Комментарий | 0

Старинные часы (5)

 

 

Глава 14

 

Только когда рано утром хромой вышел из вагона поезда в Петербурге, он вдруг понял свою ошибку. Ошибку, которую совершил, так поспешно уехав из Минска. Нервное перенапряжение, вызванное внезапным исчезновением часов, привело к тому, что он стал сам путаться в паутине собственных поступков. Ему не следовало уезжать. Напротив, надо было остаться и ждать у дверей злополучной квартиры старика. Ведь рано или поздно в неё должен кто-нибудь прийти! Хромой с досады ударил тростью о тротуар. Как много грубых ошибок он допускает в последнее время. В их с Мери положении они непростительная роскошь. Он проделал долгий путь домой с тем, чтобы при первой возможности вернуться назад в Минск. Так он решил, глядя из окна автобуса, вывозившего его с вокзала на шумный проспект. Нужно только повидать Мери, а потом снова браться за «дело». Снова всё начинать сначала: аккуратно, не привлекая внимания, выследить старика или того, кто придет в его квартиру и затем выяснить, куда оттуда увезли часы. Хромой втянул голову в плечи, и закрыв глаза, постарался отключиться от внешнего мира для того, чтобы всесторонне обдумать сложившуюся ситуацию. Он не должен больше совершать глупостей таких, как бегство от отразившегося в зеркале Черного Человека или поспешный отъезд. В последнее время он стал серьезно опасаться за свой рассудок и за свою способность реально помочь Мери.

«Что я смог сделать для неё до сих пор? – спрашивал он себя. – Ничего! Надо взять себя в руки. К черту галлюцинации и мнимые страхи!»

В то утро хромой еще не мог знать, что через два дня в Петербург приедет Эмма. Но репортаж о ней мелькнет в вечерних новостях как раз тогда, когда они с Мери будут пить чай. Включенный телевизор на кухне раньше всегда раздражал хромого, но сегодня он вознесет благодарность случаю за то, что жена не особенно потакала ему. Из репортажа хромой понял, что Эмма приняла предложение от балетной школы при Мариинке, где отныне будет хореографом. От неожиданности хромой даже подавился. Мери аккуратно похлопала его по спине, а когда он откашлялся, протянула стакан с водой. Но тот от него отказался. Притянув жену к себе, он уткнулся Мери в живот. Его плечи дрожали, и она никак не могла понять: он плачет или смеется.

Этот новостной репортаж хромой посчитал благосклонностью судьбы. Как-будто тот, кто создает её исправил допущенную оплошность и подарил еще один шанс. Кроме того, хромой понял, что не один совершает ошибки. Во всей этой ситуации немало их и у Эммы. Последней из них, к примеру, стало это коротенькое интервью новостному каналу, в котором она рассказала о своих планах.

«Это означает, – размышлял хромой – что она или не подозревает об опасности или подобно мне самому делает глупости. Очень вероятен первый вариант. Ведь откуда ей знать о моих намерениях? Едва ли она может быть уверена, что это я залез в квартиру её деда. Это она могла бы только предположить, будь у нее для такого предположения веские основания. Скорее всего, она просто находится в неведении относительно меня. А часы из квартиры своего деда она забрала при отъезде из Минска. Ведь отныне она собирается жить здесь, если приняла предложение от балетной школы при Мариинке. Значит вполне логично, что часы она взяла с собой. Думаю, я могу пока быть спокоен насчет того, что она опасается меня и смело идти в балетную школу. Конечно, сейчас ей очень вредит известность. Она помогла мне вновь отыскать её».

Так случайность (а может, все же закономерность, первопричиной которой та является?), кардинально изменила намерения хромого: необходимости снова уезжать в Минск уже не было. Он с надеждой рисовал в своем воображении, как, наконец, выкрадет у Эммы часы и продаст их Добролюбову за двойную цену. От своего первоначального плана, когда хромой собирался найти другого покупателя с тем, чтобы потом информацию о нем продать Добролюбову, он решил отказаться. Это рискованно и долго. У него нет времени на поиски, ведь сразу, как только он получит от Добролюбова деньги, нужно не мешкая вести Мери на операцию в Германию.

В ночь перед своим визитом в балетную школу хромой не мог уснуть. Он снова начал нервничать, опасаясь, что все может пойти не так, как он задумал. Стоило ему закрыть глаза, как из подсознания возникал его Черный Человек. Хромой видел его, как в зеркальном отражении, и снова и снова переживал тот ужас, который впервые сковал его в квартире старика. Промучившись так часа три, хромой, наконец, оставил безнадежные попытки заснуть и тихонько встал с кровати. Поправив съехавшее на пол одеяло Мери, он пошел на кухню. Из кармана пальто он достал потрепанный обрывок журнальной страницы и долго перечитывал адрес Добролюбова, украденный из компьютера Шишкина.

«У меня ведь есть еще одна возможность получить деньги от Добролюбова – продолжил он думать – продать ему не сами часы, а информацию об Эмме. Текст такого письма, к примеру, может быть таким: «Здравствуйте, уважаемый Дмитрий Васильевич! Я располагаю важными сведениями относительно теперешнего владельца разыскиваемых Вами старинных часов работы немецкого мастера Ганса Урбана. Я готов предоставить Вам их за солидное вознаграждение. Со мной свяжитесь по нижеприведенному адресу электронной почты». Своего имени хромой решил не сообщать, ограничившись инициалами – П. А. Поразмыслив немного, он не стал отправлять письмо немедленно, намереваясь вначале встретиться с Эммой.

В эту бессонную ночь он еще не знал, что именно это решение лишило его такого надежного второго варианта. Оно стало его новой серьезной ошибкой, ибо когда утром он придет в балетную школу, ему скажут, что в ближайшее время увидеть Эмму не получится.

– Она попросила предоставить ей возможность приступить к работе через две недели с тем, чтобы предварительно уладить свои дела в Лондоне. В общем, вам придется подождать, пока она вернется. Приходите через две недели.

Он ничего не ответил, но эта досадная отсрочка разозлила хромого. Отправившись в компьютерный клуб, он решил все-таки отправить письмо сейчас. Нельзя же ничего не делать полмесяца! В конце концов, можно второй вариант сделать первым, а позже первый станет вторым. Отослав написанное ночью письмо, хромой стал ждать ответа. Несколько дней подряд он бегал в клуб по много раз, но весточки от Добролюбова так и не получил. Тогда он повторил попытку снова.

