Комментарий | 0

Тысяча вершин III – IV

 
 
 
                            А. Аксинин. Лист из серии «И ЦЗИН», 1985. Офорт
 
 
 
 
 
Часть III
 
Всё происходит не по воле, но от боли,
По крайней мере, в высших сферах духа.
Я это вычитал у Кьеркегора.
Когда поверх других вопросов
                                         крик «Доколе?!»,
Когда мольба, как шпиль,                                                                  505
                                         Небес пронзает брюхо,
Когда безмолвствуют и келья, и агора,
 
Дух прорывается сквозь ропот de profundis:
Иов, змеясь, алкает благодати,
Сократ твердит, что истина – в цикуте,
Сенека, словно двери в Unus Mundis,                                               510
Вскрывает вены на пиру порочной знати,
И светит свет во мраке мерзости и жути.
 
Так пропасть обращается в вершину,
Так сон возлюбленных венчает нега смерти,
Так все вершится – не по воле, но от боли.                                                 515
Лишь тот, осилив времени стремнину,
Не сгинет в бесконечной круговерти,
Кто примет боль и скорбь земной юдоли.
 
Болит так сердце только на вершине.
 
Болит в паху, меж ребрами, подмышкой…                                                 520
 
Подмышкой – книжка,
А под книжкой – мышка.
Мышка – камыш.
Сидишь в своем домишке
И, как нашкодивший мальчишка,                                                      525
Молчишь.
В себе ковыряешься вилкой,
Пытаешься вычерпать ложкой,
Но не чувствуешь аппетит.
В голове, как и прежде, опилки,                                                        530
Да скребутся на душе кошки,
И не скажешь точно, где болит…
 
Боль растекается по руке,
По тонким скрюченным пальцам.
В этом ярко-рыжем смешном парике                                                          535
Больше на клоуна, чем на страдальца
Я, должно быть, похож.
Охватила дрожь,
Застучало в висках, загудело…
Боль заполнила все. Ну что ж!                                                           540
Я и не вспомнил бы, что у меня есть тело,
Если бы оно так не болело…
 
А бывало, весь ужас истории умещался, –
Потоп и Содом, Валтасаров пир и Голгофа, –
На кончике нерва, как, если вспомнить Паскаля,                              545
На лапке клеща помещается универсум.
 
И прислушиваясь к своей нестерпимой боли,
Различал я рев Иерихонских труб,
Видел разрушенный город, выжженное поле
И под небом простертый окровавленный труп. –                                       550
Так в чаду и разгуле фантасмагорий
Болел, умирая, мой зуб.
 
Боль может возвращаться монотонно,
Кружить в миноре, как шопенова баллада,
Быть несговорчивой, как недотрога.                                                  555
И вновь назад в смесительное лоно
Вливаться, тихой теплиться лампадой
И тенью брошенной шататься по отрогам.
 
Живот болит. В него Поэт убит,
О чем поведала цветаевская проза:                                                    560
Поэт есть тот, кто был убит в живот.
(Цитату переврал, см. «Мой Пушкин»).
 
Живот несыт, живот урчит, живот болит.
Из боли в животе слагаю песни
Не головой, не сердцем – животом.                                                   565
Там, где живот, во мне поэт живет,
Пленяет дам и погибает на дуэли.
Поэт не спит. Поэт бузит. Поэт убит.
 
Дантес с Мартыновым стрелялись холостыми.
Нет, первый был женат, второй был холост.                                    570
Дуэль их шумно обсуждалась в прессе,
Хотя была похожа на кривлянье.
Один царапиной отделался, другой
И вовсе вышел из воды сухой.
Они друг к другу не питали неприязни. –                                          575
Зато всем сердцем ненавидели поэтов,
И эта ненависть была их общей страстью,
А перепалка – лишь забавой, показухой,
Рассчитанной на дам и папарацци.
 
Изнанка боли – это блажь и фальшь,                                                          580
Ложь во спасенье, самооправданье,
Тупое ржанье, упованье на «авось».
 
Лицом к лицу лжеца не увидать.
 
Ни на дуэли, ни на очной ставке,
Увы, до самой сути не дойти.                                                             585
Не докопаться до нее в архивах,
Не выцедить из бредней очевидцев…
Неужто только боль приводит к сути?
Суть скрыта в самом эпицентре жути.
 
Бывает жутко только в промежутках.                                               590
Жизнь, как известно, тоже промежуток.
Пробел между рождением и смертью.
Её условное обозначенье
Тире, знак вычитания и прочерк.
 
Закономерно всё… а скорбь – безмерна.                                           595
 
Да, я расстроился, не отыграв и ноты.
 
Мой голос глохнет в гуле какофоний.
 
Водобоязнь в прибрежных водах океана.
 
Водобоязнь проходит лишь в пустыне.
 
Вся наша жизнь, по существу, залог                                                  600
Несостоявшейся при жизни встречи,
Что ждет нас, вероятно, после смерти.
И эта встреча – с кем? С Самим? С собой?
 
Любая встреча есть прелюдия к прощанью.
Прощанье – неизбежность новой встречи.                                        605
Диалектическое отрицанье.
Конца не знающий круговорот Сансары.
Перетеканье жизни в смерть и смерти в жизнь.
Так стон предсмертный переходит в первый крик
Новорожденного, агония – в рожденье,                                            610
Явь в полусон, сон – в негу пробужденья.
Так пропасть обращается в вершину.
 
Терял всю жизнь, всё-всё, включая жизнь.
 
Нашел бутылку я из-под Сивиллы Кумской.
Она жила так долго, что усохла                                                        615
И одного хотела – умереть.
 
Предел земных желаний – это смерть.
 
На дне остался эликсир бессмертья.
 
Взглянув на смерть, уж глаз не отвести.
Глазами пропасти глядится в нас Горгона,                                        620
И этот взгляд всепоглощающий сулит
Самозабвенье – не в любви, но в смерти…
 
Страшит нас в жизни неизбежность смерти.
А в смерти? Вероятность новой жизни?
 
В конце всего – не тишина, но нега,                                                   625
Уют пристанища, тепло ночлега.
Жизнь после жизни так я представляю:
1) С самим собою в шахматы играю.
2) Пишу рассказ в тургеневской глуши.
3) В моей поэме ни одной живой души.                                            630
 
Я стар, как ворон с Ноева Ковчега.
Все прожитое тает горстью снега.
Увы, как снег, недолговечна память!
Да, только талый снег хранит былое…
 
Храню я пену от вчерашнего прибоя                                                           635
И шляпу заплутавшего ковбоя.
 
А мой Пегас, нет, Росинант, нет, ослик пегий,
На вольном выпасе в краю степных элегий.
Пасется рядом с ним толстовский Холстомер.
 
Археоптерикс мой, как дельтаплан,                                                   640
Парит над Витебском с евреями Шагала.
 
Мой Змей бумажный вечно реет в небе,
И сквозь него просвечивает солнце –
Беззлобный и насмешливый прищур.
На Змее нарисован лик Джоконды.                                                    645
Её улыбку прочь уносит ветер,
Что возвращается, описывая круг.
 
Посеешь Вечность – вырастит Мгновенье.
Зародыш вечности несет в себе мгновенье.
 
От райской жизни нам остался лишь пупок –                                    650
Разрыв в том месте, где была когда-то связь,
Пробел в том месте, где стояло раньше слово.
 
От Моны Лизы нам осталась лишь улыбка,
Как от хитрющего Чеширского Котяры.
От Древней Греции – безрукие богини,                                             655
Руины, горы черепков – от Вавилона,
А от Египта – мощи фараонов.
 
Что остается нам в сухом остатке?
Цивилизаций умерших останки?
Тома, тома… еще тома, а в них                                                         660
Школярские пометки и закладки.
 
