Комментарий | 0

Меланин (окончание)

 

 
            На следующий день, с головой, все еще звенящей от ночного кошмара, Антон уселся перед компьютером. Когда-то давно, в самом начале, он сознательно предпочел клавиатуре бумагу и шариковую ручку – работа программиста и без того предполагала ежедневное многочасовое разглядывание монитора. К тому же последующий набор рукописного текста отнюдь не являлся бездумной механической работой, напротив – полноценной первой правкой романа. Но сейчас, в сложившихся обстоятельствах, такие старомодные изыски лишь непозволительно замедляли процесс – счастливый брак качества с объемом если и был в принципе возможен, то уж точно не в пространстве здешней размерности.
            Оказалось, однако, что писать сразу на компьютере не так-то и просто. Деревянные, неповоротливые пальцы элементарно не поспевали за течением разогнавшейся мысли, и часто Антону приходилось надолго останавливаться посреди очередного предложения, чтобы подыскать достойную альтернативу его бесследно исчезнувшей концовке. Через пару часов изнурительных попыток догнать самого себя Антону пришлось сделать перерыв – у него болело все тело и раскалывалась голова, словно организм его продирался через неведомую современной токсикологии, но весьма и весьма болезненную ломку. Стоцкий, впрочем, назвал это нормальным процессом превращения любителя в профессионала. Он же посоветовал установить на компьютер небольшую программку, которая по первым набранным буквам предлагала несколько вариантов окончания слова. Поначалу Антон еще путался и сбивался, нередко все предложенные варианты его не устраивали, и приходилось самому печатать слово целиком. Но со временем – то ли он приспособился к программе, то ли сама программа успешно обучилась, подстроилась под него – только первое же слово в выпадающем списке возможных продолжений, как правило, и оказывалось самым подходящим.
            Скорость набора заметно возросла, и вскоре мысли уже не могли ускользать от Антона столь же проворно и безнаказанно, как прежде. Один раз ему даже удалось сравняться с потоком сознания, и в эти несколько мгновений полной и окончательной остановки какого-либо внутреннего движения Антон впервые осознал свою абсолютную непричастность к создаваемому тексту – в самом деле, какое отношение ко всему происходящему мог иметь неистово бьющий по клавишам истукан, единственной функцией которого было всасывание густого сюжетного вещества из синопсиса и разбавление его до приемлемой для среднестатистического читателя концентрации.
            Это удивительное отслоение от реальности длилось считанные секунды – поток сознания не обладал ни постоянной скоростью, ни определенным направлением, и в конце концов Антон неизбежно вывалился из него, вновь обнаружил себя перед компьютером, торопливо фиксирующим на экране теснящиеся в голове образы и мысли. Видение исчезло, оставив после себя терпкий привкус ненароком подсмотренного знания. И еще беспокойство. Которое по-настоящему проявило себя только поздним вечером, когда он выключил компьютер и в сладостном предчувствии перезревшего внутри сна вытянулся во весь рост на кровати. Сон действительно пришел и достаточно быстро: Антон, в последние мгновения бодрствования почувствовав, как странно онемели его губы, успел лишь в полудреме провести по ним подушечкой указательного пальца. Затем был черный промежуток – непрозрачный, душный и оглушительно пустой.
