Проза

Пространство вокруг начало заполняться трезвой прагматичностью вечера. С его суровыми посиделками на скамейках, мрачными разговорами о политике и «болячках». Глядя на себя в витрину булочной, я снова заметил, что сначала исчезают плечи. С не то с лейтенантскими, не то капитанскими звездочками. Потом синяя фуражка. А потом и мой суровый взгляд, такой четкий весь день, хотя бы и в чьем-то стимулированном допингом воображении, потерялся из виду и растворился в теплом воздухе

Нет, никуда он не побежал. Просто почувствовал себя ущербно. Ему вдруг показалось, что это его должны были поздравлять, благодарить, что это его место занял какой-то бездарный зануда

Мелентьеву вспомнился слышанный им когда-то давно рассказ о случае, произошедшем в начале восьмидесятых годов на заводе «Серп и молот». Какой-то мужчина пробрался в точно такой же цех, где разливали расплавленный металл, залез на такие же мостки над ковшом, бросил в ковш портфель-«дипломат», промахнулся, портфель упал просто на пол, а мужчина прыгнул в ковш с расплавленным металлом

Безбилетные пассажиры ушли, но народу как будто меньше не стало. Женщина напротив отстранилась от происходящего. На место, освобождённое странным мужиком, села какая-то бабушка с сонным лицом, и принялась поправлять теплые платки на голове. Мужик исчез бесследно и оставил юноше тягучее ощущение несправедливости. Но уже поделать было ничего нельзя

Ко мне приходит Ночь, и вместе мы сливаемся в одно невыразимое Нечто – получеловек, полутьма, полусвет. Стена, отделяющая мое Я от меня становится хрустально-прозрачной, и по ту ее сторону мягким бархатом ниспадает ночная синь. Ночь входит в город и входит в дом, наполняя своим запахом хрустальные пепельницы и высокие бокалы из старых сервизов. Кропит звездными каплями плед и подушки. Подходя к проигрывающему устройству, ставит пластинку с чем-то медленно-фортепьянным, и затем, поворачиваясь, обнимает меня за плечи

Змея спит на дне ущелья. Большая треугольная голова покоится на блестящей пирамиде величественных колец бесконечного тела. Стальные ромбовидные чешуйки тысячью окон-зеркал отражают южный полдень: на стенах расселины танцуют множество солнечных змеек. Черные впадины ноздрей медленно втягивают потоки холодного, насыщенного озоном воздуха и с шумом выталкивают наружу косматые клубы углекислого газа

Черепа убитых людей (пулевые отверстия в затылках) нашли возле дирекции зоопарка. Строили новую вольеру, начали копать землю… И нашли

Водитель на погрузчике подъехал к клеткам. Подцепил стальными лапами (две узких серебристых полоски) одну клетку, потом вторую… Крошечный уазик (все остальные машины услали сено возить) аж затрещал от тяжести, но устоял.

Вагоны с сеном должны были придти из Смоленска. Еще летом. А сейчас зима. Заказать забыли. Уволился человек, который занимался хозяйственными вопросами, а без него про сено никто и не вспомнил. Спохватились уже зимой, когда из слоновника позвонили.

Бледное лицо. В старенькой курточке. Тихий. Больше молчал, когда ехали, и только однажды, мы возвращались из аэропорта – снежного барана отправляли, – попросил: «Можно, мы на боковую дорогу свернем?». Чего спрашивает? Я ж ему не начальник. «Давай. А надолго?» «Да нет, здесь рядом». Вскоре мы остановились у ворот кладбища.

Оказалось, журавля передали зоопарку с условием, что мы его отвезем в Сибирь и там выпустим. На волю. А переводчица не поняла. «Эти корейцы по-английски с таким ужасным акцентом говорят!» – жаловалась она.

Я вспомнил, как в январе мы перевозили змей в новое помещение. Удавов несли в открытом баке. И вдруг один из удавов начал медленно переваливаться через край бака. Наружу. Стоявший рядом зоопарковец просто спихнул его сапогом обратно.