Рейтинг публикаций

В общем, подходят они к нам раскорякой, поправляют автоматы, чтобы руки красиво лежали. Пожилой и юный, точно из рекламы равных возможностей. Пожилой, один в один герой криминальных драм - подтянутый, с коротким седым ёжиком, с глазами, посаженными на разные, что ли, уровни; этакий Гэбриэль Бирн.

- Ага,- я догадалась,- зададут прочесть стихотворение Пастернака. И чтобы его объяли чувства!

Да, барсучий жир — это да...

Я заболел и остался дома.

Хорошо бы художественно описать принципиальную недемократичность демократических институтов, т.е. просто взять пресловутый парадокс нетранзитивности Кондорсе и построить на нём захватывающий сюжет.

В осколках, в ржавчине, в золе // Мой Китеж-град немой.

...жеребёнок, о котором плакал Есенин, уже давно рассохся в пыль.

Н_коли було так, що на Глобус_ Українському текла р_ка Дн_про, у як_й струмен_ла гор_лка, берега ж т_єї р_ки були сальн_.

Я ломаю пространство компасом, как сейчас, в феврале, в фаворе, на четыре стороны света. Куда это поехал автобус № 33, не на восток ли? Или: куда швырнуть окурок? На юг, за море - обидно, на север - за родину, швырну-ка я на северо-запад.

Остается сказать пару слов по поводу цитируемого ниже романа. Читатель, экономно заточенный природой (скажем так, чтобы не оскорбить ничьих религиозных чувств) с одной стороны, уже и ниже приведенному по крохотному отрывку догадается, что роман этот - сплошная русофобия и сплошное попрание: Если не Духа, то уж Предания и Традиции - как пить дать. Люди, экономно заточенные с другой стороны, усмотрят в романе злостную ксенофобию, антисемитизм и национал-шовинизм, а люди, экономно заточенные с третьей, скажут, что роман является попыткой придать постмодернизма живаго серому и скучному жанру <деревенской прозы> в широком диапазоне от Василия Белова до Василия же Шукшина. И только люди, заточенные со всех сторон, к каковым, без сомнения, относятся все читатели рубрики <Создан для блаженства под редакцией Льва Пирогова>, скажут, что этот роман - великое эпическое произведение великой русской литературы, вздымающее читателя на неведомые ему высоты Нравственности и Национального Духа.

Потом он сделал так: один конец шпильки обернул ватой, вату смочил одеколоном, железные ручки плоскогубцев обернул обычной белой бумагой А4 в один слой (с пятнами пролитого одеколона: «Тебя ж током е...т!» - «А, х...ня!») и, со второй или третьей попытки, сумел впихнуть этот конструкт в розетку. Розетка сделала пиф-паф, вата загорелась; пробки однако не вылетели. Живой и невредимый, что было несколько огорчительно для нас, Арташес прикурил.