            Посреди ночи он открыл залитые влагой глаза, судорожно ощупал свое дрожащее тело. Все вокруг было мокрым от пота; пот был повсюду – нижнее белье, простыня, одеяло, подушка – все пропиталось слегка маслянистой на ощупь, успевшей остыть жидкостью. Антон провел языком по вконец онемевшим губам, превозмогая дрожь, поднялся, отыскал термометр: 35.2. Заставил себя переодеться в сухое, неловкими спотыкающимися движениями кое-как перестелил кровать. Забрался под одеяло, закутался в него с головой, стараясь как можно скорее согреть, успокоить свое дрожащее, почти трясущееся от озноба тело. Он так сильно ждал, когда навалившееся на него через сухую простыню одеяло принесет наконец волну нутряного тепла и покоя, что совершенно пропустил момент, когда снова заснул. И очнулся только под самое утро, толчком, вернее, как ему показалось, прошедшей через все его тело судорогой. Очнулся в таком же точно виде, что и в первый раз – прилипшее к телу белье, квадратные метры промокших насквозь простыней, чуть ли не хлюпнувшая, когда он поднимался, подушка. Казалось невероятным, совершенно необъяснимым, как может тело выделять столько пота. Даже не пота – это была уже просто вода, слегка солоноватая на вкус, но – вода. Без какого бы то ни было запаха, словно в организме закончилась животная отдушка, обращающая воду в пот, опасность в инстинкты, а голод – в слюну. Словно все его сальные железы разом опустели, а кожа… Внезапно он понял – кожа. Все дело в его коже. Это кожа стала вдруг проницаемо-тонкой, и тело – кто в наши дни не знает, из чего состоит тело? – свободно выходит, вытекает через поры наружу. Ему нужна ванна, заполненная до краев теплой прозрачной водой ванна: остановить его воду может только другая вода. Эту мысль он додумывал уже на полу в ванной комнате, прислонившись спиной к кафелю стены и внимательно рассматривая свои ладони. Ладони заставили его забыть обо всем. Такими он еще не видел свои ладони. Кожа на них, если и не исчезла окончательно, то стала совершенно бесцветной и тонкой, тревожно-голубыми жилками проступили на ладонях кровеносные сосуды. Он вдруг понял, что так и будет выглядеть его тело в морге, когда в присутствии понятых взломают дверь, составят протокол и опечатают квартиру, но страх, так и не успев по-настоящему раскрыться, уступил место удивлению. Удивительному пульсирующему переплетению голубых ниточек разной толщины, замысловатой сеточке выточенных кровью потайных ходов, отпечатку судьбы, все это время скрытому под грубой, в уродливых бессмысленных складках кожей ладоней. Какая ограниченность, какая неимоверная глупость думать, что именно в этих складках, линиях и просто ороговевших трещинах скрыто какое-то там тайное знание, пророчество или даже судьба! Нет, судьба глубже, всего на пару миллиметров, но глубже, голубым драгоценным переплетением соединяет она в себе будущее с прошлым, делает ненастоящее настоящим. А настоящее – тонким, словно кожа на ладонях, и хрупким, как сон человека, задремавшего в изнеможении на кафельном полу ванной комнаты.
 
            Последующие дни Антон занимался тем, что пил воду и старался ни о чем не думать. Тем более что обрывки воспоминаний, зажатые между тяжеленными глыбами сна, казались ему теперь все менее и менее реальными, а неослабевающая жажда, с которой организм торопливо восполнял потерянную между простынями жидкость, и вовсе действовала умиротворяющее – чем больше воды он выпивал, тем меньше оставалось. Поток мыслей как-то сам собой выровнялся и стал заметно медленней, существенно облегчая Антону жизнь. Он стал печатать по многу часов кряду, практически без остановок, в глубине души удивляясь самому себе, – работа эта начинала приносить ему удовольствие. Ему нравилось чувствовать себя этакой отлаженной, исправно работающей машиной, печатающим механизмом, своего рода литературным ткацким станком, неутомимо вырабатывающим из разрозненных сюжетных нитей узорчатое романное полотно. Узор, правда, не поражал воображения своими изгибами, но чего требовать от машины, от механизма, пусть и столь совершенного, как Антон? Зато он теперь спал по ночам, беспробудно и с ощущением хорошо сделанной работы, с облегчением раскинув по разные стороны тела свои гудящие от клавиатуры руки. И никакой Стоцкий больше не тревожил его своими сомнамбулическими появлениями, так похожими на приступы внутреннего беспокойства. Стоцкому сейчас было элементарно не до этого, Стоцкий судорожно, из последних сил пытался удержать на плаву свое стремительно дряхлеющее реноме, но – как это часто случается на последней сотне страниц детективного романа – расследование запуталось окончательно и бесповоротно, и внезапно проснувшаяся в Антоне прыть, с которой он эти страницы дописывал, застала Стоцкого врасплох. Наблюдая за предсказуемыми и неловкими потугами когда-то пугающе главного героя, Антон не без злорадства думал о том, что литературные персонажи ничем не лучше обычных людей – так же живут себе, ни о чем, так же транжирят года и минуты, априори представляя себя бог знает кем, нескончаемым и всепребывающим, и не подозревают даже, что вот эта вот книга, эта обложка и эти три сотни страниц под ней, вполне могут стать последним, что у них (да и от них) осталось. Когда-то ведь эта серия детективов должна закончиться. Кто-нибудь видел в продаже бесконечные книжные серии? А, Стоцкий? Ты видел? Чего молчишь?
            Так и не дождавшись ответа, Антон решил, что на сегодня хватит, – сохранил файл, закрыл текстовый редактор и выключил компьютер. И заснул, едва только залез под одеяло и выдохнул из себя затерявшиеся в груди остатки сюжета.
            А утром.
            Утром он уже сожалел о выплеснувшемся из него накануне ядовитом злорадстве, летучие свойства которого, очевидно, не разбирали имен и фамилий, не помнили родства и слышать не слышали об авторском иммунитете. Утром он сидел на краю помятой, незаправленной кровати и с оторопью рассматривал собственные руки. За ночь на девственно чистой, не знавшей даже иглы для взятия крови внутренней стороне локтевых сгибов появились три пятна – округлой формы, коричневого, точно загар, цвета. Самое крупное было размером с жетон метро. Впрочем, у Антона не было при себе жетона, а пятна от получасового рассматривания, казалось, еще больше увеличились в диаметре. Не зная, что со всем этим делать, Антон после недолгих и довольно легкомысленных размышлений решил не делать ничего. Дежурно посетовав на отсутствие у него медицинского образования, он вернулся к роману. Писалось ему все также легко и свободно, но в середине дня Антон обнаружил на локтевом сгибе новое, в общей сложности четвертое пятно – оно было немного больше предыдущих и, видимо по причине своей относительной молодости, выглядело слегка красноватым.
            Больше к рукописи он в тот день не притронулся. Вместо этого несколько часов просидел в интернете, смешавшись с многоголосой толпой пораженных самыми невероятными недугами дилетантов, которым другие дилетанты, понаглее и поначитаннее, на пальцах объясняли захватывающие возможности дифференциальной диагностики. Но поскольку ни те, ни другие не имели ни малейшего представления о медицине, у Антона осталось ощущение, что все это время он разговаривал сам с собой. Перед сном Антон с опаской еще раз взглянул на руки – свежее сегодняшнее пятно затянулось насыщенно коричневым загаром, но новых пятен больше не появилось. Не появились они и на следующее утро, и это отчего-то Антона не только обрадовало, но и успокоило, словно отсутствие новых пятен каким-то чудесным образом объяснило уже существующие. Умиротворенный, он включил компьютер и вернулся к роману. И всего через пару часов заработал еще одно пятно. Оно было больше, чем предыдущие, неправильной формы, красновато-коричневого цвета. На сгибе правой руки, там, где оно появилось, пятно слегка налезало на два уже имевшихся участка кожи с измененной пигментацией, отчего локтевой сгиб приобрел узнаваемый леопардовый паттерн.
            Внутри Антона словно выключили свет, и последующий десятиминутный ступор он провел в темноте. Затем электричество дали вновь, но лампы в голове светили как-то матово и тускло. Антон осторожно, будто резкие движения могли спровоцировать дальнейшее изменение пигментации, встал из-за стола, прошел в прихожую и, заботливо надев на себя, как на негнущийся хрупкий манекен, верхнюю одежду и обувь, вышел из квартиры. Во дворе он уступил узкую подъездную дорогу новенькому микроавтобусу с затемненными стеклами и зеленой полосой с надписью "Служба судебных приставов", по широкой дуге обошел группу местных собачников и, выйдя на проспект, направился в издательство. Его действия вряд ли были осознанными, по крайней мере, механическая размеренность ходьбы и едва реагирующий на внешние раздражители взгляд не особенно старались в этом переубедить. Но для самого Антона его поведение, видимо, совсем не выглядело чем-то нелогичным и странным, ибо, даже уткнувшись в величественное здание аннулированных десятилетие назад бань, ему так и не пришло в голову задаться вопросом, отчего в сложившихся обстоятельствах он очутился здесь, а не регистратуре районной поликлиники.
            Охранник внизу его не узнал. Он тоже не узнал охранника, он никогда не встречался с этим близким к идеалу выставочным образцом гармонического телосложения, с лицом, слегка подпорченным службой в частях специального назначения. Тем не менее, Антон воспринял это как дурной знак. С тяжелым сердцем он поднялся на второй этаж и без стука вошел в приемную главного редактора.
            Секретарша при его появлении долго не могла выбрать какое-то определенное выражение лица из своего обширного арсенала, и Антон, наблюдая за ее смятением, понял, что она его тоже не помнит. Пора было брать инициативу в свои руки. Антон назвал себя и вежливо, но твердо озвучил безотлагательную необходимость увидеть главного редактора. Это привело секретаршу в чувство, она бросила тревожный взгляд на дверь в смежный кабинет, лицо ее осветилось деперсонифицированной доброжелательностью, которую она, правда, почти сразу немного убавила, из чего Антон догадался, что она все еще не вполне представляет, с кем разговаривает. "Геннадий Сергеевич сейчас занят, у него встреча. Когда он освободится, я узнаю, сможет ли он сегодня вас принять". Несмотря на выхолощенный бюрократический тон, эта фраза показалась Антону не слишком вежливой – сказанное не только не предполагало хотя бы гипотетической возможности его сегодняшней встречи с редактором, секретарша даже не предложила ему остаться на время ожидания в приемной. Антон демонстративно медленно подошел к кожаному дивану для посетителей и уселся напротив секретарши. Какое-то время они неподвижно смотрели друг на друга, но тут дверь кабинета редактора отворилась и в приемную, пошатываясь, вышел высокий худой человек с вытянувшимся, побелевшим лицом и остекленевшими, направленными куда-то внутрь глазами. Из-за спины человека, со словами "Аделаида Григорьевна, шестьдесят пятый, пожалуйста" появился главный редактор. Он хотел было сказать что-то еще, но осекся на полуслове, увидев в приемной Антона. Антон пружинисто вскочил с дивана и в два широких шага оказался перед редактором. Редактор пожал плечами и, пропустив Антона мимо себя в кабинет, переглянулся с секретаршей. Та указала пальцем себе на переносицу – лицо редактора на секунду окаменело, он торопливо снял очки, убрал их в карман, и только после этого вернулся к себе в кабинет.
 
            – Что, неужели закончили уже? – вяло поинтересовался главный редактор, когда Антон уселся напротив него.
            – Нет, – после неожиданной для самого себя паузы ответил Антон, – он только сейчас осознал, насколько глупо он выглядит, придя сюда, а не на прием к терапевту, – где-то семьдесят страниц осталось…
            В кабинете наступила тишина. Главный редактор выжидающе смотрел на Антона, выставляя в пространстве между ними гигантские вопросительные знаки и всем своим видом показывая, что поскольку не он является инициатором встречи, хочет того Антон или нет, ему придется надеть на себя майку лидера. Тем не менее, видя на глазах прогрессирующее замешательство собеседника, редактор вздохнул и заговорил вновь:
            – Антон, я уже говорил вам, мы не выплачиваем аванса не издававшимся у нас авторам…
            На этих словах Антон очнулся, чуть ли не физически стряхнул оцепенение. Затем медленно, словно во сне, встал, снял с себя куртку, стянул через голову свитер, и, оставшись в желтой футболке с крупной, во всю грудь, трехполосной эмблемой, выставил обе руки локтевыми сгибами наружу, став похожим на пришедшего с повинной пациента наркологического диспансера. Редактор молча смотрел на открывшуюся картину, на лице его не отразилось ничего из того, что рассчитывал увидеть Антон. Наконец он снова вздохнул, шумно, полной грудью, и произнес:
             – Да-а. Вот уж воистину, авторы – точно дети. А начинающие авторы – маленькие дети. Вы что, действительно думаете, что я с рождения сижу в этом кабинете? Что я всю свою жизнь был главным редактором?
            На этих словах он расстегнул пуговицу на правом манжете и неторопливо закатал рукав рубашки. Все предплечье, начиная от запястья, локтевой сгиб, плечо – все было сплошь покрыто коричневыми пятнами разной формы и разного размера.
            "Это уже не леопард, это…" – подумал Антон, медленно опускаясь на стул.
            – Есть методы, – прервал его размышления редактор, – и довольно эффективные. Химический пилинг, например. А вообще – пока не затронута кожа лица или шеи, говорить, по-моему, в принципе не о чем.
            Он как ни в чем не бывало принялся раскатывать рукав обратно. Антон последовал его примеру и надел свитер.
            – Год за годом, каждый год, поверьте, я повторяю одно и то же молодым людям, вроде вас. И всякий раз не перестаю удивляться – откуда берется вот эта вот святая уверенность в собственной избранности? Чистая, ничем не замутненная вера в то, что можно жить в этом мире, дышать его воздухом, и в то же время не принадлежать ему, игнорировать его законы, отказываться видеть вокруг себя совершенно, казалось бы, очевидные вещи. Ведь все в этом мире имеет свою цену, за все, абсолютно за все приходится платить – так или иначе, рано или поздно – и все платят, хотят они этого или нет. И только вы так долго считали себя исключением из всех известных правил, чем-то выходящим за рамки, чем-то особенным, что теперь, когда вдруг выясняется, что это не так, вам кажется, будто мир вокруг вас закачался и вот-вот рухнет. А мир как стоял, так и будет стоять – это у вас появилась в ногах внезапная слабость. Это у вас в словарном запасе наконец появилось неведомое ранее понятие "издержки профессии". Вы думаете, вот это вот проблемы у вас? Вот это вот? Вот эти несчастные пигментные пятна?