Хромой пришел бы в отчаяние узнай он, что опоздал со своим письмом всего на несколько часов. В тот самый вечер Эмма вступила в переписку с Дмитрием Васильевичем. Сообщив о своем намерении быть в Лондоне через два дня, она получила от него уверение в готовности немедля вылететь из Мехико, чтобы встретиться с ней.

 Письмо знаменитой балерины стало для Добролюбова полнейшей неожиданностью. Он читал историю семьи, поведанную братом своего деда в изложении Эммы, и плакал. Он держал в руках распечатанную фотографию Эммы на фоне так долго разыскиваемых им часов, снова и снова перечитывая надпись на циферблате: Die Zeit geht auch, wenn die Uhr stehen – Время идет даже тогда, когда часы стоят.

«Так вот, что было написано Гансом Урбаном» – думал он, перелистывая дневник своего деда. Его страницы совсем пожелтели от времени, а кое-какие из них и вовсе рассыпались от ветхости. Чтобы понять то, о чем писал дед, ему не хватало информации, знаний и умения. Этот дневник содержал символы, знаки, схемы. В нем имелись сведения о древнем храме Новогрудской крепости и о петроглифе, что лег в основу циферблата часов. Но главное, дневник хранил сведения о роде Добролюбовых. В нем была зашифрована какая-то тайна, свято хранимая дедом до конца жизни. Составитель дневника, по всей видимости, не только хотел донести её до потомков, но и старался скрыть от случайных людей, которым дневник мог попасть в руки. Дмитрию Васильевичу немногое удалось прочитать, но пожелание деда на первой странице он понял совершенно. Письмо Эммы воодушевило его, ибо позволяло выполнить волю своего предка. А еще он был счастлив предстоящему воссоединению семьи.

Дмитрий Васильевич родился и вырос в Мехико. Еще в детстве он увидел, как бережно хранит его отец эту старую тетрадь. Но тогда мальчишкой не знал, что в ней написано. Только годы спустя, когда отца не стало, он смог впервые взять ее в руки. Разбирая его бумаги, Дмитрий Васильевич узнал, что отец всю жизнь пытался отыскать хоть какие-нибудь сведения о прошлом своей семьи. Имея зацепкой те самые старинные часы, о которых было написано в дневнике, он вступал в переписку с разными людьми. С теми, кто, по его мнению, мог обладать необходимой информацией. Прочитав письма, лежавшие стопкой в ящике его стола, Дмитрий Васильевич понял, насколько тщетными оказывались все такие попытки.

Ювелир Добролюбов с женой и сыном эмигрировал во Францию, откуда отправился на пароходе через Атлантику в Мексику. В то время в Мехико еще не существовало русской колонии, появившейся несколько позже, поэтому он обосновался на севере страны. Много лет работал в горнорудной отрасли, где с ним вместе были еще несколько русских инженеров. Позже он создал собственную компанию, ставшую лидером на рынке. Входил и горячо принял отделение по поддержке русской эмиграции в Мексике. Со временем приобрел в собственность издательство в Мехико, и семья перебралась в столицу. Когда сын подрос, стал продолжать дело отца.

Здесь Добролюбов прожил всю жизнь и здесь хотел умереть, чтобы быть похороненным рядом с женой, ушедшей в мир иной пять лет назад. Она была мексиканкой. Когда Дмитрий Васильевич встретил её, компанию сотрясал первый со времен великой депрессии кризис. В те трудные годы только любовь Барбары помогла Дмитрию Васильевичу не пасть духом и продолжать бороться за дело своего деда и отца. Она тогда была для него не только любимой женщиной, но и другом, союзником, помощником. Потом Добролюбов понял, что спасти компанию во многом удалось и благодаря её энергичности, уму и смелости.

Через несколько лет Барбара родила ему девочек погодок. Старшая Жанна пошла в мать – смуглая, черноглазая, темноволосая. Она была шустрой, разговорчивой, уверенной в себе. Во время обучения в университете французскому и английскому языкам успела выйти замуж и развестись. По окончании учебы начала работать в семейном издательстве переводчиком. Младшая Марианна, напротив, была точной копией своего деда по отцовской линии: синеглазая и рыжеволосая. Говорила мало и предпочитала держаться в тени. Изучала право, мечтая стать адвокатом для бедных. Когда на восемнадцатилетие отец подарил ей серьги и колечко с бриллиантами, она тут же выставила их на продажу и все вырученные деньги перечислила приюту для бездомных людей. Со временем Марианна организовала фонд помощи тем, кто оказался за чертой бедности, настояв на том, чтобы их компания ежемесячно вносила туда солидные суммы пожертвований. Она сама контролировала, чтобы эти деньги использовались по назначению и ни в коем случае не попали в третьи руки. В семейном издательстве Марианна выпустила книгу, в которой резко «прошлась» по фальшивой благотворительности богачей, использующих её, как ширму для ухода от налогов. На деньги отца она провела широкую рекламную кампанию и результатом всей этой шумихи стали миллионные отчисления в ее фонд. Таким образом, Марианна построила еще сеть приютов и больницу для бедняков. Она считала, что сострадание должно быть деятельным. При этом Марианна никогда не примыкала к партиям, группам, организациям. Ни к легальным, ни к тайным. Она не участвовала ни в протестах, ни в движениях. Она только заставляла людей своего круга раскошелиться на нужды тех, кому требуется помощь.

Когда умерла Барбара, то не бойкая Жанна, а тихая целеустремленная Марианна стала хозяйкой большого дома. В то время Дмитрий Васильевич сильно сдал, лишившись спутницы, бывшей много лет ему помощницей и опорой. Тогда делами компании тоже занялась Марианна.

– Она пустит дело по ветру – как-то сказала Жанна, когда её сестра собралась открывать еще одну больницу для бедных.

На что спокойная Марианна ответила:

– Если бы ты могла думать, о чем-нибудь еще, кроме мужчин, то поняла бы, что процветающая компания со стабильной прибылью принесет долговременную пользу не только для нашей семьи, но для благотворительных целей.

Жанна только пожала плечами. В действительности она нисколько не возражала против того, что Марианна взяла на себя всю ответственность за дом и компанию. Это делало её жизнь беззаботной, ибо работа в издательстве не была для Жанны необходимостью, а скорее вносила приятное разнообразие в череду вечеринок, свиданий и развлечений.

Когда же Дмитрий Васильевич собрался лететь в Лондон, разумеется, Жанна вызвалась сопровождать его. Она видела, что отец чувствует себя плохо и настояла на том, чтобы составить ему компанию в этом непростом для него путешествии.

Они встретились в кафе. На дверях звякнул маленький колокольчик и внутрь Добролюбов вошел, пропуская вперед Жанну. Именно она первая, оглядевшись по сторонам, узнала Эмму, а уже потом Дмитрий Васильевич тоже долго смотрел на неё, пораженный сходством с Марианной: та же мягкая улыбка, та же посадка головы, тот же взгляд синих глаз и те же рыжие с медным оттенком волосы. А ведь он не раз бывал на её выступлениях! И никогда не замечал этого сходства! Но ведь, в самом деле, кто бы мог подумать, что знаменитая балерина является частью их разделенной на целый век семьи?! Он почувствовал, как к горлу подступил комок и задрожали колени.

 Мгновения спустя обнимая Эмму, Добролюбов плакал, как ребенок. Его плечи вздрагивали. Он гладил её по волосам, приговаривая: «Рыжик. Мой рыжик». Так он звал и свою дочь.

– Папа, ну всё, всё. Перестань – похлопала его по спине Жанна. Протягивая руку Сергею, она представилась.

Эмма попросила его поехать сюда с ней, ибо считала, что он тоже теперь часть её семьи. Кроме того, помимо встречи с Дмитрием Васильевичем она намеревалась решить некоторые личные вопросы. Одним из них, например, являлась сдача лондонской квартиры в долгосрочную аренду, поскольку возвращаться в Англию в ближайшие годы Эмма не собиралась. Необходимо было в связи с этим собрать вещи и организовать их доставку в Петербург. Сергей очень помог ей в этих делах.

Дмитрий Васильевич отпустил Эмму, и стерев кулаком слезы, внимательно смотрел на нее. Смотрел так, словно не мог наглядеться.

– Отец был так счастлив, когда получил ваше письмо – тем временем говорила Жанна. – Ведь он много раз писал этому Шишкову.

– Шишкину – поправил её Сергей.

– Ну да. Но он перестал отвечать. Мы не знали, что и думать.

Дмитрий Васильевич взял в руки ладонь Эммы.

– Шишкин умер – сказала она. – Скоропостижно. От сердечного приступа.

– Вот оно что! А я никак не мог объяснить себе его внезапное молчание. Он ведь с самого начала был очень аккуратен в ответах.

– Проводите нас к вашему столику – сказала Жанна и взяла под руку Сергея. – И давайте выпьем шампанского!

– Мне жаль, что не смогла пригласить вас к себе – говорила Эмма чуть позже, когда Дмитрий Васильевич галантно придвинул ей стул и сел сам по правую руку от неё. Жанна и Сергей сели напротив них. – Уже неделю мы живем в гостиничном номере, потому что свою квартиру я сдала в аренду. Очень скоро мы вернемся в Россию. Надолго. Там у меня впереди работа и свадьба.

– О, свадьба? – воскликнула Жанна, доставая из сумочки тонкую дамскую сигарету. – Ты выходишь замуж?

И повернувшись к Сергею, кокетливо добавила:

– Не ты ли жених?

Тот кивнул в ответ, открывая бутылку шампанского.

– Мои поздравления – тем временем говорил Дмитрий Васильевич, обращаясь к Эмме. – Получив твое письмо, я постарался узнать о тебе как можно больше. Читал о твоей блестящей балетной судьбе. Я ведь и сам бывал на твоих выступлениях. Ты прекрасна! Читал я и о падении. Вижу, что ты все еще восстанавливаешься.

Он погладил её по руке.

– Мы так рады встрече! – весело щебетала Жанна. – А потом вы познакомитесь еще и с Марианной. Она тоже обрадуется. Правда, не знаю, как скоро, ибо это произойдет не раньше, чем она спасет человечество. А вообще надеюсь, мы больше не потеряемся.

 Сергей наполнил бокалы.

– Наконец, – произнес Дмитрий Васильевич – наша большая семья больше не будет разделена историей.

В тот вечер они еще долго будут сидеть в этом уютном лондонском кафе, вспоминая судьбу своего рода. Будут говорить о прошлом и строить планы на будущее. Дмитрий Васильевич отдаст Эмме старый дневник. Открыв его, на первой странице она увидит текст, написанный на том русском языке, который оставался в употреблении вплоть до реформы русской орфографии 1918 года. Дмитрий Васильевич заботливо переписал его и на отдельном листочке, вложенном им в дневник, Эмма прочтёт: «Эту тетрадь надлежит передать моему покинутому сыну или его потомкам, дабы он или дети его знали о том, что мы всегда помнили и любили его. До самой смерти в моем сердце не утихнет боль от разлуки с ним. Прочитав эти записи, он или дети его многое смогут понять обо мне, о матери, о нашей судьбе. А поняв, простить. Не по своей воле мы вынуждены были оставить больного ребенка во враждебной к нам стране. Стране, в которую мне уже не вернуться. Старым я стал. С тоской и умру. Но покинутому сыну моему завещаю те слова, что написаны в этом дневнике. Это то малое, что я могу сделать для него. Да поможет ему Бог».

Это послание, нашедшее Эмму век спустя, она будет перечитывать еще много раз. Тоненькая нить, соединившая семью, начиналась от старинных часов ее деда и заканчивалась в потрепанной тетради, лишившегося Родины Добролюбова.

 

Глава 15

Предложение от балетной школы при Мариинском театре Эмма приняла, еще находясь в Минске. На тот момент ее импресарио (перед тем, как покинуть свою работодательницу) подготовил список школ, готовых принять её в качестве педагога. Просматривая его, Эмма остановила свой выбор на этой, недавно открытой при театре. Она не была пока ни особенно престижной, ни дорогой. Всё чем она располагала из преимуществ – великолепная театральная основа. Для Эммы этот факт имел решающее значение. Кроме того, отныне свою жизнь она решила связать с Петербургом, согласившись выйти замуж за Сергея.

Когда впервые с момента падения Эмма ступила на сцену Мариинки, почувствовала, как дрожат колени и к горлу подступает комок. Она смотрела в пустой зрительный зал и слышала звук аплодисментов. Она видела восторженные лица своих поклонников и летящие на подмостки цветы. Вот она в роли нежной Одетты, а потом коварной Одиллии. Здесь Жизель и Кармен, Джульетта и Раймонда, Сильфида и Ундина. Вот она в «Тысячи и одной ночи», в «Спящей красавице», в многочисленных одноактных постановках. Череда видений кружилась для одного единственного зрителя, коим была сама Эмма. Только сейчас она по-настоящему поняла, что означает остановившееся время. Когда-то дед рассказывал ей о картинках, составляющих течение жизни. Такими картинками сохранятся в памяти все её роли.

В ту ночь ей потом снова приснился сон. Один из тех, что мучал ее в больнице. Он будет преследовать Эмму еще не раз. Еще не раз она будет просыпаться, переживая свое роковое падение. То оно оказывалось внезапным, неожиданным, когда лежащая на подмостках Эмма смотрела в зал, что начинал хохотать или плакать. То снова ощущала острую боль в спине и изо всех сил старалась закончить танец, но в последний миг всегда срывалась и падала. Падала и просыпалась в слезах.

Открытие новой балетной школы при театре было широко анонсировано в прессе и на телевидении. Корреспондент какого-то канала даже умудрился перехватить Эмму в театральных кулисах и взять у нее небольшое интервью. Информация о том, что легендарная балерина набирает учениц быстро разошлась по стране, и количество обращений стало расти. И хоть непосредственно к просмотру Эмма должна была приступить только через две недели, за время её отъезда в Лондон к ней уже выстроилась огромная очередь, записанных секретарем девочек. Но тогда еще никто не знал, что директор школы по желанию самой Эммы предоставила ей право вести на первых порах лишь одну ученицу, выбрать которую ей позволили по своему усмотрению. Из всех девочек, попавших в длинные списки просмотров, ученицей Эммы могла стать лишь одна. И эту одну она совершенно случайно увидела накануне отъезда в Лондон. В тот вечер Сергей приехал за ней в школу, но машину они оставили у крыльца, решив немного пройтись по парку. Тогда Эмма чувствовала ноющую боль в спине и, следуя рекомендациям врачей, захотела позаниматься ходьбой.

Но когда они шли по дорожке вглубь парка, она вдруг резко остановилась, обратив внимание на девочку лет пяти кружившуюся перед женщиной, сидевшей на скамье. В танцевальном ритме она много раз прошлась по дорожке, усыпанной облетевшими лепестками черемухи. Её движения были легки, а тело поразило Эмму гибкостью. Девочка тихонько напевала себе под нос детское несвязное «ла, ла» и не обратила внимания, на Эмму, остановившуюся от неё в двух шагах. Она танцевала, демонстрируя сложные акробатические трюки и казалось, что вместо «ла, ла» слышала какую-то свою, недоступную для постороннего уха, мелодию. Её маленькое тельце сгибалось и разгибалось так, словно девочка была гуттаперчевой. Оно подчинялось решениям стихийного детского танца. Этот танец не был просто хаотичным набором несвязанных между собой движений, как это нередко бывает у пятилетних малышей, а представлял собой некую картинку. Девочка пыталась создать сюжет, рисунок! Это поразило Эмму, не сумевшую отвести от нее глаз. В теплый майский вечер она почувствовала внезапный озноб. Облетающая черемуха как-будто превратилась в снегопад. На миг Эмме показалось, что она тоже слышит эту воображаемую музыку. Слышит и понимает замысел её танца. И вот в своем воображении Эмма уже ведет девочку по придуманным шагам, чтобы потом в их последовательности получился цветок, казалось, нарисованный на асфальте. Темп нарастает, а вместе с ним растет напряжение, драматичность. Растет до последней звенящей точки, за которой приходит успокоение, штиль. И тут уже нежность, тихая грусть. А еще мечта о том, чтобы вновь танцевать, как раньше. Мечта о том, чтобы хоть на миг снова стать такой вот маленькой девочкой и повторить весь путь еще раз.

В тот вечер, оставляя координаты балетной школы её маме, Эмма, конечно, не была уверенна в том, что две недели спустя из огромного числа претенденток выберет именно эту девочку. Тогда она просто ей очень понравилась. Однако когда Юля будет послушно стоять в конце длинного ряда, ожидая своей очереди, Эмма снова обратит на нее внимание. По сравнению с другими девочками она покажется ей застенчивой, но данные Юли сразу сделают её фавориткой просмотров и, в конечном итоге, Эмма остановит свой выбор именно на ней.

 Две недели, в течение которых она была в Лондоне, хромой разрабатывал планы встречи с ней. И внес в них серьезные коррективы. Проанализировав всё по много раз, он пришел к выводу, что правильнее будет действовать исходя из того, что Эмма больше не доверяет ему и опасается его.

 «Ведь я приходил к её деду домой – размышлял хромой – и, чего греха таить, мое нелепое бегство могло напугать их или даже вызвать подозрения. Кто знает, появись я снова, как она отреагирует. Что если из той квартиры они не просто уехали, а сбежали от меня? Тогда и сейчас может произойти также: скроется и поминай, как звали! Конечно, возможно все это глупости, но лучше перестраховаться. Рисковать больше нельзя. Ведь удача дважды не стучится в одни и те же двери. Если я потеряю её в этот раз, то уже не смогу найти. Она просто уедет заграницу».

Несколько ночей хромой не спал, обдумывая ситуацию. Сейчас он уже был доволен тому, что две недели назад не застал её в балетной школе, ибо визит туда казался ему теперь поспешным и ошибочным решением. Действовать отныне он будет по другому сценарию.

«Я сумею узнать, где часы, не обнаруживая себя – думал он, разглядывая желтое пятно на потолке. – Вернее, за меня это сделает другой человек, а я стану его теневым кукловодом. Сам того не зная, он приведет меня туда, где они сейчас находятся».

Этот новый план настолько завладел сознанием хромого, что постепенно он даже начал получать удовольствие от той игры, в которую ему предстояло сыграть. Жалел он только об одном: насладиться ею в полной мере, растягивая сроки, у него не получится. Для этого слишком мало времени. Вчера он снова отвез Мери в больницу, где ей предстояло пройти двухнедельный поддерживающий курс. К моменту её выписки он должен уже быть абсолютно готов: получить деньги за часы, которые к тому времени будут уже у него и связаться с клиникой в Германии.

«Но за это время я проведу свою лучшую партию, дергая за ниточки куклу в поставленном мною спектакле» – улыбнулся он в пустоту, потирая руки.

Своего «китайского болванчика» (так он мысленно назвал будущего напарника) хромой подбирал четыре дня. Это должен был быть человек, способный ловко играть словами, чтобы в непредвиденной ситуации он мог не только не провалить все дело каким-нибудь глупым замечанием, но и самостоятельно «лавировать», выводя диалоги с Эммой к их логическому завершению. При этом он ни в коем случае не должен вызывать подозрений и допускать проколы. В общем, играть этот человек должен чисто. Настолько чисто, чтобы хромой сумел держать мысли и поступки своей «куклы» под абсолютным контролем.

Для начала хромой выяснил, что в балетной школе Эмма бывает каждый день с тех пор, как вернулась из Лондона и занимается разработкой программы обучения. Это означало, что приступать к реализации плана можно сразу, как только он найдет человека и даст ему свои первые подробные инструкции. Конечно, такому человеку нужно будет предложить вознаграждение за выполненную работу. Но поскольку денег у хромого нет, он решил, что будет блефовать до последнего, а потом они с Мери уедут в Германию и дело с концом.

Перебрав в голове десятки возможных вариантов, хромой пришел к выводу, что с поставленной им непростой задачей лучше всего справится его партнер по игре в шахматы. Ими хромой увлекся много лет назад, когда периодически ради развлечения составлял компанию ныне покойному тестю. Тот был отличным игроком. Когда в первый раз хромой пришел с ним в шахматный клуб, то поразился тому, как мастерски его тесть мог сыграть одновременно на нескольких досках. Причем, казалось, безнадежно проигранные партии он в девяноста девяти процентах из ста выводил на ничью. Тогда хромой дал себе слово, что сумеет не только достичь уровня игры своего тестя, но и превзойти его. Шахматы требуют постоянной умственной работы, что пришлось хромому по душе. Не имея возможности дотянуться до здоровых людей физически, он прекрасно знал, что многих из них оставляет далеко позади интеллектуально. И уже очень скоро он стал выигрывать у завсегдатаев клуба, а потом и у собственного тестя. Тот обучал зятя всем тонкостям игры, начиная гордиться тем, что ученик определенно превзойдет своего учителя.

– Ты нашла себе мужа с хорошими мозгами – как-то сказал он Мери.

Свою первую игру одновременно на нескольких шахматных досках хромой продолжал пять часов. Из десяти партий он тогда проиграл только одну. Соперником в ней был человек, которого он до этого вечера не видел. Тот был новичком в клубе, но не в игре. Это хромой понял, когда позже досконально изучил эту единственную проигранную им партию.

На следующий вечер он опять не сумел одолеть его. Не сумел и потом. Только две недели спустя, когда они сыграли уже десятки партий, хромой узнал насколько безнадежными были все его попытки. Ведь он столкнулся с соперником, которого звали Александр Торопцов – гроссмейстер и чемпион мира по шахматам. Два года назад его, правда, лишили звания чемпиона за громкий скандал с FIDE, в результате чего он решил уйти из спорта. Когда же в довершении к этому его еще обвинили в использовании психологического давления на американского шахматиста, Торопцов вышел из зала суда, громко хлопнув дверью. Вначале он сделал попытку отстоять свое честное имя, но столкнувшись с бюрократией и коррупцией, махнул на все рукой и подсел на стакан. Покинув профессиональный спорт, он стал ходить по любительским клубам.

Когда хромой познакомился с ним, Торопцов уже начал осознавать, что катится по наклонной. Но ведь он чемпион. Собрав свою волю в кулак, он в один прекрасный день решил, что не позволит так просто сломать себя. Тогда он стал думать о том, чтобы открыть свой собственный шахматный клуб и попытаться вырастить из талантливого ребенка великого шахматиста. Может быть, и не одного. Перед тем, как уйти Торопцов еще в нескольких партиях красиво обыграл хромого и, пожав ему руку, исчез навсегда.

И вот теперь, когда с тех времен прошел не один год хромой, выбирая своего «китайского болванчика», вспомнил о нем. Умный и хитрый Торопцов, как нельзя лучше подходит на эту роль. Кроме того, для хромого, так и не сумевшего выиграть у него в шахматы, станет большим удовольствием взять реванш, но только уже в его собственной большой игре.

Найти Торопцова хромому не составило труда. На сайте его клуба, который тот все-таки организовал, он нашел адрес и телефон. Уже в тот же вечер они встретились в баре на набережной. Глядя на своего давнего соперника по игре, хромой снова подумал о благосклонности судьбы. Ведь Торопцов мог открыть свой клуб где-нибудь в другом городе или и того хуже заграницей. Но он сделал это в Петербурге, и это упрощало всё дело. Свое недолгое знакомство с хромым он вспомнил не сразу, но над сделанным ему предложением задумался всерьез.

– Ваша задача настолько проста, что справиться с ней не составит особого труда – заверил его хромой. – Всего лишь чуть-чуть пофлиртовать с красивой девушкой, выполнив при этом некоторые мои инструкции.

– Что за инструкции?

– О, сущий пустяк! Даже не стоит говорить об этом сейчас. Их вы будете получать от меня по частям. Скажу пока только, что на все дело уйдет не больше недели. Но есть одно принципиальное условие.

Хромой замолчал на несколько секунд и, откинувшись на спинку стула, смотрел на Торопцова долгим тяжелым взглядом. Доведя его до крайней точки, когда тот уже начал нервничать, хромой сказал:

– Я не выплачиваю аванс. Ваши деньги вы получите после того, как закончите дело. Задача деликатная и мне нужны гарантии, что вознаграждение будет отработано. А его я даю солидное!

Хромой, не спеша и не суетливо, написал на бумажной салфетке сумму с пятью нулями, перед которой поставил знак $. Протягивая её Торопцову, он начал блефовать:

– Гарантий у меня для вас нет. Разве, что я могу дать вам свою расписку. Однако прошу учесть, что в случае вашего отказа, мне не составит труда найти на такие деньги другого человека. Подумайте, стоит ли упускать свой шанс?

– И все-таки – недоверчиво ответил Торопцов – я хотел бы быть уверенным, что получу свои деньги. Флиртовать с красивой девушкой, разумеется, дело приятное, но ведь я буду до конца не знать ваших целей. Кто знает во, что вы втянете меня на самом деле? Если я уж соглашаюсь на такую игру, то, по крайней мере, должен быть уверен в своей выгоде. Согласны?

– Вы правы – не дрогнул хромой, – но уже сразу я могу сказать вам, что девушка, о которой идет речь – знаменитая балерина. Она принадлежит к роду достаточно богатого человека в Южной Америке. Чувствуете уровень игры? В таких делах все гарантии, так или иначе, риск. Однако разве он не стоит того?

Хромой неожиданно встал:

– Но, разумеется, ваше право решать. Я не смею втягивать вас в «предприятие», когда вы не хотите или боитесь рисковать. Как я уже сказал дело деликатное, ибо придется иметь его с женщиной. А женщина существо сложное, непредсказуемое. В любой момент можно будет ожидать сюрприза, который надо переиграть. А если все пойдет не так? Кто может дать гарантии тогда: вы, как исполнитель? Нет. Так, что я рискую не меньше вас. Именно, поэтому я не плачу аванса, но тот риск я с лихвой компенсирую огромной суммой, которую вы получите по окончании дела. Причем суммой, сильно превышающей реальную стоимость всех тех незначительных усилий, что потребуются от вас для достижения цели.

Понимая, что Торопцов ускользает, хромой почувствовал, как у него сдавило в груди. Ведь вместо того, чтобы дать ему денег, которых нет, хромому приходится бравировать. Эта часть плана была для него самой трудной. Если рыбка сорвется с крючка, то придется все брать в свои руки. Конечно, тогда придется дело распланировать иначе, но не поиграть с Эммой, как кот с мышкой, оставаясь в тени, означало для хромого отказать себе в огромном удовольствии. Именно поэтому он упрямо продолжил забалтывать Торопцова, делая вид, что собирается уйти и тем самым лишить его выгодной сделки.

– Я согласен – вдруг сказал тот. – Я согласен на расписку, при условии, что она будет составлена в присутствии моего юриста и заверена им.

«Хоть чертом лысым!» – внутренне возликовал хромой и снова сел на стул. Он намеривался продолжить разговор, но Торопцов вдруг попытался взять ситуацию под свое управление.

– Вы хотите воспользоваться моими услугами в деле, которое обещает большой куш – сказал он. – Намного больше того скудного откупа, которым вы стремитесь отделаться. Иначе, зачем вам нужна эта странная игра со знаменитой балериной из рода южноамериканских богачей? Значит, меня вы решили кинуть?

Хромой весь похолодел, но вида не подал. Глядя в глаза Торопцову, он терпеливо ждал, когда тот закончит свою речь. Однако больше он ничего не сказал. Зато взял салфетку и к написанной на ней сумме добавил еще один ноль. Ее Торопцов протянул хромому.  Наклонившись почти к его носу, проговорил железным тоном:

 – И разумеется расписка. А еще вот что – если я не получу своих денег, для вас будет лучше исчезнуть с нашей грешной Земли на веки вечные еще до того, как я доберусь до вас. Надеюсь, вы хорошо меня поняли?

Хромой кивнул. Пока Торопцов проговаривал свои угрозы, он, как это ни странно, уже успел взять себя в руки.

«Это всё – такой же блеф, как и у меня самого – догадался хромой. – Не надо вестись на него. Важно сохранять спокойствие». Сейчас главное – сбить с него спесь, поэтому хромой вдруг резко поднял свою трость и рукояткой постучал по салфетке, отчего на столе звякнули стаканы с пивом. Некоторое время хромой держал Торопцова в напряжении, взяв паузу. Он внимательно глядел ему в глаза до тех пор, пока тот не дернулся и только потом вкрадчиво сказал:

– Мы уже предоставили друг другу свои возможности повлиять на ситуацию. Не пора ли, наконец, приступить к делу? Время не ждет.

Торопцов резко встал:

– Завтра в 9-00 утра я со своим юристом буду ждать вас здесь же.

Хромой также встал. Торопцов протянул руку, которую тот пожал.

– Завтра же вы получите от меня первые инструкции – сказал хромой напоследок.

Потом ночью он снова не мог уснуть. Напряжение, державшее его вовремя этой трудной для него встречи, не отпускало хромого вплоть до самого утра. Стоило ему закрыть глаза, как перед его мысленным взором возникал Черный Человек. Он то целился из пистолета прямо в сердце хромого, то возвышался над ним огромной тенью без лица, то надвигался на него так, как-будто хотел втянуть слабое дрожащее тело хромого в свою собственную сущность. Схватившись за голову обеими руками, он сел на кровати и бессмысленно покачиваясь, начал бормотать какие-то бессвязные слова. Так он просидел всю ночь и только, когда в окне показались первые признаки рассвета, хромой скрутился калачиком и уснул.

Он будет спать всего три часа. В 9-00 он зайдет в бар. Постукивая тростью, направится к столику, за которым уже будут ждать Торопцов и его юрист. Он сдержанно поприветствует обоих и присев на свободный стул, сразу же примется писать свою фальшивую расписку, гарантирующую несуществующее вознаграждение. С невозмутимым выражением лица он будет наблюдать, как под ней ставит свою подпись юрист.

Уже вечером этого же дня хромой продолжит свою чудовищную игру с Эммой.

 

Глава 16

За окном шел сильный дождь. В ночной тишине казалось, что он барабанит по отливам особенно громко. Из соседней комнаты ему в унисон каждый час доносилось тик-так-дон-дили-дон-тик-так и сидевшему на кухне за столом Сергею представлялось, как по кругу двигаются в зеркальном отражении две танцующие фигурки.

Листая потрепанные странички дневника ювелира Добролюбова, он обнаружил, что вся содержащаяся в нем информация зашифрована. Вся кроме той, что была в небольшом письме, адресованном его покинутому сыну. Читая его, Сергей последовал примеру Дмитрия Васильевича и начал аккуратно переписывать письмо современным русским языком. Так Эмме будет легче понять всё, что хотел сказать её предок. Сегодня днем они вместе уже начали эту работу, но потом Эмма предоставила выполнить её Сергею, видя с каким интересом, он увлекся всей этой историей.

Сидя за чашкой горячего кофе, он то и дело прерывался, раздумывая над тем, что было написано в письме и глядя на блестевшие на оконном стекле капельки дождя.

«Я пишу эти строки, сынок, с мольбою о прощении.

Мы стояли в тот день на палубе большого корабля, отплывающего к далеким берегам. Николенька – брат твой все время плакал и дергал маму за юбку. Ольга Федоровна мало внимания обращала на него, а также, казалось, не замечала суеты вокруг. Рядом толкались люди, стремившиеся уместить свои вещи в специально отведенные для этого ящики, корзины, мешки. Но она все смотрела на быстро удаляющуюся полоску земли. Там оставалась Франция. Но даже не это важно. Оставалась в прошлом родина, объятая революционным пожарищем. Там мы покинули тебя больного и потерявшего так много сил, что пережить столь длительное путешествие в душном переполненном вагоне, увёзшем нас в Париж, ты не смог бы. Не говоря уж о последующим плавании через Атлантику. Я видел душевный надлом моей Ольги, принявшей тяжелое решение спасти только одного из своих детей. Иначе не пощадили бы нас всех. В неоплатном долгу всегда мы будем перед семьей рабочего моей ювелирной лавки. Всю жизнь Ольга Федоровна потом молила Бога о прощении, хотя так и не нашла утешения в этой мольбе. Также, как не нашел его и я.

Уже много лет, как мы живем в Мексике. Она не сразу приняла нас и даже теперь я все еще чувствую себя здесь чужим. Наверно Николеньке легче будет. Он еще маленький совсем.

Сентиментальным я стал вдали от Родины. Она часто снится мне по ночам. Снятся наши леса и церковь, где я впервые увидел Олю. Она совсем юной тогда была. Я помню, как она держала горящую свечу у лампадки и смотрела на икону Богородицы. До сих пор я вижу её лицо: красивое, спокойное. Она шептала слова молитвы и мне казалось, что я узнаю лик Девы Марии.

Тогда я боялся даже надеяться, что вскоре в этой церкви состоится наше венчание.

А еще я скучаю по зиме. Помнишь, как у Пушкина: «Вот север, тучи нагоняя, дохнул, завыл – и вот сама идет волшебница-зима, пришла, рассыпалась клоками, повисла на суках дубов, легла волнистыми коврами среди полей вокруг холмов». Какие катания на санях мы устраивали в рождественские дни! Тогда тройка прекрасных коней уносила нас в метель, и я любил звонкий смех моей Оленьки. Любил её раскрасневшееся от мороза лицо и тонкую фигурку в белоснежной шубке.

А еще любил, когда долгими вечерами она пела для меня романсы. Её голос походил на хрустальный перезвон колокольчиков.

А в другие дни мужчины ездили на охоту. Ольга не принимала её и всякий раз, когда я окруженный сворой нервных борзых готовился в дорогу, она говорила: «К чему это? Как это жестоко – загонять голодных измученных зайцев и косуль, да стрелять в замерзающих птиц! Побойся Бога!» Я целовал её в щеку, но в такие минуты она не любила меня.

А потом с разницей в год родились ты и Николенька. Счастью нашему не было конца! Вы осветили собой дом. Да, что дом? Казалось, светлее стал целый мир! Тогда в подарок жене я заказал немецкому мастеру особенные часы.

В Новогрудском уезде на высоком холме, окруженном земляными валами и рвом с водой, сохранились руины замка. В комплекс некогда входил и храм, построенный на месте древней святыни. На камнях ее высечена схема петроглифов, символизирующая представления древних людей о тайнах времени. Ах, как бы я хотел постичь эти знания, чтобы хоть на мгновение увидеть свою Родину.

Не однажды ходил я в экспедиции в храм. Один из петроглифов потом я предложил Гансу Урбану, в качестве рисунка циферблата. Знай, сынок, что эти часы навсегда должны остаться в нашей семье. Я завещаю передавать их из поколения в поколение, с тем, чтобы никогда не прервалась связь наша друг с другом, куда бы в будущем каждого из нас не забросила жизнь. Эти часы бесценны, поскольку созданы в согласии с древними знаниями. В них заложена таинственная сила, способная беречь тебя и время твое. Видел я, как отражаются они в зеркалах. Увидишь и ты. Увидишь и станешь лучше понимать себя, так как покажется тебе однажды душа твоя. Без самообмана, без прикрас. Как мне хочется верить, что не испугаешься ты того, что истинно, что глубоко, что есть твое! Как мне хочется верить, что вырос ты Человеком, которому не страшно заглянуть в собственное зазеркалье.

 Жена моя умерла с твоим именем на устах. И я молю о прощении, сынок. Бесконечно опечален я тем, что никогда не увижу тебя. Почитай Петровых, как отца и мать своих. Перед ними я в неоплатном долгу.

Сказано Апостолом Петром во втором соборном послании своем: «Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию. … И долготерпение Господа нашего почитайте спасением…»

Молю я Бога о долготерпении. Молю о том, чтобы не вырос ты безбожником, ибо самому довелось увидеть мне, как взрывали церковь нашу. Ту, где мы с Олей венчались, где крестили тебя и Николеньку. Видел я, как рушится стена и расколовшиеся кирпичики разлетаются в разные стороны, видел, как покосился купол с крестом, и со звонницы снимали колокола. Еще навсегда в моей памяти останется старый священник, ползающий на коленях под опасно нависшей полуразрушенной взрывом стеной и трясущимися руками собирающий куски кирпичей. Кто-то хотел прогнать его, но увидев в глазах слезы, все-таки не решился. А еще в глазах его был страх.

Те новые, взявшие власть, не признают Бога. Ты будешь жить в их мире и возможно проникнешься новыми идеями. Я уже стар. Знаю, что на религиозной почве было пролито крови не меньше, чем во всех других войнах и революциях вместе взятых. Давно я запутался в себе, в людях, в мире нашем сложном. Возможно Бог сложнее всех наших представлений о нем? Может быть и впрямь религия – это опиум? Только вижу я глаза того священника, собирающего куски кирпичей. И пусть наше видение Бога наивно, ибо не Он нас создал по образу и подобию, а мы Его. Мало пока мы знаем о мире и о себе. Понял я это, когда бродил среди камней древнего храма. Когда ощутил в них таинственную силу времени, соединившую тонкой нитью души его древних хранителей с нашими душами. Ведь не существует пропасти между нами в века и тысячелетия, ибо сказано: «у Господа один день, как тысяча лет и тысяча лет, как один день». Многое непостижимо, недосягаемо, сокрыто. Истина так глубока, что едва ли когда-нибудь мы сумеем постичь её. Я думаю, что, даже закончив здесь свои мытарства, мы не сможем познать её во всей полноте и ясности. Но необходимо ли нам это? Быть может, требуется от нас не больше, чем стать Человеком? Я не знаю много это или мало, но иногда мне становится страшно от того, что видел я в собственном зазеркалье.

Мой путь был извилист и труден. Изгнанный из своей страны, я все начинал сначала в чужих краях. Я привыкал к трудностям, к лишениям, учился понимать новые реалии, как маленький мальчик, делая первые робкие шаги. Я учился жить. И я тосковал по Родине и по тебе.

Но как бы глубока не была моя печаль, я знаю одно – «Щит времени» связывает нас прочной нитью.

Храни тебя Бог, сынок! Пока живу, я помню тебя!»

Сергей отложил ручку в сторону и посмотрел в окно, за которым все еще шел дождь. Читать дневник дальше будет сложнее, ибо этим обращением к сыну начиналась и заканчивалась незашифрованная часть текста. Сергей понимал, что путь к прочтению скрытой информации лежит в этом маленьком письме.

«Надо еще раз внимательно перечитать его» – подумал он, сделав глоток невкусного, давно остывшего кофе. Поморщившись, он выплеснул его в раковину и щелкнул чайник.

Тик-так-дон-дили-дон-тик-так.

Часы в гостиной пробили полночь. Сергей вошел туда и, не зажигая свет, долго смотрел на стрелки, соединившиеся на цифре двенадцать. Выполненные в виде двух танцующих фигурок, они словно слились воедино, как если бы в любви слились двое. В этот миг Сергей заглянул в зеркало (Эмма настояла на том, чтобы непременно повесить его так, как это было всегда) и показалось ему, что видит он себя с книгой в руках. На черной обложке хорошо заметен крест. А за спиной отражаются часы, и петроглиф циферблата кажется нечетким плавающим. И вдруг Сергей понял: книга с крестом есть Библия. Добролюбов зашифровал дневник, воспользовавшись вторым соборным посланием Апостола Петра. Ведь на него он указал в письме к сыну.

Почувствовав воодушевление, Сергей тут же хотел заняться расшифровкой записей, но внезапно в зеркале увидел отражение Эммы. Двигаясь плавно как-будто в танце, она, казалось, приближается к нему, а стрелки часов позади нее отсчитывают время назад, в прошлое. Сергей обернулся. Эмма неподвижно стояла в дверях в одной ночной рубашке и босиком.

– Мне приснился ты – сказала она и только потом подошла ближе.

Они долго стояли, обнявшись и смотрели, как за окном идет дождь. Говорить не хотелось. В эту ночь Сергей впервые прикоснулся к тайне отраженных часов. Вначале он попробовал объяснить странные видения исключительно собственным воображением, но потом вспомнил слова её предка из письма: «Видел я, как отражаются они в зеркалах. Увидишь и ты. Увидишь и станешь лучше понимать себя, так как покажется тебе однажды душа твоя. Без самообмана, без прикрас».

Еще слышалось Сергею, словно из глубины прошлого столетия: «Эти часы бесценны, поскольку созданы в согласии с древними знаниями и верованиями в Высшую Истину, частью которой являемся мы тоже. В них заложена таинственная сила, способная беречь тебя и время твое».

 Сергей в этот миг подумал о том, что Эмма должно быть очень похожа на свою прапрабабку Ольгу Федоровну. Во всяком случае, читая письмо, он поймал себя на мысли, что образы этих двух женщин сливаются для него в один. Эмма и раньше почему-то казалась ему чуждой своему веку. Она говорила иначе, танцевала иначе, смотрела на мир иначе, чувствовала иначе. Она не умела жить на бегу, как того требует сегодняшний день. Любила глубоко, но свою любовь выражала сдержанно. Она не устраивала сцен страсти или ревности, не бросалась словами, ничего не требовала и ни в чем не упрекала. Но был в ее характере стальной стержень. Сергей почувствовал его сразу, когда увидел ее танцующей. В наш век она как-будто ворвалась со сцены императорского театра. В легкости Белой Птицы, как называли ее музыкальные критики, он угадывал силу воли, словно высеченную из камня. Такой же наверно была её прапрабабка: пела романсы голосом подобным звону хрустальных колокольчиков и спасала от гибели одного из своих сыновей, обрекая себя на вечную разлуку с другим.

Увидев в зазеркалье видение танцующей Эммы, Сергей понял, что в нем и заключается глубина его души. Целуя её, он чувствовал мягкость. Ему виделось, как стоят они перед алтарем в такой же маленькой церкви, как описал в дневнике Добролюбов.

Стрелки часов в отражении шли назад, отсчитывая мгновения, возвращающиеся в прошлое. И может быть, время действительно движется по кругу и уже на его новом ветке Сергею и Эмме предстоит держать в руках венчальные свечи? Ведь не исчезают судьбы бесследно в веках, а повторяются снова и снова. Их миг недостающий, миг конечный становится началом живущих вслед, и не украсть, не попросить его нельзя. Миг наш отныне.

Однако вечность тонкой нитью всегда будет связывать эти две точки: конец и начало.

(Продолжение следует)

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка