На высшем уровне  возможностной  этики  переосмысляется и дополняется  "золотое правило", древнейшее воплощение нравственной мудрости человечества. Золотое правило независимо формулировалось и  Конфуцием, и еврейским мудрецом Гиллелем, и Иисусом в Нагорной проповеди. [10]
"Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними;  ибо в  этом закон и пророки" (Матфей, 7:12).    Отсюда и заповедь "не делать другим того, чего себе не хотите" (Деяния апостолов, 15:29). Золотое правило основано на взаимности, оборачиваемости человеческих воль и нужд и, в конечном счете, на том, что объединяет людей, на их идеальном тождестве.  Как я должен  вести себя по отношению к другому, так и другой  должен вести  себя по отношению ко мне, и наоборот.

Следует заметить, что "золотым  правилом" сумели вооружиться и человеконенавистнические системы,  проповедники которых,  духовно разрушая себя,  преуспели и в разрушении других,  следуя тому же закону морального равенства.  На золотое правило ссылается в своей "Декларации прав человека"   Робеспьер,  казнивший тысячи своих соотечественников и затем сам казненный. Гракх Бабеф,  устроитель "Заговора равных",  доказывавший,  что превосходство таланта и предприимчивости является лишь химерой и благовидным обманом,  -  тоже опирался на  золотое правило.   Конечно,  нельзя возлагать вину на моральную максиму за злоупотребление  ею, но, видимо, сама  форма отождествления, "оборачиваемости" объекта и субъекта нравственного действия, должна быть переосмыслена в свете революционных и тоталитарных движений 18-го-20-го веков, с их  постулатом равенства. Этика тождества нравственного субъекта и объекта должна быть дополнена признанием их нетождественности.

 В основе золотого правила, как и впоследствии категорического императива, лежит заменяемость нравственного субъекта:  следует поставить себя на место кого-то другого,  поступать так,  как он поступил бы с тобой согласно твоим желаниям,  или поступать так,  чтобы другие могли принять в качестве образца максиму твоего поведения.  В  этом самая суть классического понимания нравственности: ты подлежишь как объект тем же самым действиям,  которые производишь как субъект. Отсюда закон справедливости:  с тобой поступают так,  как ты поступаешь с другими.

 Но это лишь первая эпоха нравственного самосознания,  продлившаяся тысячелетия. Все настоятельнее возникает новая потребность:  исходить при определении нравственного закона из абсолютной единичности,  незаменимости каждого нравственного субъекта.  Возможна ли  этика,  которая учитывала бы именно разность людей, вступающих в нравственное отношение, их несводимость друг к другу?  Вспомним учение апостола Павла о различии духовных даров: одному дается слово мудрости, другому - слово знания, этому - вера, тому - чудотворение, иному - разные языки... (1 Посл. к Коринфянам, 12: 4-11). Именно это различие даров, т.е. человеческих способностей, лежит в основании разностной  этики, которую можно выразить в следующем принципе:

  Поступай так,  чтобы твои наибольшие способности служили наибольшим потребностям других людей.

То, что могу я, никто в целом мире не может сделать вместо меня. И если есть в мире люди, способные лучше меня играть на скрипке или писать поэмы, то уж точно никто лучше меня не сможет позаботиться о моей матери или моем ребенке, о моем друге или моем саде. Для подавляющего большинства людей фокус нравственного действия, сфера их незаменимости сосредотачивается в "ближнем", но этим ничуть не умаляется единственность их призвания. Высшую нравственную ценность представляет именно мое отличие от других людей и их отличие от меня,  отличие каждого от каждого.  Задача в том,  чтобы обобщить и вывести в качестве всеобщего закона именно это право и долг каждого отличаться от каждого.

        Делай  то, в чем нуждаются другие и чего на твоем месте не мог бы сделать никто другой.

        В "осевую  эпоху" (8-2 вв. до н. э.), когда, согласно Карлу Ясперсу,  закладывались основы универсальной,  сверхплеменной, общечеловеческой морали,   установка на различия могла расшатать и разрушить эти основы. Однако теперь очевидно, что только этика всеразличия может  спасти  от релятивизма как чисто отрицательной реакции против традиционной морали, ее универсальных норм и канонов.  Человеку не удается до конца поставить себя на чье-то место,  обобществить свое "я" - и потому он начинает осмыслять свою субъективность как вне- или антинравственную, как право на вседозволенность.

 Между тем именно эта несводимость единичного к всеобщему  и может стать источником новой нравственной энергии, изливающейся в мир не по старым,  пересохшим руслам. На эту тему много размышляли русские философы - Бердяев, Шестов, Бахтин, который в своей "Философии поступка" строит  этику "долженствующей единственности". Хотя Бахтин подчеркивает, что речь идет именно о долженствовании, а не о "пустых возможностях",  в своей самой четкой формулировке нравственного принципа он использует именно язык возможностей.  "То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может. Единственность наличного бытия - нудительно обязательна. Этот факт моего не-алиби  в бытии, лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка..."  [11]   Получается, что сама возможность - то единственное, что дано совершить только данному человеку - возводится в долженствование. Нравственно  -  делать для других то,  чего не мог бы сделать никто другой вместо меня,  быть для-других,  но не как-другие.

 Отсюда такие формулировки,  отнюдь не отменяющие всеобщности золотого правила, но вставляющие в его "оправу" драгоценный камень индивидуального дара, "алмазный" критерий единственности:

 Лучший поступок тот,  в котором наибольшая способность одного отзывается на наибольшую потребность другого.

 Делай то,  чего могли бы желать все,  включая тебя,  и чего не мог бы сделать никто,  за исключением тебя.

 Два вопроса образуют критерий  нравственности:
 1. Хотел бы ты сам стать объектом своих действий?
 2. Может ли кто-то другой стать субъектом твоих действий?

Лучшее действие то, которое согласуется с потребностями наибольшего и возможностями наименьшего числа людей; действие, объектом которого хотел бы стать сам деятель,  но субъектом которого не мог бы стать никто, кроме него самого.

Первый критерий  -  универсальность морального действия,  второй  -  уникальность. Мораль невозможна без того и другого. Следовательно:

      Действуй так,  чтобы ты сам желал стать объектом  данного действия,  но никто  другой не мог стать его субъектом.

 Делай то,  что каждый должен был бы сделать на твоем месте,  но чего никто не может сделать вместо тебя.

     Этика всегда формулировалась и не может не формулироваться в виде предписаний, императивных суждений,  но  неверно было бы отождествлять с этой повелительной формой само содержание этических суждений. В форме предписания может быть выражена и свобода от всех предписаний. Когда Иисус говорит: познайте истину - и она сделает вас свободными, то предписательная форма и освободительный смысл этого выражения парадоксально усиливают друг друга. Именно в  этом модальном напряжении между повелительной формой  и возможностным содержанием и живет этическое суждение. Если оно становится сплошь императивным, и по форме, и по содержанию, оно утрачивает свою этичность и вступает в сферу закона. Законодательство императивно и по форме и по содержанию, тогда как нравственность не может не быть императивной по форме, но и не может быть только императивной по содержанию. В морали заключается глубокая апория, так сказать,  обязательность необязательного, необходимость возможного. Мораль - подвижное равновесие  нормативного и индивидуального, причем в "алмазно-золотом" правиле, которое мы сформулировали выше, именно индивидуальное различие оказывается  нормой поведения, именно непохожесть между людьми и оказывается основанием их общности.

        Разумеется, древнейшие моральные предписания, такие, как  десять заповедей, императивны и по форме и по содержанию, - но это объясняется именно нерасчлененностью юридической и моральной сфер в эпоху религиозного законодательства. Священный закон, даваемый Богом несовершеннолетнему человечеству, является одновременно и моральным, и юридическим, и лишь впоследствии эти сферы обретают самостоятельность.  "Не убий", "не укради",   "не прелюбодействуй" - это одновременно и моральные, и юридические законы, поскольку прежде всего это законы религиозные. Но следует помнить, что заповеди Бог дает людям, а не человек человеку; так сказать, Отец детям, а не брат брату. В отношениях между людьми  этически оправданы не требования друг к другу, а возможности, которые мы создаем друг для друга.

10. Соответствующие предписания есть в индуизме, буддизме, джайнизме, исламе... См. World Scripture: A Comparative Anthology of Sacred Texts, ed. by Andrew Wilson. New York: Paragon House, 1995,  pp. 114-115.

11.    М. М. Бахтин. К философии поступка, в кн. Философия и социология науки и техники. Ежегодник 1984-1985. Отв. ред. И. Т. Фролов. М., Наука", 1986,  с. 112.

----------------------------------------------------------------------
"Этика возможного"  - одна из  глав книги  Михаила Эпштейна "Философия возможного. Модальности в мышлении и культуре",  которая выходит летом 2001 г. в издательстве Алетейя (СПб).