            Редактор усмехнулся. Затем снял трубку с телефонного аппарата, нажал одну из кнопок и сказал: "Аделаида Григорьевна, Германа попросите зайти ко мне, пожалуйста. Да, прямо сейчас".
            – Я не говорил вам, да, в общем-то, и не должен был… У нашего издательства есть филиал в Штатах, где нам за несколько лет кропотливой работы удалось создать достаточно успешный литературный проект – это опять же серия детективных романов коллективного авторства, только на английском. Мы сотрудничаем там с двумя нашими бывшими соотечественниками, которые уже много лет работают в известных американских издательствах. Прекрасно ориентируясь на местном рынке, они составляют для нас синопсисы, мы же со своей стороны набираем здесь людей соответствующего образования и квалификации, которые пишут тексты романов – сразу по-английски, как вы понимаете. Затем романы поступают к литредактору-носителю языка, он доводит их до ума, и мы их издаем. В Штатах.
            Антон рассеянно слушал редактора, даже не стараясь особенно понять, к чему тот клонит, – слишком свежо еще было недавнее видение собственного будущего: пятнисто-грязная, практически полностью изменившая пигментацию рука.
            – Между прочим, во многом за счет коммерческого успеха этой заокеанской серии нам и удалось остаться на плаву в разгар кризиса…
            В этот момент в дверь мягко постучали, и в кабинет беззвучно вошел светловолосый человек в пиджаке и джинсах. Антон повернул голову, и в первую секунду ему показалось, что сначала в воздухе соткались необычно крупные глаза, рельефные носогубные складки и едва намеченная линия губ. И только затем, словно неохотно догоняя все время норовящие ускользнуть черты, овально материализовалось лицо со всеми своими непременными атрибутами вроде щек, подбородка, надбровных дуг и тревожного беспокойного взгляда.
            – А, Герман, заходите.
            Человек подошел к столу редактора и остановился. Ощущение зыбкости, приблизительности облика вошедшего в кабинет человека еще больше усилилось.
            – Это Герман, – сказал редактор, – потомственный филолог, чуть ли не в третьем колене… – на слове "колено" Германа передернуло, и редактор, заметив свою оплошность, кашлянул и заговорил быстрее, – Герман – один из тех, кто работает над детективами для американской серии. А это Антон, присоединился к нам пару месяцев назад.
            Герман встретился бесцветным взглядом с Антоном, они обменялись сдержанными кивками.
            – Герман, я извиняюсь, что приходится снова к вам обращаться – на этой неделе словно эпидемия какая-то…
            Герман вздрогнул, его лицо опять подернулось страдальческой рябью.
            – Геннадий Сергеевич, вы же знаете…
            – Я знаю, Герман, знаю. Но и вы войдите в мое положение – что я могу поделать? Просто как прорвало всех на этой неделе.
            Герман еще раз посмотрел на Антона, перевел взгляд на редактора и вздохнул. Затем покорно ссутулился и снял с себя пиджак, оставшись в белой рубашке с короткими рукавами. Почти вся его правая рука – от запястья вверх – была скрыта под эластичным бинтом. Герман нащупал конец бинта и несколькими быстрыми движениями размотал его. Затем приподнял руку повыше, чтобы зрителям удобнее было на нее смотреть, и, не скрывая брезгливости, отвернулся. Антон почувствовал мгновенную легкость в руках и ногах, все его тело заполнила обморочная, тошнотворная невесомость.
            Эластичный бинт на руке Германа скрывал полное отсутствие кожи. Тугие, сложно организованные пучки темно-красных мышц непрерывно подергивались и сокращались, делая руку похожей на ожившую иллюстрацию анатомического атласа. Но то, от чего по-настоящему было не оторвать взгляда, располагалось на локтевом сгибе. Там бесцветной, неразличимой для глаз была не только кожа, но и сама мышечная ткань, так что можно было отчетливо видеть только две желтоватые кости, бессуставно сходящиеся в локте. Да еще причудливо разветвленную, подрагивающую сеточку голубоватых кровеносных сосудов, похожую на висящую в воздухе трехмерную голограмму.
            Антон оглушено молчал.
            Сквозь руку Германа были без труда различимы случайные подробности обстановки – угол стола, часть книжного шкафа, покрытый ламинатом пол, упавшая на него зеленая пластмассовая скрепка.
            – Видите, Антон, – где-то далеко, на самой границе восприятия, возник негромкий голос главного редактора, – Вот это вот проблемы у людей. Настоящие проблемы. А вы говорите – меланин…
Последние публикации: 
Рудит (24/10/2012)
Меланин (20/08/2012)
Меланин (15/08/2012)
Земфира (23/04/2012)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка