Проза

 

Но вскоре все изменилось. И можно сказать – хорошее же это дело, когда происходят эти самые перемещения капсул жизни. В данном случае – вне жизни. Но мы теперь хорошо знаем, что бытие так огромно, что глупо пытаться ограничить его  одним лишь видом идей или вещей. Возьмем весь пласт философов – от, скажем, Гесиода до континентальной философии  и Хосе Оргеги-и-Гассета. Но так все просто. Но не забывайте – так мыслят дураки. Внутри ячейки бытия нет выхода. Есть вход. Жизнь. И есть выход – смерть. Еще, может быть, космический полет – но для этого нужен серьезный звездолет, а взамен него человечество решило обойтись самсунгом гэлакси и айфоном.

 

 Штука тут такая: кажется, что, раз в голове у тебя молоко перешло в простоквашу, то и все иначе. Но нет, ничего такого. Качество сознания ничего не даёт! Есть жизнь, дверь, и ад. А есть ли рай? Нет, внутри этой повести мы ничего про это не знаем.

Дня через два Иван Иванов встретил Максима-Василия этажом выше – там открылось кафе «Спорт», и оно было переполнено – словно бы набили туда существ. Селедку в бочку и то поменьше набивают. Так вот. И люди были тут, и люди при двух головах, и при трех, и был один – при пяти, а также были головы без людей, на гусеницах. А пришел еще важный и огромный медведь, с лицом добрым, медовым (будто бы он только что отведал меду). Попросил лимонаду, пил, пил, не мог остановиться. А увидел Ивана Иванова, встал, подсел за столик и говорил без устали.

 

-Хочу, чтобы была Лига, - и голос его был совсем уж сахарный, как будто специально – светлейший, - недавно один воробьишечко рассказывает мне такую историю – что не просто так отображаясь, на земле, в мире червя одиозного, делят лигу по четыре, чтобы усилить кровь, когда рвут – а есть в этом конспекция. Ураново. Оказывается, если и по радиоактивному играть, то надо пройти группу, а до группы деклассово. Кто не прошел, тех избранно рвут – сильнее,  чем можно – а если ты уже в четверке, то команда играет все время, просто наказывают, но по-временному. На дыбе подергали, да и дальше иди – играй. А если вылетаешь, то еще надо сыграть за вылет, а уже тогда начинается перегнойство. Тогда играют шире. Одноразовый плей по-своему хорош, но в нем нет такого страху. Пей, пей родной лимонад. Вот апельсиновый. А вот – малиновый. А вот – вишня. Самый вкусный – вишня, а хотя говорят, что чем реже плод, то лучше лимонад – но вкус в другом. Ты пей, пей, а я пойду. Еще был из желудей. Желудь – пища для свиньи. Я еще спрашивался – а где ж она берется, свинья, чтобы такой лимонад пить? А говорят – сама она, душечка, вышла, настоящая стоящая свинья-дикообраз. Да пивал и я – да лимонад как лимонад, и нет ничего лучше вишни – но надо пить или с коржиком, или с сочником. А лучше – и то, и другое – и еще – шахматный пирог в придачу.

 

Тут подошел официант и принес как раз – коржики, сочники  и шахматный пирог.

-Бытует мнение, - сказал медведь, - что сочник – это неверное название, а говорит надо – сочни. Но так только дурни говорят, да жители гор, всякая деревенщина. Ну, бывай, звезда волейбола. Пойду я. А выпил я 121 литр. Еле хожу. Щас как залягу да буду лапу сосать.

Сел Иван Иванов и пил лимонад, и ел коржики, сочники и шахматный пирог. Тогда-то и подошел к нему Максим-Василий.

-Привет, Лягушка, - сказал Иван Иванов.

-Привет. А кто это тут с тобой сидел?

-Медведь.

-Медведь? Вот ведь. А знаешь, кто это?

-Ну, зверь какой-то.

-Эх ты, зверь. О, это знаешь кто? Да никому не ведомо знать. И имя его нельзя знать. Все понимают, что, а не что. Нет. Нельзя знать. И говорить нельзя.

-Дьявол? – спросил Иван Иванов.

-Такое понятие не верно. Ну ладно. Я вот о чем хотел поговорить. Завтра у нас товарищеский матч. Это значит, что проигравших просто искупают в кислоте, но дальше по уровням не пустят, и они дальше продолжат играть. Играем с Крыльями Советов. А откуда – не знаю. И еще через три дня – товарищеский матч. Со сборной Ядрового Мозамбика. На тех же условиях. Мне сказали, что если проиграем, то и меня в кислоте искупают. А потом – выездной тур, но все матчи тренировочные. И там вообще нет условий. Зато мы сядем на самолет и полетим в город под названием Щедрый Жар. Там так жарко, что все живое сгорает прямо на улицах. Поэтому, все игры и тренировки будут проходить в залах. А знаешь, почему? Потому что по окончании этого будет сформирована Лига. Мне все это сказали только сегодня утром. И сказали, что после окончания сезона будет сборная. И знаешь, что. Одна звезда эстрады хочет с тобой познакомиться.

-Как так, эстрада? – осведомился Иван Иванов.

-Да. Эстрада в аду.

-Как же так, Лягушка?

-Не знаю. Будет бал. Ты же знаешь, кто выигрывает – тот герой, а кто проигрывает – сейчас плывет, может, по реке жидкого металла. А тебе повезло. Ты этого никогда не видел.

-А ты видел?

-Ну, я так. Я ж тебе рассказывал. Я все больше по опытам, да по опытам. Мне тоже, знаешь, не сладко было. Но ты же играешь. Думаешь, я завидую? Нет, вообще не завидую. А если бы хотел, все равно бы не завидовал. Я только недавно перестал бояться. А еще,  вдруг понял, что так будет постоянно. А зачем мне дали воздухом подышать?

-За победу.

-Награда, ты думаешь?

-Ты же лучше знаешь.

-Нет, я лучше не знаю. Значит, никто не знает.

 

И дни тянулись спокойно, даже резиново. Звезда эстрады была змея, облачившаяся в кожу женщины. И был там сад, где красные яблоки напоминали умершие звезды – но такие яркие и накрашенные, что никто бы не поверил, что такое бывает. И горели они кровью – какой-то иной, хотя надо сказать – здешней. А если бы съел такой яблоко Адам, то сразу же бы окочурился. И Ева бы вместе с ним. И ни чем бы тут не помог зверь искуситель. Да и не испортил бы ничего. И было странно, что человеческие величины сохраняются, и голова носит какие-то знакомые интуитивные алгоритмы.

-Как же тебя зовут? – спросил Иван Иванов.

-Имя ложно, - улыбнулась она.

-Почему?

-Оно поспешно. Я хотела, чтобы ты дал мне имя.

-Потому что я давал имена?

-Я узнала об этом по большому секрету. Можно сказать, что этот секрет я купила. Так вот. Как ты думаешь – хороша я?

-Но я знаю.

-Я знаю. Ты скажешь – я чистая все же змея, а ты по чистяку – не змей. Я просто хотела…. Просто хотела. Понимаешь. А не потому, что я змея. Придумаешь?

-Но ты правильно начинаешь, - заметил Иван Иванов, - но сначала курят. И ты. Учись курить. Если змея начинает с сигареты, она очеловечивается. Потому что курение придумали индейцы, а они знали толк в мироздании. Даже если ты скажешь, что змеи были раньше. А что-то было в них. Кури. Не будешь курить, ничего не будет. Кури много подряд. И не сватай меня за яблоки. Все это здесь не нужно. А потом, имя. Какое хочешь? А как тебя назвали.

-Наташа.

-Змея Наташа. Слушай, оставайся Наташей. Будешь только Наташей Змеевской. Идёт?

-Ура! Какой ты!

И яблоки горели и переливались, означая реальность сада райского внутри ада – совсем простого по понятиям, без пафоса.

 

Здесь можно было предположить наличие искушения – но слишком уж это вещь из арсенала вещей текущих. Все же текст поглощает читатель. Глаза его – начало ложки, а мозг – продолжение. Да и не измерить всю ложечность. Потом – подача в топку. Мозг пытается разогреться. Представим себе утро. Холодная печь. Слипшиеся колосники. Ничего хорошего, надо полагать – и многие тянут руки к черным напиткам типа кофе, хотя более изощренные корифеи пожелают коньяку. А что? Жизнь коротка. Но лишь включив мозг правильно, мы сможем обеспечить хоть какое-то проникновение. А иначе, вам вдруг принесут на тарелочке истину – но ваши чувства будут желать скуки и отлёжки – словно бы вы кот или, может, жук-короед, во чреве дерева. А потом, когда закат жизни еще не наступит, но уже будут слышны ветры осени, спросите вы у жизни: ну что же ты? Никогда мне ничего не показывала. А я все ждал. А не было…. Не было… Но все было. Вам было интересно играть с ненадутыми воздушными шарами в фиесту духа без духа. Это кругом. Но в противном случае, быть может, в одном из снов вам бы пришла эта история. Словно раскрыли пакет, коробку, которая лежала на кухне – как будто лет 100.

 

-Когда будет игра, - сказала Наташа Змеевская, - я нарву тебе яблок. Хочешь?

-Еще не очень скоро игра, - ответил Иван Иванов, - будут тренировочные матчи, я думаю, они никому не интересны.

-Но мне!

-Нет. Тебе надо поберечь свою страсть.

-У меня и так много страсти. И много новых песен. Ты придешь слушать?

-Приду.

Поэт бы написал о том, как змея очаровала человека. И снова поставим под вопрос бытие, но нам все же придется создать категорию бытия за небытием. Поэтому, все это лучше отложить на потом.

За стеклом большого окна рыжая пустыня гасла, а вместо луны вышли два небольших злых шарика.

-Я раз видел, как они ели землю, - сказал повар Гриша, человек с тремя глазами, - они редко землю едят. Да я же только днем работаю. Ну зимой вечера длинные, но некогда смотреть, и я на склад особо не хочу, у нас тут завели аппаратец. Он сам возил. Приезжает грузовик либо снизу, либо слева. Справа редко. Один раз он поломался, и привоз был справа. Ну, и сами все грузили, и я даже возмущался, что грузчиков нет, а у нас не те обязанности. Оказывается, справа привозят на батискафе, там тоннель вниз, в океан, кислота там соляная. Воняет. Пришлось всем надеть резиновые костюмы и противогазы. Но у меня уже злость закончилась. Не ругались. Нам дали за вредность молока и колбасы, а колбаса была из пластмассы, но это – съедобная пластмасса. А уже потом прибор починили, и он снова все чинил, а тот день прибыл механик. Ну вернее вечер. Я и не знал, что он сломался. Он сам говорит – чинить я. И чинит. А я встал к окну и смотрю – как луны кусают землю, и злые, знаешь, такие.

-А у тебя всегда было три глаза? – спросил Иван Иванов.

-Не знаю. Нет, вроде кто-то говорил, кто когда-то было два. Нет, один. Точно. Но я не помню.

-А вспомни.

-Нет. Не могу. Не получается.

-И давно тут работаешь?

-Не помню.

-А что делаешь в свободное время?

-Я подключаюсь к розетке. Знаешь, как приятно? Можно вечно к розетке быть подключенным. Равных нет. А все забываю. Таска. Полная таска.

Были дни. Были матчи. Динамо играло лучше всех и выигрывало. Не то, чтобы план был у Ивана Иванова. Он просто искал среди переплетений мыслей особую идею – словно бы внутри себя самого можно было найти скрытые кнопки. Никто не говорил про это, не было учителей, которые бы однажды сказали: вот тебе поворот, а вот – еще один, а направо завернешь – увидишь рубильник, щелкнешь им, вот тебе и ответы на все вопросы. Здесь, конечно, варианта два, не больше. Первый – не было учителей. Второе – были, но смолчали. Но зачем, спрашивается, так уважать себя и никому ничего не говорить, если жизнь коротка, а потом – полет к неизвестным берегам. Но это лишь пучок смысла другого, сомнений….

Но был полет. Динамо встречали в аэропорту, на посадку. Все тут было как надо. Хотя вокруг – обширные пески, но взлетная полоса – вполне человеческая, хотя и административное здание небольшое – зато – много аппаратов газированной воды и никакой проверки на регистрации. Да и сидел там некий крокодил, чуть ли ни Гена, только более лиловый, скалился всем и выдавал талончики с указанием места.

А если оглянуться – нет конца и края пескам. Несколько рядов жидких деревец, солнце яркое, очерченное смыслом своей темной вселенной, и самолеты – худые, блестящие, с пропеллерами-пальцами.

Были тут и аппараты с сигаретами. Стояли даже и такие, из которых лились коньяк и вина всяческие.

-Жаль, что не могу с вами лететь, - сказала Наташа Змеевская.

-Да, у тебя концерты. Эстрада ширится.

-И спорт ширится.

-Послушай, - проговорил Иван, - как ты думаешь, всегда ли ты была змеей?

-Конечно. Это же совсем недавно я стала прикидываться девушкой. И душа у меня змеиная. А если бы ты тоже был змеем, то у нас бы могли быть дети.

-Жалеешь?

