Жизнь как есть

Из письма Л.И. Красовского от 30 мая 1979 года.

 

«Вспомнил вдруг фамилию Зоила Григорьевича, Он – Фефилов. Тот лесничий, который слезами плакал о гибели лесов в 1963-1965 годах.

В 1966 году опубликовали толковую статистическую сводку о лесах «Лесной фонд РСФСР». Ни до, ни после этого такое издание не выходило (?). Там указана площадь необлесившихся лесосек. Она равна 20 млн. гектар при годичной лесосеке тех лет менее 2 млн. гектар (теперь 2, 5 млн. га). К этому надо добавить 40 млн. га невозобновившихся гарей, в значительной мере по вине искр паровозов тех лет на лесовозных дорогах. Получается 60 млн. га. И хорошо, если эта цифра не удвоилась, не утроилась в последующие (после 1966 года) годы.

 И эта площадь или навсегда заболотилась или задернела и превратилась в бесполезную целину, требующую огромных затрат для ее облесения. Для сравнения: в 1954-1965 годах распахано 41,7 млн. га целинных и залежных земель в степной зоне. Вот об этих навсегда погибших млн. га леса и плакали лесоводы, и Л.М. Леонов, и В.Н. Скалон, и Олесь Гончар.

Уцелели ли там ночные фиалки (семейство орхидных) и вербы, о которых крокодиловы слезы очень умело проливает Эмилия Андриановна?

И еще. Лет 100 тому назад на бросовых в те годы землях Херсонской губернии, куда хотел поселить свои мертвые души П.И. Чичиков, Ф.Э. Фальц-Фейн, почему-то усердно забытый, приобрел поместье со знаменитым зоопарком Аскания-Нова и при нем 40 тыс. десятин (44 тыс. га) целинной степи. До 1930 года степь оставалась нетронутой, а к 1970 году от нее уцелело около 1,5 тыс. га. Об этом я опубликовал реферат по докладам какой-то академической конференции. Кажется, кроме заповедников (а их мало и они маленькие), степей больше не осталось нигде. А от степной и лесостепной зон (целых природных зон!) сохранились только устарелые, лишенные реального смысла названия.

Но Эмилия Андриановна  знает все это уж никак не хуже меня. Говорит, однако, что это – не наше дело, а потому нам следует оберегать хотя бы фиалки и вербу в Заречном парке.

Похоже, что она права? А как же Зоил, Л. Леонов, В.Н. Скалон…

 

Посылаю Вам фотографию памятника доктору Гаазу на Введенском (Немецком) кладбище в Москве. Доктор Гааз прославился тем, что не брал взяток с больных. Это такая редкость, что он известен во всем мире. Полагаю, что это у него случилось потому, что родился он 200 лет тому назад. И за все два века он, вроде, единственный уникум в Москве. Но и этому никто не верит.  И многие приезжают издалека, чтобы посмотреть на его могилу и удостовериться, хотя бы в том, что само имя его не выдумано. На черной глыбе памятника зачищена передняя сторона и на ней сделана надпись золотыми буквами по латыни «Спешите делать добро». На углах ограды висят кандалы с цепями и браслетами, по 4 штуки, всего на 16 зеков. Хотя он был тюремным врачом в Московской пересылке, от него не было вреда зекам и, наоборот, он приносил им много пользы, не в пример тайшетскому майору, главврачу Баринову, о котором пишет Борис Дьяков в «Повести о пережитом». И который слабых, но живых больных отправлял в морг, который был, в буквальном смысле слова, залом ожидания в страну «Теркин на том свете». Я видел Баринова, а он трогал мою кожу в том месте, где должны были быть бицепсы, и даже Баринов качал головой, но в морг не отправил, дал пожить…

Все-таки мне везло. Видал я и деда Мельничука, писал ему жалобу, по которой 25 лет заменили на 8 лет, и деда сразу освободили. Обвиняли его в пособничестве бендеровцам. Вот этого деда Баринов отправил в морг зимой, при сорокоградусном морозе. Земляки-хохлы вынесли деда оттуда в терапевтический корпус больницы к доктору И.И. Рошонку. И дед выздоровел.

Московская пересылка на Пресне (теперь Красной Пресне) действует до сих пор. Гааз облегчил кандалы для этапируемых зеков. Вот поэтому цепи и символизируют добродетели доктора «спешившего делать добро». Стало ли легче колодникам? А.Ф. Кони пишет, что они могли спрятать руку за пазуху и сберечь ее от мороза. Возможно, это так и было. Но гоняли ли зеков в морозы? Не сидели ли они всю зиму в пересылках? Иначе все каторжные были бы однорукими, чего, как будто, не было. Примеры. Ф.М. Достоевский, многие декабристы, многие раскольники (их этапировали вместе с каторжниками). Да и возможно ли было потерять руку без гангрены и смерти? И какая работа могла быть от одноруких каторжников. В таком случае цепи Гааза лишь сделали возможным этапировать зеков при зимней стуже и сокращать время этапа. Лучше это или хуже было для зеков, но для казны, наверно, экономнее.

Однако, цепи Гааза не были санкционированы властями и добрый доктор личным авторитетом заставлял делать эти цепи на Московской пересылке. Император Николай I знал и любил Федора Петровича Гааза, и ему все сходило с рук. Не трудно быть порядочным человеком в должности тюремщика. Однако, народ любил Гааза и памятник воздвиг ему неизвестный благодетель. Воистину это дар от народа.

Сейчас на решетке висит лента с желтыми и оранжевыми полосами с готической надписью о том, что Гааза не забыли жители города Мюнстера. Ветки вербы, пасхальные яички, фиалки кто-то носит Гаазу до сих пор. Иной раз старушки, прочитав филантропическую русскую надпись, шепчут: «Свой человек – делал добро».

И не могу не вспомнить «Демьяна Лакеевича» Бедного: «Папа, убей немца!». Правда, будто бы Чехов где-то писал, что у немцев на 100 тыс. идиотов родится один гений. Но ведь Д. Бедный не делает исключения и для гениев, если они немцы. Интересно, какое соотношение гениев и идиотов у других народов?

Об А.А. Любищеве написал Д. Гранин «Эта странная жизнь». Хотя изобразил он Любищева чудаком, смог рассказать о нем очень много, прославил его и даже вызвал протест со стороны, например, В.В. Алпатова, к сожалению теперь покойного (с марта сего года). Судя по повести, весь архив Любищева, в том числе и все письма (?) находится в Архиве АН СССР (не в Ленинграде ли?). Всем ли он доступен, этот архив не знаю, но если всем, то, полагаю, работают над ним исследователи, и конкурировать с ними едва ли возможно. Письма свои Александр Александрович начинал адресом и именем адресата. Не писал, а всегда печатал на машинке, как В.Н. Скалон, вероятно, оставляя себе копии. По серости своей я не понимал, что все это делается для архивного хранения в вечности. Оказывается обо всем надо позаботиться, пока живешь и не числишься в гениях. И узнал я об этом с опозданием ровно на всю продолжительность моей жизни, у самого ее финала. Впрочем, не жалею об этом. Все письма Любищева я берег, ни одного не выбросил, но где они не представляю. Рукописей не мог найти еще когда был зрячим. Есть оттиски печатных работ Любищева, но они общеизвестны. В МОИП каждую весну бывали Любищевские Чтения. Года два назад я был на них. Ничего не понял. Проскучал целый день и ушел к Страстям Господним – был Великий Четверг.

Л.С. Берга видел и слышал один раз в 1938 году, в Ленинградском университете. Он читал публичную лекцию о потеплении климата. Настолько интересно, просто и глубоко он говорил, что я и сейчас могу пересказать то, что слышал. Потом он отвечал на вопросы и возражения, которым, казалось, не было конца. А вот «Природные зоны СССР» принимался читать много раз и не получалось. Трудно скромными возможностями языка изложить особенности природы большой территории. Любой статистический сборник дает много больше, чем описания Берга. Берг считается основателем ландшафтоведения – науки, на мой взгляд, мертворожденной. Прошло уже больше 50 лет, а ландшафтоведение топчется на одном месте и делает вид, что в чем-то преуспевает, и хотя ландшафтоведы пробуют проникать в практику сельского хозяйства.

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.67-77).

 

 

Из письма Л.И. Красовского от 27 июня 1979 года.

 

 

«Послал Вам ценную бандероль с записью моего сообщения о встречах с книгами. Получился автобиографический рассказ.

Есть у меня магнитозапись церковного благовеста в нашей церкви. Настоящий вечерний звон.

Одна из идей Любищева – разные уровни реальности: вид, род, семейство, отряд и так далее. И звон иная реальность, чем колбаса. Радуга – иная, чем звон. Стихотворение – иная реальность, чем радуга.

Забыл в предыдущем письме написать Вам о некрологе Б.Ф. Петухову. Едва ли не в каждом письме воспоминаемый М.Е. Салтыков-Щедрин остановил «Историю одного города» на Угрюм-Бурчееве и, помнится, на словах: «Течение истории остановилось…». Слыхал я о почившем необыкновенную историю от одной вятской медички. Мать Бориса Федоровича Петухова долго умирала от рака. В 1950-1960-х годах (вероятно, в 1960-х). Поместил он ее в больницу для «богатых», что вблизи кинотеатра «Октябрь» (где прежде была церковь и, кажется, Владимирской Божьей Матери). Старушка же была очень религиозная, в чем, понятно, сын не ответчик. Однако поместили ее в отдельную комнату и повесили там иконы. Хотя с 1918 года это было запрещено, о чем когда-то сообщали Вы в Герценовской библиотеке. Мало того, она, пока была в силах, то есть до последних сил, как пишут в житиях, выползала из своей палаты и проповедовала Слово Божье. Имела ли успех та проповедь, не знаю. Но и сам факт мне кажется невероятным, но что я слышал, не переврал».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.179-184).

 

 

Из письма Л.И. Красовского от 10 июля 1979 года.

 

«12 июля - Петров день – и в нашей церкви, может быть, будет служить сам Святейший Патриарх Пимен, как в 1924 году служил Святейший Тихон, Патриарх Московский и Всея Руси. Как тогда меня не раздавили в толпе понять трудно. Помню ужас приближавшейся погибели, когда я не мог сделать вдох, сдавленный между боками и спинами православных.

Преосвященнейшего Пахомия, конечно, не знаю, и не слыхал о нем никогда. Вероятнее всего это был ссыльный и в пользу такой догадки говорит время кончины и ее место, отнюдь не курортное, во всяком случае, по понятиям тогдашнего начальства. Кроме того, архирей не мог выехать из своей епархии без разрешения церковного начальства по Указу Петра Великого, действующего до сих пор. Менее вероятные возможности были и другие. Ко времени кончины Владыки Пахомия в Нежине и вокруг него могли закрыть уцелевшие храмы и тогда архипастырь, оставшийся без паствы, мог ехать куда хотел. И еще. В 1920-х годах, кроме Патриаршей Церкви, существовало много других церквей: обновленческая (она же живая, красная) с А. Грановским, А. Введенским и А. Красницким во главе и Автокефальная церковь Украины. Случалось, что в городе было два и более епископов. Вообще в 1920-е годы на Руи было столько епископов, сколько не бывало за целые столетия, потому что был очень большой их расход. Назначат епископа в какой-нибудь город, приедет он, а через 3-4 месяца уходит в «медленную Лету». Присылают нового епископа, то же самое. Особенно это касалось Патриаршей Церкви. Обновленческие епископы могли и не подчиняться Указу Петра Великого о невыезде из епархии. Они имели право даже жениться и разводиться. Но, повторяю, маловероятно, что Пахомий был обновленцем. Вероятнее допустить, что он принадлежал к Украинской автокефальной церкви. О ней знаю мало. Возникла она в 1921 году, после ареста Патриарха Тихона, как и обновленческая. Она имела беспримерный во всем мире институт выборного духовенства всех ступеней иерархии. Выбирали миряне, и это им очень нравилось. Знаю еще, что в 1930 году Украинскую автокефальную церковь во всех смертных грехах по делу СВУ «Спилки вызволения Украины» (Союза освобождения Украины). Первым по делу шел профессор Ефремов, второй – глава церкви, митрополит, чуть ли не Чесменский (его фамилия). Вряд ли в то время мог усидеть на своей кафедре и не уехать минимум за 200 км хотя бы один епископ этой церкви. Если тогда был Пахомий, то понятен его старт и повезло ему, если не довезли его даже до Уральских гор. Впрочем, в те времена и такое наказание считалось суровым. Что он Кедров, не мешало ему быть украинцем. Я встречал хохлов: Володю Гончарова (мой бригадир), Ивана Левкова (мой учитель по стержням в литейном цехе, бывший бендеровец). Да и не украинец мог быть священником и епископом в Украинской автокефальной церкви. Архивные записи о Пахомии могут быть лишь в ГБ области или Котельнича, если догадка моя верная, в чем мало сомневаюсь. Там могли сохраниться записи о мученичестве для жития святителя. Для этого он был и рожден, это и увенчало его земной путь.

Вам повезло с пением пьяных стариц у церковной ограды. А я не видал ни разу, ни у Святого Серафима, ни в другом таком месте.

Нельзя ограничивать право Бориса Злобина на ошибки и, тем более, на подлости. Писал Вам именно для того, чтобы Вы знали, что он за птица, чего раньше я совсем не знал и не предполагал.

Кстати, Виктор Чащухин не пишет мне со дня защиты диссертации. А раньше, случалось, по два письма в день. Боюсь, что занялся чепухой в науке. Он говорил об исследовании влияния плодородия почвы и микроэлементов в почве на численность ондатры. Я возражал. Он уже опубликовал сообщение. На него жмут институтские коллеги. Жаль!

Почему письмо пришло раньше бандероли? Да потому, что бандероль записывалась наравне со шкатулкой, наполненной бриллиантами, а письмо идет без остановки и доходит чудом. Ведь 5 копеек доход от письма и порвать его можно на каждом шагу, и ответа за него никакого нет. И все-таки доставляют их, и ни одно не пропало из тысяч, которых я отправлял и получал. Вот уж работа не за страх, а исключительно за совесть. Значит, не пропала еще  искра Божья в людях, если они, без всякой взятки, несут письмо иногда за километры, в распутицу, хотя можно сжечь его бесследно и без всяких последствий. И еще. Чудо, что вообще еще работает почта. Платят там рублей 60-80. Мой отец, Иван Емельянович, был ревизором. Проработал на почте 60 лет (1900-1960), имел орден Ленина и получал пенсию 56 рублей.

В Москве все москвичи превратились в самое благородное сословие. Автобусы же водить, трамваи, быть дворниками, милиционерами и почтовиками некому. Шофер на грузовой машине зарабатывает 320 руб. в месяц. Работницы по обмотке якорей на заводе «Динамо» получают 350 руб. в месяц. Что делать почте? Привозят лимитчиц. Вербуют их вне Москвы и обещают прописку, если они поработают там, где не хотят москвичи. И работают, а их не прописывают. Они выходят замуж и бегут с почты. Когда почта была у нас в доме, случалось, что телеграф не работал месяцами…

Говорят, что главврач нашей поликлиники тоже лимитник.

Слушал А. Рыбакова «Тяжелый песок». Книга про евреев.  И написана она языком местечковых евреев. И евреи захлебываются от восторга. Говорят, что так писал Шолом-Алейхем (?). Напечатано в журнале «Октябрь» (1978, №7-9). На тяжелом песке (север Черниговской области) жили не одни евреи, но о гоях едва вспоминается в романе. Больше всего о немцах, стандартными штампами:  свиноподобные, трусливые, жестокие, суровые. Евреи же…

О! Таки это лауреаты! Абрам Исаакович Рохленко, хоть и сапожник, но самый уважаемый человек в городе. Якуб Ивановский – сын профессора и сам профессор (в потенции). Лева – политический гений, хотя и попал в 1937 году под колесо… Борис Яковлевич – писатель, Ефим Яковлевич – крупный инженер. Дина – у нее особый слух. Рахиль Абрамовна – красавица из красавиц… И у них нет ничего национального. Ни Бога, ни языка, ни обычаев, ни одежд. Совсем как все, только умнее всех, красивее всех, патриотичнее всех…

Когда пришли немцы, то они сразу сделали регистрацию и погнали евреев в гетто, а потом издевались (нагромождение ужасов). Будто немцы только и шли в СССР, чтобы делать гетто и пугать евреев. Будто всем другим народам было сладко в оккупации. Будто не погибли миллионы гоев, не угоняли их детей на Запад, не разоряли их города и деревни. Но ведь то же гои, а речь, черт возьми, идет о евреях… При чем тут гои? А украинцы? Служили в полиции, в городском управлении, покупали бесхозные еврейские дома и вещи, отнятые немцами у евреев. И ничем не помогали евреям спастись от немцев. Ничем. Сами спасались. Крепко же украинские трудящиеся любили своих еврейских братьев! Но самое обидное, что ни разу не вспомнил автор о цыганах. Даже слова этого нет в романе. А ведь их Гитлер уничтожал хуже, чем евреев. И никто об этом не помнит, ни сердобольные общества в разных странах, ни ООН. Не вспомнил о них и еврейский писатель. Хоть посочувствовал бы. Нет, они же не лауреаты… Однако, напечатали. Значит так надо».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.191-201).

 

(Примечание. Не могу согласиться с  такой оценкой произведения Анатолия Наумовича Рыбакова. Начнем с того, что после выхода из печати изрядно сокращенного варианта произведения Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», а особенно после того, как А. Кузнецов стал невозвращенцем, тема Холокоста в нашей стране была фактически под запретом. И вообще об истории жизни евреев в нашей стране ничего не публиковалось. Опубликование романа «Тяжелый песок» пробило эту брешь. Значение этого трудно переоценить. Конечно, журнальный вариант был «отутюжен» цензурой, но его автор получил много тысяч писем благодарных читателей. Во многих письмах читатели рассказывали душераздирающие истории о судьбах своих семей. Все письма о романе Анатолий Наумович передал в один из университетов Израиля, о чем и написал в своем «Романе-воспоминании».   – А.Р.)

 

 

 Из письма Л.И. Красовского от 6 августа 1979 года.

 

«Уже три письма пришло с дорогими мне фотографиями, с вырезками и статьей Владислава Заболотского о Вас.

Я вчера побывал у Наны (Надежды Владимировны) и  «посмотрел» «Люди, рукописи, книги». Читали мы выборочно и Нана высказалась одним словом: «Концентрат». Вспомнил, как А.Д. Фокин говорил о Вас и уверял нас (разговор был в фондах музея), что Вам следует защищать докторскую диссертацию по этим исследованиям. А я еще раз побывал в дивном мире гимназий, губернских прокуроров, судейских чиновников и их сказочно великолепной пряничной Вятке с ее уездами. Неужели все это было? Неужели это могло быть?

Я погружаюсь в воспоминания моей молодости, когда был сельским учителем и даже колхозным счетоводом. Ожидания были и разочарования…

В колхозе было восемь домов, 100 гектаров пашни, один хромой мужик Петр Ильин, ни одной лошади и сотни тысяч яиц и килограмм молока недоимок за много лет (недоимки по зерну ежегодно «списывались»). И еще тысячи трудодней на каждую семью и по 1,5 грамма на трудодень «зерновых» в счет 15% от сдачи хлеба государству. Когда-то в той деревне (Лысково) жили богато и усадеб не имели. И как выжили люди со множеством ребятишек, без чуда понять нельзя. А выжили все. За два или три года моего счетоводства не умер никто. Почему? Каким чудом?

Кроме того, я был членом агитколлектива при Головенском сельсовете, как «школьный работник» – интеллигент села. Был прикреплен к деревне Стариково, а потом Рогово (там жили старообрядцы рогожского согласия) и их опекал с севом, покосом, уборкой, сдачей госпоставок и так далее. Колхоз мой от школы был в 10 км. Ходил лесом, по тропинкам, и в летнее время босиком... Да и деревня терялась в лесу. Не помню, чтобы встретил на тех тропинках хоть одного человека. Помню еще, что всегда был сильно голоден. Случалось, съедал по три килограмма хлеба за один присест. Ел без воды (шесть паек по 500 граммов), но никогда не наедался. Вряд ли я теперь съедаю треть того, что съедал тогда…

Н.Н. Вознесенский написал о «святых письмах» лучше, чем можно было ждать от него. Типичный атеист из поповской породы. У Козьмы Пруткова есть: «Нет ничего поганее и плюгавее русского безбожия (и православия)».

Кажется, писал Вам про Алексея Александровича Урянова, известного московского ботаника, профессора Ленинского пединститута в Москве, в 1973 году умершего. Недавно узнал о нем: до 1921-1922 года был протодьяконом в Пензе и читал вдохновенные и зажигательные проповеди с амвона. Молодой, красивый, культурный, речистый… Позвонил я знакомым, работавшим у него. Говорят, что знают все и со зла звали его Иудой… А учебники его по всей стране в вузах и в народной демократии…

Велик соблазн и кто устоит?

Талейран был архиепископом, кажется, Орлеанским. Не отставать же нашим-то. Полагаю, что «святые письма» – плод патологии в психике и ничего общего с религией не имеет. Во всяком случае, не больше, чем с атеизмом. Сектанты (баптисты) Богородицу не признают.

Про психиатра с Канатчиковой дачи не знаю где и узнавать. Ума не приложу.

С удовольствием слушали «Кафедру» И. Грековой».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.185-190).

 

Из письма Е.Д. Петряева к Л.И. Красовскому от 10 августа 1979 года.

«Рецензии на Пикуля убийственные. Но это приносят ему популярность. В бульварной литературе есть нечто «вечное», даже наркотическое, дающее иллюзию образованности. Сколько теперь станет «специалистов» по Илиодору и Распутину. Купил вчера новое издание книги А. Осипова – расстриги. В ней много повторений и какой-то навязчивой агитации. Интересно бы прочесть его апологетические опусы, для сравнения».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.203).

 

 

Из письма Л.И. Красовского от 2 декабря 1979 года.

 

«Мой В. Чащухин 31 октября утвержден в ВАК, чему я очень рад. Но он перестал быть моим спутником в науке и вышел на свою орбиту, дай Бог, в направлении докторской, а тут я беспомощен. Присылают мне из Кирова авторефераты с одинаковыми надписями «Учителю от ученика». В этом мое последнее употребление. На днях один «молодой ученый» привез свой реферат по угодиям Кировской области. Спрашиваю: «Как там Фокин?». Он отвечает: «А кто такой Фокин?». Не упрекаю и не осуждаю своих молодых коллег, но узнать у них что-нибудь о событиях и людях в Кирове на Вятке вряд ли возможно.

Читал (конечно, слушал) Л.Д. Любимова «На чужбине». Вспоминал Вас. От Вас узнал о книге в незабываемом 1973 году, Первая половина интересна эмигрантскими сплетнями, которые я слыхал в лагере, но совсем забыл. Вторая же половина мне показалась ненатуральной и скучной.

Сейчас читаем похожую вещь Ксении Куприной об отце. Пока я не в восторге. По таланту она, вероятно, не в отца.

Читали автобиографические (?) воровские и лагерные приключения эстонского писателя Ахто Леви, занятные «Записки  серого волка» и скучнейшую, во второй половине, совсем туманную «Улыбку Фортуны».

Наслаждался А. Крониным».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.138).

 

 

Из письма Л.И. Красовского от 13 декабря 1979 года.

 

«Вчера была у нас Татьяна Николаевна Гагина-Скалон. Говорила, что собирает иконографию сибирских деятелей культуры. В Приокско-Террасном заповеднике под Серпуховом жила со своим сыном Геннадием Николаевичем, вдова академика Николая Петровича Лихачева, знатока икон.  Звали ее Натальей Геннадиевной. Была она очень словоохотлива. Знала Владимира Соловьева, историков Платонова и Барсова. Соседкой по имению во Владимирской губернии была Василию Осиповичу Ключевскому. И с нами в кампании был профессор Н.П. Сычев, друг Н.П. Лихачева. И вот Н.П. Сычев говорил, что  «Костя» Коровин умер в Париже с голоду. Это же говорили в художественном музее в Кирове и упрекали Ф.И. Шаляпина, что он не помого своему декоратору и дал ему погибнуть на чужбине. Слава Богу, что это не так. Коровин умер от старости в 80 лет».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.131-137).

 

 

Из письма Л.И. Красовского от 25 января 1980 года.

 

«Эмилия Андриановна Штина не моего романа: уж слишком она начальством любима и слишком прочно приросла к ней улыбчивая маска ответной взаимности. Само по себе все это необходимо и даже похвально, однако и самые дорогие духи, если они в избытке, могут вызвать аллергию. Эмилия Андриановна – не Фокин, даже не Владимир Иосифович Колчанов, педовский почвовед, хотя он и пьяница и самоубийца. Одно интересовало меня у Эмилии Андриановны: какая фамилия была у отца и почему в удмуртском селе в 1910 году ее назвали Эмилией? Ответа в брошюре, конечно, нет. Пустяками наши авторы не занимаются.

Вашего товарища Сергиева знаю очень мало, только с Ваших слов и, если не ошибаюсь, Вы говорили мне о нем у ворот бывшего Вашего замка на углу Октябрьского проспекта и улицы Коммуны. Тогда я и узнал об атеистическом звоне бокалов вместо «поповского» вечернего звона церковных колоколов. По этим скудным сведениям представляю себе молодящегося злобного безбожного деда, который жадно кормится около трупа Русской церкви и  ужасно доволен собой за пакость, которую удалось сделать церковному благовесту, а с ним и талантливому созданию русской поэзии. Таких пакостников очень много и их пакости очень любят блатные подонки. Наизусть смакуют Баркова, на похабщину переиначивают «Евгения Онегина», оперные арии, песни на стихи М. Исаковского, например «Катюшу». С наслаждением эти прелести слушают надзиратели и ползет это зловоние вместе с похабными частушками и разговорной скверной.

С А.А. Насимовичем говорил по телефону дважды. У него все в порядке. Жаль, что бросает редактирование зоологических статей в «Бюллетене МОИП».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.97-104).

 

 

Из письма Л.И. Красовского от 17 февраля 1980 года.

 

«Был у меня В. Чащухин. Приезжал за кандидатским дипломом. Читал мне статью А.К. Скворцова против антидарвинизма А.А. Любищева («Бюллетень МОИП», 1979, №1). Скворцов – выдающийся ботаник. До ботаники – врач. Работал в одном из госпиталей города Кирова в конце Великой Отечественной войны. Потом окончил МГУ по кафедре гистологии и увлекся флористикой, где открылся его талант, развернувшийся в 1960-1970-е годы. Случайно он стал заниматься ботаникой в заповеднике «Денежкин камень» в 1950-м году, откуда я был взят в небытие. Позднее вышла наша совместная статья «Флора заповедника «Денежкин камень» в Трудах заповедника. Бедняга Скворцов никак не думал, что ему придется делить авторство с вычеркнутым из жизни мерзавцем и просил меня отступиться, но у меня тогда не было работ, а их везде требовали. И я не отдал восходящему гению мою последнюю нищую суму с недогрызенными хлебными корками».

(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.88, л.111-117).