизации и что в контексте наших рассуждений можно назвать знакоцентризмом, семиоцентризмом. Предпочтение отдается тем чувствам, которые предполагают удаленность субъекта от объекта восприятия и возможность или необходимость их знакового опосредования.  Все знаковые системы, в рамках которых развивалось западное представление о разумности и духовности, - и прежде всего речь, язык,  - связаны исключительно со зрительным и слуховым восприятием (только в случае поражения этих  органов чувств, как  их несовершенная замена, используется осязание).  В силу отчужденности органов зрения и слуха от объектов восприятия между ними возникает поле замещение и отсылки, в котором и возникают знаки - видимые частицы или звуковые волны материи, которые служат для  представления отсутствующих, "идеальных" объектов - идей, понятий, значений.  Именно посредством зрения и слуха  и развивается сфера идеального, которая провозглашает свою иерархию чувств, - в ней зрение и слух размещаются, естественно, на верхних ступенях, как самые верные слуги идеального и его посредники в связях с материальным миром.

        Обоняние - также чувство дистанционное, воспринимающее свой предмет через распространение его частиц по  воздуху и этим отчасти сходное с слухом.  Осязание же, непосредственно представляющее свой предмет через касание, есть самое контактное из чувств - наряду со вкусом. Но вкус имеет гораздо более узкую  область применения, поскольку его рецепторы расположены только на поверхности языка, а его объектами могут служить только растворимые вещества.  Не следует забывать, что язык - это также наиболее чувствительный орган осязания, и именно с осязательной, а не только вкусовой способностью связано удовольствие, получаемое от еды и питья, - ощущения плотности, текучести, упругости, теплоты и прохлады и т.д.   Осязание не оставляет места для знака, ибо оно непосредственно подводит вещь к органу ее восприятия, к границам тела, рецепторам кожи.  Поэтому весь семиократический дискурс пренебрегает осязанием, обвиняет его в моральной неполноценности, животной низости.

        В какой мере справедливы нападки Аристотеля на распущенность,  гнездящуюся в осязании? У чувства осязания есть особая этика, которая может подвергнуть  собственному суду те критерии, которые, начиная с греческих философов,  наделяют зрение и слух высочайшим этическим достоинством. Эта этика осязания не нововыдуманная, а совпадающая с древней библейской традицией,  согласно которой именно зрение есть источник "распущенности", источник первородного греха. Положительная заповедь, данная человеку, - это "плодитесь и размножайтесь" и, как необходимое условие этого,  - да "прилепится человек к жене своей, и будут два одна плоть". Соблазн же происходит не через "прилепление плоти", но через зрение - "и увидела жена, что дерево /познания добра и зла/ хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно" (Бытие, 3:6). Больше того, зрение, в каком-то таинственном смысле, есть не только причина, но и последствие грехопадения: "и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги" (3:7). Не плотское знание, как сближение жены с мужем, есть грех,  но зрение (созерцание, подсматривание, соглядатайство) как разрыв плотского знания, удаление себя от другого, раскол древа жизни на  отношение субъекта к объекту, добра ко злу. Зрение лежит в основе такой двойственности, поскольку оно четко разделяет видящего и видимое..   И в Евангелии зрение выступает источником соблазна. Иисус говорит: "если твой глаз соблазняет тебя..."

        Значит, если за этический критерий  брать не отстраненность  разума от сущего, не "благоразумие" и "воздержание",  не созерцание чистых идей, отвлеченных от болящей и тлеющей плоти, как у античных философов, - но слепленность с чужой плотью и любовь к ближнему как к самому себе, то осязание, как способность ощутить и пережить меру близости,  получает этическую санкцию. Если зрение определяет меру моей неслиянности с ближним, то осязание - меру моей нераздельности с ним. Орган осязания дарит нам острое переживание любви, дружбы, семейственности, отцовства и материнства,  братства и сестринства,  соседства, округи, тесноты,  сплоченности  всех живущих существ. "Сплоченность" ведь и означает единение плотью. Не случайны эти выражения: "чувство локтя," "бок о бок" - нужно иметь возможность потрогать другого, чтобы ощутить его рядом с собой; осязание сосредотачивает в себе теплоту совместности.  В осязании есть  та достоверность присутствия, которую нельзя воспринять никаким другим органом чувств. И тот факт, что западная цивилизация, вслед за  античностью, строилась на метафизике зрения и слуха,  в открытом поле которых множились знаковые системы, опосредующие восприятие и реальность, -  заставляет более радикально подойти к возможности построения иной логики, этики, философии, ценностных систем на основе осязания.

Сама удаленность созерцаемого или слышимого объекта создает возможность его психологической эксплуатации, своего рода перцептивного насилия. Он попадает в зону отчуждающего пользования  -  подсматривания, подслушивания,  неведомого для него наблюдения. Не существует аналогичного понятия "подосязания", поскольку осязать что-либо можно лишь будучи самому осязаемым, прикасаться - только в ответ на такое же прикосновение. Касание есть всегда акт встречный,  это пребывание на той границе, которая разделяет и одновременно соединяет двоих и которая в силу своей граничности не может принадлежать только одному.  Чтобы воссоздать аналогичную ситуацию в мире зрения, нужно предположить, что двое смотрят в глаза друг другу.  Углубляясь в глаза другого, я позволяю глубже проникнуть ему в свои глаза, зрение само становится зримым. То, что в мире зрения происходит время от времени, от случая к случаю, в мире осязания является правилом: осязающее всегда является осязательным.

Здесь не может быть ситуации одностороннего разглядывания, приникания глаза  к щелке, открытости и уязвимости одного при полной невидимости  и защищенности другого. Здесь каждое ощущение может состояться только как встречное. Даже касаясь неодушевленного предмета, я ощущаю самого себя касаемым.  "...Мы не можем также видимую вещь видеть как постоянно трогающую видящий глаз, прикасающуюся к нему, в отличие от того, что мы можем проделать с действительно осязающим органом - взять, к примеру, /ситуацию/ ладони, касающейся предмета, или предмета, касающегося ладони. ... То, что я называю видимым телом, не есть видимое видящее, подобно тому, как мое тело в качестве осязаемого тела является осязаемым осязающим" (Гуссерль.  Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии [2]).   Именно эта двусторонность осязания и создает возможность наслаждения, т.е. такого отношения двух тел, когда оно взаимно конститутируют свою телесность из касания друг друга,  тогда как зрение, которое само не конститутируется актом видения,  лишь создает односторонний объект желания.

Сфера каждого чувства имеет свои этические возможности. Зрение, как и слух, неспособны причинить прямую боль именно в силу своей отчужденности от объекта. Но они обладают огромной овнешняющей, отчуждающей, репрессивной способностью, которая трудно отличима от  их  гносеологической специфики. Здесь  границу между холодным и теплым взглядом, участливым или отчужденным тоном голоса, провести гораздо труднее, чем в сфере осязания, где разница между лаской и насилием,  гладящей ладонью и ударяющим кулаком, проявляется гораздо резче, как полярность (полюса тоже могут совмещаться, но это уже отдельный случай амбивалентности, садо-мазохизма и т.д.).  Осязание этически более откровенно и ответственно: оно отвечает за осязаемое, поскольку отвечает ему в самом процессе восприятия, то есть касающийся в ответ на касание немедленно несет от касаемого ответственность за свое действие.
 

2. Гуссерль цитируется по кн. Валерий Подорога. Феноменология тела. М.,  Ad Marginem, 1995,  с.123.