-Надеюсь.

-Будет тебе змей.

-Но я не хочу змея.

-Ну, полетим мы.

Пропеллеры начинали работу со свистом – словно специальный звук, характеризующий адскую природу. Отец Фёдор открыл бутылку коньяку и произнес:

-Широк этот край, друзья. Широк спорт. Летим мы в Щедрый Жар. Говорят, там так щедро, что грешники сгорают как бумажки. И все же, хотел я вас спросить – не страшно ли? Кажется, ходишь ты по самому краю. Нет, по самому тонкому льду. Нельзя даже ступать на него. Он выдержит только насекомых. А мы умудряемся держаться.

-Все иначе, - сказал Валера Новых.

Фамилию ж ему тут дали – в память о прежнем Валере.

-Динамо, - заключил Максим-Василий, - это сила. Только победа. А введут новую форму турнира, уже просто так лед под нами не провалится. А что дальше? А что хотите.

-Если б самолет угнать, - проговорил Юрий.

-Из ада, наверное, нет дороги назад, - сказал отец Фёдор, - будешь лететь, лететь, пока не закончится бензин. Упадешь, да и не найдет никто.

-Тогда – смерть, - предположил Юрий.

-Нет, смерти нет. Приведут тебя, как проштрафившегося щеночка. Будет все смеяться. А, и не возьмут уже на игру. Отправят. Сражу же. Может, будешь в море кислотном плескаться дельфином и радоваться, да хоть бы и в тот же Щедрый Жар. Потому что если ты горишь на свободе, то свободы нет. А могут и непосредственно тебя мучать.

-Не пугай, - сказал Вася, защитник, - все мы это знаем без тебя.

Самолёт набрал высоту, и теперь можно было смотреть на всю эту землю сверху вниз.

 

А было еще в полете – отец Фёдор заметил странную штуку, о чем рассказал Ивану Иванову, тотчас – как говориться, не отходя от кассы. А возникла эта мысль в процессе курения.

-Тут что-то есть. В ней. В сигарете. Ведь никто, может быть, тут и не курил – а на земле говорят, что это вредная привычка, да я и сам так думал. Но ты же согласишься, что все это верно, а иначе зачем бы боролись. Но теперь мы видим, что большой разницы и нет. Стеснен человек с сроках. И спешит сделать многое. Но ведь одно дело – тамошний итог. А тут вот – итог тутошний. А если бы знать все заранее? Что бы ты сказал?

-Не знаю, - ответил Иван Иванов.

-Ты видишь, многое у них было не развито, и играли они в волейбол уж очень примитивно. Мне, конечно, интересно было бы на все это посмотреть – что будет тут в итоге. Хотя, наверное, никакого такого итога и не будет. Понимаешь, человеку никто не дает взглянуть во всю ширь – постоянно находится какой-нибудь образованный дурак, который придумает рамки. А тут – все наоборот. В какой-то мере, этот мир стоял на месте, а теперь и только теперь он начал развиваться.

-Что же делать?

-Да не в этом дело. Я, конечно, понятия не имею, что делать. Ничего не нужно. Все дело в сигаретах. Смотри. Я курю и не думаю. Но я считаю до шести. Закрой один глаз и считай. И смотри на дым. А потом другой. И считай, и считай. Пока вдруг не начнешь видеть. А потом мне скажи свое мнение.

Серебристый самолет гудел в небе ада. Тянулась внизу пустыня – желтая тарелка, земля. И все было однообразно – хотя в какой-то момент все это сменилось морем, совершенно зеленым, будто бы стекло бутылки. А внутри, среди команды, царил позитив. Динамо, лучший клуб, победы, сила, будущие турниры, лига чемпионов. Дым от сигарет принимала на себя система вентиляции. За окном бодро крутились винты. Самолет был быстрым и злым.

Виктор Тренер спал в начале салона. Несколько сидений было занято его конспектами. Был он очень серьезный методист. Пиночета не взяли – так как он не состоял в команде. Обещал болеть по телевизору.

Иван Иванов закрыл один глаз. Он курил и считал. А потом вдруг – другой. И вновь – специально с чувством неожиданного толка. Словно самого себя можно было удивить. И так – много раз, пока картинка неожиданно не поменялась. Он стоял в коридоре, где во всю длину находился строй людей, и все это был строй Петров Иванычей – совершенно одинаковых, в строгих костюмах, недвижимых, словно роботы или манекены, без питания, без тока – одна лишь сила статики.

-Интересно, - сказал Иван Иванов.

Картинка пропала, и он продолжил свой эксперимент. Ему вдруг явился мир совершенно абстрактный – а потому, совершенно невозможный для ума. Это был мир сигарет. Загородка удерживала улицу в своей прямолинейности – и изготовлена она была из пачек.

-Сигареты, - сказал Иван Иванов, - здесь есть некоторая правда, потому что это способ передачи мысли через расстояние. Мир сигарет. Можно сказать, что ты – огромен и тревожен, но это вранье – наоборот, ты спокоен и прекрасен. Нет тревоги. Но это и не радость – это особенная зрелость. Но, может быть, это выход?

-Ты что-то видел? – спросил отец Фёдор.

-Надо понимать то, что ты видишь. А я не знаю, что я вижу. Но ты же об этом, святой отец? Это что-то означает.

-Еще как. Пробуй. Еще и еще.

И самолет миновал море, но еще над этой странной гладью он стал забираться все выше и выше, словно пытаясь дотянуть до орбиты. Конечно, будь он немного пореактивнее, у него были бы определенные шансы. Но не стоит забывать о местонахождении. Нужны ли здесь законы физики? Реальна ли математика? Рациональны ли прочие величины.

И вот, внизу раздалась во всю ширь море огня – и здесь уж было не до шуток, и многие приуныли. Но Иван Иванов не обращал внимания на все это.

-Великий мир сигарет, - проговорил он, - возможно, ты знаешь ответы на все вопросы. Но разве ответишь ты? Я, возможно, говорю сам с собой.

Он протянул руку и закурил – он, должно быть, взял пачку с воображаемой витрины, и тут не было денег. И не было числа разнообразным сортам. А голос его отдавался, словно эхо. Хотя и не могло это быть правдой. Но ведь приходилось верить и в море огня. Как можно отрицать, что с такой очевидностью пугает тебя. Страшный жрущий огонь, плазма с голос и желанием. Ад. Это можно повторять до бесконечности.

-Но будет ли ответ? – спросил Иван Иванов.

-Он уже есть, - ответил он сам себе.

-Легко же так просто сказать. Легко. Но кто докажет.

-Кто-то должен знать.

И уже вслух он сказал:

-Кто-то должен знать. Знаешь, святой отец, мы возвращаемся к тому, с чего мы и могли начать. А именно – Лягушка. Только он здесь иной. Хотя и менеджер. Хотя и очевидно, что он – за нас. А поэтому, узнать мы можем только через него. Коридор, наверное – склад. Склад, понимаешь, святой отец? Нам туда не попасть, но он точно сможет это разузнать. Там стоят они, эти Петры Ивановичи. Да ты и не знаешь, кто это. Видишь, все связано с неким технически обустройством. А значит, и ад – тоже механизм. А Тренера мы в расчет не берем. Он – спортяга, мне кажется, он целиком и полностью вне темы.

-А я вдруг увидел Лидку, - проговорил святой отец, - и вот, как увидел, не забыл ее. Молодая она. По мне. Может, для молодежи и не совсем. И как засветилось все – знаешь, Ваня, как будто схватился за поручень и выглянул на свет – и думал, кто ты, Лидка? Но не сестра мне, она. Не дочь. Может, просто, грешным делом, мечтал? Может быть. Но подходит она ко мне и что-то шепчет на ухо. И значит, она меня знает. И всю душу озаряет мне. И вот я думаю – сколько прошло времени, как играем мы здесь? Да всего ничего. И года не прошло. Но что-то внутри меня утверждает, что может, все это кажется. Время замедляется или ускоряется. В-общем, что хотят, то с ним и делают. Это люди не в силах им управлять. Видимо, скрыта тут опасность. А Лидку я вспоминаю, и вдруг предстает мне магазин, и даже какой-то внутренний разговор с собой. Может быть, был я грешен пьянкой? Но не так, Вань, чтобы сильно. Наверняка же я…. Постой, но ведь в самом начале я все хорошо помнил, а теперь и крупные детали затрудняюсь вспомнить.

-Значит, правильно ты сделал, что нашел смысл в дыме.

-Значит. Значит, попросим Максима. А что ты задумал?

-Да там посмотрим. Только не говори никому.

И все летел самолет. И белое солнце вдруг сменилось черным – но светило оно ярко, и совсем был непонятно, как это черный свет может так ярко светить. Но, видимо, ко всему можно привыкнуть – тут дело лишь в самом начале. А потом уж все идет как по накатанной.

Лететь еще было далеко. Казалось, бесконечная тут земля. Хотя и в реальности – ее большая и всесильная круглость создают ощущение дали непомерной. И море огня, и острова. И среди островов – какие-то ужасные города с высокими домами и черными трубами.

Стюардесса разносила обеды.

-Все у вас есть, - сказал Иван Иванов.

-Шампанского?

-Да нет. Видите. И так мы не страдаем.

-Наша авиакомпания работает без проблем.

-Без проблем. Но вы ведь кого-то еще возите?

-Конечно.

-А кого?

-Грешников, например.

-Чистых грешников?

-Конечно.

-Но разве мы не грешники?

-Нет. Вы спортсмены. Я имею в виду, тех, которые летят по местам мучений.

-И как же вылетите?

-Мы тогда ныряет на этот самолете в огонь, и плывем в огне, пока не найдем нору.

-Что за нора?

-Черная нора.

-Черная. А черное солнце? Вы знаете, что это такое?

-Просто. Черное солнце.

-А как вас зовут?

-Не знаю.

-Будете, гм, будете Мариной. Марина, адская стюардесса. Разве нет? Вы давно тут работаете?

-Не знаю.

-Но вы, вы никогда не были там?

-Там? Не знаю.

-Хорошо. А когда вы прибываете, что происходит?

-Вам так важно? Ад большой. Что угодно.

-Понятно.

Было тут все – и еда, и напитки. И опять, вновь сигаретный дым, проступили странные контуры мира, и Иван Иванов вдруг оказался в холодном подъезде, с жидким запахом подвалов и редких потоков тепла из квартир – когда двери открывались, из них норовили выскочить зажатые в скукоте стен кошки – очевидно, чтобы разбежаться, потеряться в страхе и самоликвидироваться. Стукнет, словно глухой молоток, лифт. Кто-то стоит на этаже и курит. И он поднимается, спрашивая самого себя – разве так его зовут? А может, все это показалось? И сам он придумал, что зовут его так, и все, что было, является навязчивой фантазией. Он поднимается наверх, и стоит, и стоит, ожидая, когда откроется дверь – и вот она открывается, и он видит женщину.

-Ты должна меня знать, - говорит он.

Но она его не видит – может, он закрыт странной пеленой, а может, видит все со стороны. Не слышишь? Конечно, все это происходит лишь в голове. И нет никакого выхода. И надо, может быть, насладиться этим моментом – потому что не будет больше ничего, и следующий момент будет размазан, словно сметана по тарелке. Ее слижет адский кот.

А вот и кот. Он сидит на стуле, и при виде его поворачивается и зевает – значит, здоровается, узнает.

-Как-то тебя звали, - говорит Иван Иванов, - но какая теперь разница. Значит, ты меня узнал.

Он пытается погладить кота, но рука проходит сквозь тело. Но коту это, похоже, нравится. Он чувствует ласку и так, физический диапазон у него шире, чем, например, у человека.

-И ты не помнишь, - говорит Иван Иванов.

Нет, конечно, он помнит и знает. Как странно. Что же сказать ей? Но кто она?

Он бежит на кухню и переворачивает стул с котом.

-Реально ли это?

-Разговариваешь сам с собой? – спросил отец Фёдор.

-С собой. Конечно. Что-то должно быть реально. Ты же сам мне сказал. Значит, все дело в сигаретах. Ты видел мир сигарет?

-Нет.

-Он очень большой. И сигареты в нем правят. Тут нам никто не скажет, что это вредная привычка, потому что физика имеет другие рамки. Жаль, что я не могу дать имена пилотам. Не знаю, хорошо это или плохо.

 

Потом, самолет прибыл в сам Щедрый Жар. Садился он в море огня, и, казалось, жуткое пламя сейчас проглотит все и вся, но свечение за окнами ушло, и крылатая машина въехала в ангар. У трапа спортсменов встречал мэр города, Мирон Станиславович. Это был человек ростом метров в десять.

-Очень рад прибытию Динамо, - проговорил он, - таких звезд у нас еще не было. Буду посещать все тренировочные матчи. Очень рад. Очень рад.

Потом, все шло по плану. Тренировка. Отдых. Первый матч. Потом – прогулка. Щедрый Жар частично стоял в огне, и совсем тут было непонятно, что там, внутри этой плазмы, происходит. Но были и переходы между зданиями, и там царила прохлада, а все люди напоминали врачей. Хотя, было много говорящих собак, преимущественно – желтых.