Остатки сладких снов вкушаю днем,
А горечь бдений всенощных – в осадке.
Остатки сладки, но осадок горький:
Мучительные думы о былом                                                              665
Под плотным слоем грез о небывалом.
 
Остатки древних слов, как цедры корки, –
Для пряности их добавляют в речь,
И речь пронизывает аромат былого.
Острее специй дух погибших грез.                                                    670
Вот почему предпочитаю ретро:
Немые фильмы, старые пластинки,
Приобрести мечтаю граммофон,
Захаживаю в гости к антикварам
И почитаю старину седую.                                                                  675
Люблю барокко, готику, античность.
Люблю старинного трамвая дребезжанье.
 
Меня увозит заблудившийся трамвай…
 
Во сне снимался я в немой картине
«Убийство происходит в паутине».                                                   680
 
«Хвала тебе, о, первая попытка
Запечатления того, что бестелесно,
Неуловимо, мимолетно и чудесно,
Стократ дороже золотого слитка!» –
Из посвященья первой грампластинке.                                              685
 
Вакцину готики собор ввёл Небу шпилем,
В пещере озера нависнув сталактитом.
Собора дерзновенный настоятель
Пытался верой укрепить фундамент
И вслед за шпилем возносил молитвы.                                             690
 
Жаль, в нашем городе перевелись трамваи,
Как некогда в Америке бизоны.
Никто о них не вспомнит, разве только
Таксист какой-нибудь чуть слышно чертыхнется,
Когда авто на рельсах замерших подбросит.                                    695
 
И как товарищу по школьным переменам,
Я посвящаю одностишие трамваю:
«Всегда передо мной твоя подножка!»
 
О, как мне тесно в этом мире слов!
 
И колосок в стогу становится соломой.                                             700
 
В сортире поезда бежал домой солдатик,
И в поле голые по пояс стюардессы
Ему мерещились.
Под вечер он представил,
Как опустившись вместе с сумерками с неба,                                    705
Десантники их всех перестреляли.
 
Услышал звон… он, видимо, к обедне.
 
Тупая боль в затылке окопалась,
И держит круговую оборону.
Из этой боли выплыл образ твой.                                                      710
 
Тебя я спутал с Кентервильским привиденьем:
Ты побледнел и стал на призрака похож.
 
Как Дант, но в Ад при этом не спускаясь,
В обед я повстречался с твоей тенью
И с нею передал тебе привет.                                                             715
Ты выходец из прошлого, пришелец
Из жизни прожитой, но в эту жизнь, как прежде,
По праву старого знакомца вхож.
 
Ты эмигрировать собрался в Антарктиду –
Страну, в которой птицы только бродят.                                          720
 
Остаток дня, расставшись с твоей тенью,
Безжизненные тени целовал я.
От поцелуев этих губы онемели.
Вернулись призраки давно умолкшей боли,
И всплыли мачты затонувших кораблей.                                          725
Из глубины донесся крик «Доколе!».
И снова звон – уже из Зазеркалья.
 
Так значит, я у зеркала стою?
И тени прошлого – мои же отраженья?
Потусторонний мир на расстоянье                                                     730
Не вытянутой – согнутой руки.
Со мной целуются мои же двойники!
Все, как родные, только вот проблема:
Один из них похож на Полифема
И щурится во тьме непарным глазом.                                               735
Тут с уст моих сама слетела фраза:
– Поменьше бы таких, как ты и я.
– Поменьше бы таких, как ты, Илья, –
Из зеркала ответило мне эхо.
На месте отражения – прореха.                                                         740
Мелькают лица в ней: Иов, Сократ, Сенека,
Чеширская улыбка Моны Лизы
И гадами кишащая башка
Еще не обезглавленной Горгоны.
На месте зеркала – тантамареска.                                                       745
 
А дерзновенный настоятель, чья молитва
Пронзила небо пасмурное шпилем,
В глаза глядит, тоской завороженный,
И произносит четко, но не резко:
«Алкать вершин – опасная гордыня!»                                              750
 
 
 
 
Часть IV
 
По истечении трети
Этой нескладной жизни
Глаз открылся у меня – третий,
К сожалению, лишний.
 
Что же этим глазом я увидел?                                                            755
У всего троичное строенье:
Корень, ствол и недоступная вершина.
Так, беря исток во мгле, в Аиде,
Прорастает из глубин стихотворенье,
И его исход – его причина.                                                                760
 
Завершающая опус точка –
Семя и манящая верхушка.
Так на ветке набухает почка,
Так отсчитывает срок кукушка,
 
И последнее «ку-ку» – толчок и вызов.                                             765
Строчка тянется мучительно к обрыву,
Обрывается и – все с начала.
Так весна свисает каплями с карнизов.
Так луна предел отмерила приливу.
Так бросается волна на грудь причала.                                             770
 
Точка, завершающая строчку, –
Пик и семя нового побега.
На поэте белая сорочка.
На вершине тает горстка снега.
 
Влаги островок впитает древо –                                                         775
Вознесется новою вершиной.
Вверх – навстречу ветру, звездам – слепо,
Словно отпрыск звездного посева.
Ночь безмолвна и земля пустынна:
Корневище, ствол, верхушка – Небо.                                                          780
 
Завершающая точка – точка роста.
Вызревают в ней сомненья и боренья.
В Небеса посеянные звезды
Прорастают, а из них – стихотворенья.
 
Той ночью мне во сне отец явился.                                                    785
Едва уснув, его я в зеркале увидел.
С лица совлек он маску Полифема.
Изобразил сперва терзания Иова,
Затем смиренье мудрое Сократа,
А напоследок атараксию Сенеки,                                                       790
После чего, все израсходовав гримасы,
Заговорил со мной едва ли не беззвучно:
 
«Как женщина, вершина искушает…
Всю жизнь влекут нас бабы и вершины,
Их, как ловушки, расставляет всюду Дьявол…»                               795
 
«А может, так Господь распорядился?» –
Я вставил в монолог его несмело.
Он мне в ответ устало ухмыльнулся:
 
«У них, похоже, в этом пункте сговор!»
 
Не навещал меня с тех пор, как умер,                                               800
И я о нем почти не вспоминал.
Словоохотливым он не был перед смертью,
Ушел без завещаний и заветов,
Отеческих напутствий не давая.
А тут вдруг сделался на редкость разговорчив,                                805
Хотя не разжимал бесцветных губ.
 
Сначала хорохориться он начал:
«Тот, кто по-настоящему бесстрашен,
Ладью угнать способен у Харона!
Сюда добрался я таким макаром».                                                     810
«Тебе барон Мюнхгаузен не ровня!
Его побасенки в сравнении с твоими,
Что детский лепет!» – я ответил иронично
И этим, видимо, его слегка обидел.
Но, чтоб вину невольную загладить,                                                 815
Спросил: «Ты ТАМ восходишь на вершины?»
 
«О, нет! – вздохнул он, – ТАМ все безразлично.
Вершины, пропасти, низины… все едино.
Нет разницы: карабкаться, спускаться,
Бежать стремглав или стоять на месте,                                              820
Подпрыгивать или ходить кругами».
 
И взор его заволокло печальной думой…
 
Решив отвлечь его от мыслей невеселых,
Я вновь спросил: «Что ты постиг при жизни,
Вершины горные отважно покоряя?»                                               825
 
Он на меня взглянул, лукаво щурясь:
«И на вершинах водятся бараны…»
 
И это всё? Какой глубокий вывод!
 
С усмешкой грустною отец добавил:
«И на вершине можно встретиться с козлом,                                    830
Но он не скажет: “За козла ответишь!”»
 
И тут же задрожало отраженье.
Мой гость, припомнив что-то, рассмеялся.
А после начал удаляться в Зазеркалье,
В значении и теле умаляясь.                                                               835
И я за ним – не поступью, но взглядом.
 
Так сделался отец мой психопомпом,
Он с увлечением экскурсовода
Стал мне рассказывать историю скитаний
От зарожденья человеческого рода.                                                  840
Из зеркала картины выплывали
Священного и древнего преданья,
И к каждой он давал свой комментарий.
Вращалось зеркало калейдоскопом.
 
Таким путем добравшись до начала,                                                  845
Он без преград прокрался в Сад Эдема,
Где, чтобы скрасить одиночество Адама,
Бог создал Еву, удалив Лилит
Одним нажатием на клавишу «Delete».
 
Как репортер, отец поведал беспристрастно                                     850
Про плод запретный и про искушенье,
Про первый грех, начало положивший
Тому, что называем мы прогрессом.
И вот за райскими воротами две тени,
Согбенные несчастьем, оказались –                                                   855
Архангел их погнал по бездорожью.
 
«На этих двух валить вину удобно», –
Сказал отец, внезапно оглянувшись.
«Их путь проходит каждый в одиночку
И не всегда в обратном направленье!»                                              860
 
Затем поведал он историю Улисса
Не так, как делал это в моем детстве,
Но текст гомеровский нещадно искажая:
В его довольно странном изложенье
Улисс, назвавшись Капитаном Немо,                                                865
Решил не возвращаться на Итаку –
Свои скитания продолжил под водой.
 
Похожий на отца шутник-пришелец,
Перевирая стародавние сюжеты
И превращая их в пустые анекдоты,                                                  870
В кривое зеркало манил меня, как в омут.
 
«Прошу, остановись!» – ему я крикнул.
«Мгновенье, ты прекрасно!» – пошутил он.
«Нет, я не Фауст, ты не Мефистофель
И темных таинств не откроешь двери.                                              875
Ты не Вергилий, я не Данте Алигьери, –
Тебе не быть моим проводником.
Химерами не станем обольщаться.
Ведь этой узкою тропой познанья
Сын за отцом не должен семенить.                                                    880
Прости, судьба велит нам разминуться!
Теперь я был бы рад отдать немало
За то, чтоб мог ты снова на вершину
Взойти, как раньше, первоклассным альпинистом,
Еще не знавшим брака и отцовства,                                                  885
Ни старости, ни смерти не вкусившим».
 
«Коварный Ричард за коня сулил полцарства,
Тогда как трепетный герой “Манон Леско”
Полсвета отдал бы за даму полусвета» –
Не уловил я смысла этой шутки.                                                        890
«Сынок, ты не умеешь делать ставки!» –
Махнул рукой небрежно, отвернулся
И путь продолжил, сам себя приободряя:
 
«Там, впереди – последняя вершина!»
 
Вошел в густой туман, пропал из виду…                                          895
 
Читатель тоже догадался: ч.т.д.
Такую формулу придумал я на случай,
Когда любые объяснения излишни.
 
Так Принцу Датскому, беднягу искушая,
Являлся в образе отца Лукавый.                                                        900
Ненарушимая прочерчена граница,
Что отделяет нас от царства мертвых,
И пересечь ее способен только Дьявол.
 
Я начал гнать из головы такие мысли,
Чреватые рассудка помраченьем.                                                       905
Мне вспомнилось, как накануне смерти
Отец пожаловался на дурную память:
«Я слово дал, а вот кому – не помню.
Когда же вспомню, попрошу назад».
Допытывался я: «Какое слово?»,                                                      910
Но раздраженно отмахнулся он: «Неважно».
 
«Моё призвание – бросать слова на ветер.
Нелёгкий труд – бросать слова на ветер.
Любимый спорт? Бросать слова на ветер».
– Девиз для герба и рекламный слоган.                                            915
 
Мир был сначала сотворен, а после – солган.
 
Я пробовал не думать – безуспешно.
Попробовал подумать – безуспешно.
 
Я здесь тупею, словно нож в воде…
Мысль остроту теряет, отражаясь                                                      920
В несчетном множестве кривых зеркал.
 
Так значит, это лучший из миров? …
 
Я не использовал возможность не рождаться.
Я Франкенштейном собран из обломков.
Найди меня средь персонажей Босха.                                               925
Я – русский мир периода упадка.
Я весь в себе. Я вещь в себе. Я – вечность.
Я увожу к погибшим поколеньям.
Куда ещё пристроить это «Я»?
 
Неужто я и есть Илья Имазин?                                                                    930
Кто этот «я»? И кто Илья Имазин?
В ответ мне – хор фальшивых ипостасей:
– Имазин кто?
– Мы за него!
– Кто «мы»?                                                                                       935
– Нас легион. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
 
Я не подброшу новостей Екклесиасту.
Я на краю земли теряю равновесье.
На страшной высоте блуждаю, как огонь…
 
Белеет на вершине горстка снега,                                                       940
Словно оазис крохотный в пустыне…
 
Мучнистой белой бабочкой порхает
Великий Чжуан-Цзы над Фудзи-сан,
Запечатленной бесподобным Хокусаем.
А я гляжу на это бестолково                                                              945
И вижу только репродукцию в альбоме.
Была она недавно черно-белой,
И о цветах мне оставалось лишь гадать.
Полиграфический прогресс картинку сделал
Цветной, детальной и почти объемной.                                             950
 
В этой строке я весь … но я не здесь!
 
Не в строчке, но в пути к родному дому…
 
(А раньше дом мой следовал за мной
Бездомным псом, что увязался за бродягой).
 
Не в строчке, не в пути, но на вершине…                                         955
 
Живу заложником своих метафор.
 
На новую вершину я взошел,
Себе пристанище на поприще нашел.
С вершины я спустился в точку всхода
(Там, в зеркале – обратное движенье).                                              960
 
Как, в самом деле, жаль, что жизнь – не поле,
А путь осиленный не уместится в строчку!
Страница выстужена, точно площадь
Или заснеженная дикая равнина,
Куда опять с вершины я спускаюсь                                                    965
Нелепым местечковым Заратустрой.
 
Темно. Запорошило всё вокруг.
Свет лампы выхватил из тьмы страницу.
В кофейной чашке негатив луны.
Чешу макушку – тоже ведь вершина.                                                970
 
Мне незачем писать – пишу зачем-то.
В конце концов, конец не за горами.
 
Игривых козочек все ищет пастушок.
Тоскливо эхо над хребтами реет.
А стадо сгинуло, сорвалось в пропасть.                                            975
 
Суфлёр залился крокодильими слезами…
 
«Сократ довёл Декарта до инфаркта», –
Студент-философ вырезал на парте.
 
В моих историях одни пробелы.
А на столе – трофейный парабеллум.                                                980
Им на стене прицельно ставлю точку,
Очередную завершая строчку.
 
Ресницы выпали, расставив запятые.
Ресницы выпали? Нет, это запятые.
 
Неужто мир погибнет в Воскресенье,                                               985
Как спрогнозировал какой-то шизофреник?
Его спасет Господь в трико и майке –
Пенсионер, давно ушедший на покой?
 
Нос об оконное стекло натерт до блеска,
А кулачок – не больше горлышка кукушки.                                     990
Поставь же на вертушку диск луны
И жди меня, цедя остывший кофе:
Моя вершина, скоро встретимся с тобой!
 
Любая встреча – лишь прелюдия к прощанью.
 
И снова я отца услышал голос:                                                                   995
«Как холодно, однако, на вершине!» –
За стужу горную могильный принял холод…
 
Через одну последняя вершина.
 
Усыпан снег золой, на небе – копоть…
 
Смотрю на точку, что венчает эту фразу.                                          1000

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка