Комментарий | 0

То, что останется

 

 

 

* * *
 
Суть не в словах – в переживаньях.
Слова – всего лишь звук пустой.
В очаровании молчанья
скрыт образ истины простой.
Она – в пространстве междустрочном,
в полёте птиц и облаков,
в неспешном шелесте веков,
в цветке прекрасном, непорочном…
Когда-нибудь настанет день,
предсказанный в заветной книге –
и светом обернётся тень,
и с вечностью сольются миги,
и в небе расцветут цветы,
и корни превратятся в руки,
и растворятся наши звуки
в очарованье немоты.
 
 
 
 
История как сериал
 
Века одни других страшней –
как фильм из миллионов серий.
Святители монастырей
и основатели империй,
Бурбоны, папы, Валуа,
Наполеоны, Ленин, Сталин –
всего лишь роли, амплуа
в великом этом сериале.
 
Мы оторвать не в силах взора
от их романов, дружб и ссор
и ждём лишь знака режиссёра:
«Ваш выход, господин актёр!»
 
Как незаметно жизнь прошла!
Уже давно женились дети,
и внучка в первый класс пошла,
а режиссёр нас не заметил.
 
 
 
 
* * *
 
Как трудно быть свечой,
гореть во тьме ночной,
предвидя свой конец!
 
Вот море темноты
смыкается – и ты
сгораешь, наконец.
 
Ни чувства,
Ни ума,
Вновь наступает
Тьма.
 
 
 
 
* * *
 
Чисты, как числа,
как ноябрьский снег,
глаза твои,
в них столько мук и нег!
А я в них наг, и сир,
и навсегда простужен,
как этот мир,
оставленный снаружи.
 
 
 
 
Под стук колёс
 
Вот электрический вагон,
как эксцентрический дракон,
несётся в грохоте и пыли.
Ему вослед глядят стада
и небольшие города,
где мы с тобой когда-то жили.
 
Ему вослед глядят цветы
и кладбищ чёрные кресты,
глядит пивнушка у дороги.
И золотые купола,
и звонкие колокола,
и речки шумные пороги.
 
Тому назад полсотни лет
и я глядел ему вослед,
глотая слёзы от обиды…
 
Теперь, плеснув в стакан вина,
смотрю, скучая, из окна
на проплывающие виды.
 
 
 
 
* * *
 
Так и не понял,
для чего
пришёл я в этот свет –
в нём смысла нет,
и счастья нет,
и утешенья нет.
От счастья был потерян ключ
среди невзгод и лжи –
и где-то в дебрях горных круч
в пещере он лежит.
 
Я этот ключ искал в любви –
геройской смерти рад,
я вёл бесстрашные бои
за благосклонный взгляд.
И вдруг огонь любви поник
в тот чёрный день, когда
я понял: радость – только миг,
а горе – навсегда.
 
В науках, точных и сухих,
я этот ключ искал.
Был дух мой скорбный горд и тих
среди суровых скал.
Но вместе с нитями седин
пришла ко мне тоска:
наук так много, я – один,
а жизнь так коротка!
 
Вокруг, куда бы не взглянуть,
так много важных дел!
Работа – вот достойный путь
и мужества удел.
Да будут каждый божий день
свершения легки –
и офисная лабудень
взяла меня в тиски.
 
Так что же делать?
Как же быть?
В чём истина?
В чём суть?
Свинцовых волн крутые лбы
мне не дают уснуть
(всё кажется – за кромкой туч,
за мглой, где даль ясна,
он ждёт меня, заветный ключ),
я слышу голоса:
 
«Сквозь гул борьбы,
сквозь дурь молвы,
спокоен и могуч,
спеши, мой друг,
на зов трубы,
найди заветный ключ!»
 
 
 
 
 
* * *
 
Бреду, как в бреду,
по тонкому льду,
когда-то готовый
к борьбе и труду,
готовый на подвиг,
безумство,
полёт...
Теперь это прошлое
спать не даёт.
Весь день я в порядке –
я стоек и твёрд,
лишь ночь –
я опять
наступаю
на лёд...
 
 
 
 
 
* * *
 
В году пять тысяч девятьсот девяносто девятом
наш мир восстанавливая по кусочкам,
земляне не будут ругаться матом
и воевать не будут – это точно!
 
И мусор будут складывать аккуратно,
а не сваливать в безобразные груды.
Согласитесь, ведь это очень приятно –
знать, что потомки гораздо лучше нас будут.
 
А впрочем, что это я так размечтался?
Тысячи лет живёт человек на планете,
но каким он был – таким и остался.
Нет ничего нового в этом свете.
 
И как проламывали друг другу
черепа неандертальцы и кроманьонцы,
так и сегодня. Всё движется по замкнутому кругу
под тем же самым остывающим солнцем.
 
Нет, всё-таки техника стала что надо:
мобильные телефоны, компьютеры карманные…
И черепа – не каменными топорами, а «Градом».
Так современнее и гораздо, гораздо гуманнее.
 
 
 
 
 
* * *
 
Ты юна и синеока.
Незнакомы? Ну так что же?
Мне сегодня одиноко –
Интернет мне не поможет.
Для тебя я только странный
заблудившийся прохожий.
У меня под сердцем рана,
но хирург мне не поможет.
Только женское созданье
с васильковыми глазами,
только робкое признанье
под слепыми фонарями,
только долгое гулянье
по аллеям до рассвета,
только сквозь века посланье:
«Где ты, милый? Где ты? Где ты?!»
Пробежал мороз по коже...
Холодно, как в Интернете!
Нет, и ты мне не поможешь –
Глупо верить в сказки эти.
 
 
 
 
 
* * *
 
Есть, конечно, места другие,
где бывать я ужасно рад...
но исток моей ностальгии –
Петербург-Петроград-Ленинград.
Здесь не просто дома и плиты,
каждый камень – почти родной,
словно мы в единое слиты,
словно общей системой свиты,
кровеносной и проводной.
Независимо от погоды,
когда здесь я хожу, кружа,
улыбается мне сквозь годы
моя собственная душа,
что навеки бродить осталась
по Мильонной и по Сенной,
не страшны ей ни смерть, ни старость,
ни чахотка, ни геморрой.
 
 
 
 
 
* * *
 
Есть взгляды,
от которых не уйти,
есть взгляды,
от которых не укрыться.
И если даже
ты в конце пути,
и жизни
развалилась колесница,
они мелькнут
случайно из толпы,
как робкий луч
несбыточной надежды
на то,
что всё
изменится однажды,
и ещё будешь,
будешь счастлив ты...
 
 
 
 
 
Женщина-лиса
 
Это была женщина-лиса,
из тех, за какими пойдёт любой.
Потому что верят все в чудеса,
верил в них и мудрец Ли Бо.
И хотя говорил даосский монах,
что от женщин-лис очень много бед,
Ли спалил свой дом, и развеял прах,
и остался нищим на склоне лет.
На краю вселенной в густых лесах
доживал несчастный свой век Ли Бо.
А в разбитом сердце жила лиса,
из тех, за какими пойдёт любой.
 
 
 
 
 
* * *
 
Жизнь, господа, очень простая штука,
и ни к чему так сильно переживать.
Скажете мне: «Это тебе наука!»
Я вам отвечу: Бросьте, ядрёна мать!
Я вам отвечу: Было бы всё иначе,
если б родился я, скажем, в другой стране,
или семье, или на ближней даче...
Но (се ля ви!) выпала карта мне
здесь появиться. Вот я и появился.
Ляжет другая – выскользну и – вперёд!
Только бы ветер к вечеру переменился,
тот что, паскуда, прямо мне в морду бьёт!
 
 
 
 
 
* * *
 
Зомби идёт по дороге,
волочит усталые ноги –
он сегодня устал не на шутку.
Зомби садится в маршрутку.
Дома жена и дети...
Зомби их не заметит,
сядет у телеэкрана,
посмотрит последние новости,
ему ни больно, ни странно –
атрофия совести.
Потом начинается шоу,
и зомби следит отрешённо
за своими единоверцами,
лишёнными сердца
и душ.
Потом принимает душ
и ложится в кровать
спать.
И видит всё тот же сон,
будто не умер он,
будто идёт он радостный по дороге,
высоко поднимая ноги,
а над ним, добродушны и строги,
склоняются
мудрые
боги...
 
 
 
 
Размышления одного обывателя по поводу фильма «Колчак»
 
Колчак-то оно конешно!
Колчак-то он в белых перчатках!
Душа-то его безгрешна.
На белом коне Колчак-то!
 
И фильма, конешно, тоже!
Хорошая вышла фильма –
немного крови по роже,
немного любви стерильной,
 
расстрелянных трупов горы
и взрывы на пол-экрана...
И как же без триколора?
Без триколора нельзя нам!
 
Теперь-то нам ясно стало,
кто прав был на самом деле.
Да, жалко, блин, адмирала:
он клёвый такой в постели! 
 
 
 
 
 
* * *
 
Мы покидаем понемногу
священный наш Поэтоград
и отправляемся в дорогу,
куда Макар своих телят,
о них заботясь неустанно,
не гнал сквозь лес и буерак,
а нас гоняет постоянно.
Макар! За что ты с нами так?
 
Макар, Макар! Силач-детина!
Твоя десница нелегка!
Как киллер Билл у Тарантино,
ты злишься из-за пустяка.
Чем провинились пред тобою?
И что мы делаем не так?
За что же плетью бичевою
ты гонишь нас в кромешный мрак?
 
 
 
 
 
* * *
 
Мне кажется, беды в том нет,
что всё пройдёт, как сон сгорая,
и что несбыточна пустая
мечта вернуться в этот свет.
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь...»
Осознаю кровинкой каждой,
что жизнь не повторится дважды,
что вся она – вот здесь,
вот здесь.
 
 
 
 
 
* * *
 
Надоело жевать сериалы
и листать бесконечный «Плэйбой» –
я б хотел улететь на Байкал и
поселиться там вместе с тобой.
Чтобы наша заимка стояла
среди сосен кедровых и скал.
Чтоб над вздыбленной гладью Байкала
баргузин пошевеливал вал.
Чтоб к Байкалу с уступа сбегая,
нам шумела о счастье река.
Вот тогда б началась, дорогая, 
настоящая жизнь! А пока
я лечу, как фанерка в зените,
на закате парижского дня.
Полюбите меня! Полюбите!
Поскорей полюбите меня!
 
 
 
 
 
* * *
 
Найду твой гроб за Чёрною горою
затерянный в теснине между скал,
тебя омою мёртвою водою
и окроплю живою по вискам.
 
И ты вздохнёшь, и приоткроешь веки,
и встрепенётся ворон на дубу,
и мы с тобою будем жить вовеки,
оставив саван истлевать в гробу.
 
С лугов пахнёт духмяным травостоем,
и, отправляясь к морю налегке,
мы будем разговаривать с тобою
на позабытом протоязыке,
 
где гласные – шум ветра, гомон птичий,
согласные – речные камыши,
там звук и смысл – одно, и нет различий
меж тем, что ты сказал и совершил,
 
и, непонятным трепетом объяты,
прислушиваться, словно мотыльки,
к взволнованному шёпоту заката
и робкому молчанию реки.
 
 
 
 
 
* * *
 
Наступило время «икс»
(сноб меня поправит – «экс»!)
истерических актрис,
куртуазных поэтесс,
педерастов и волхвов,
практикующих и не,
сотрясатели основ
здесь не очень-то в цене.
Здесь в цене амур, гламур,
глянец, деньги, глупый смех,
унисекс, секс-шоп, секс-тур,
но всего главней – успех!
Шоумэн здесь правит бал,
люди гибнут за скандал!
 
 
 
 
 
* * *
 
Никто никогда никуда не уйдёт,
никто никуда не сбежит.
Лишь выйдет из мрака, дорогу найдёт –
и вот уже мёртвый лежит.
И можно уже никуда не спешить,
уже никуда не бежать,
не спорить, не драться, не думать, не жить,
а тихо и смирно лежать.
Ни  дом на Рублёвке в две тыщи аршин,
ни стёкла крутого авто
не спрячут тебя... Так куда ж мы спешим?
Надеемся, братцы, на что?
Ведь так не должно быть – биенье сердец,
стремленье куда-то вообще –
и вдруг появляется полный П-ц
в задрипанном сером плаще.
Стоит на пороге, что твой идиот,
нервозно глядит на часы,
стоит на пороге и кепочку мнёт
да прячет ухмылку в усы.
Вы мне возразите – бессмертна душа!
Мир мудро устроил творец!
Всё так. Но не стоит душа ни гроша,
когда к вам приходит П-ц.
 
 
 
 
 
* * *
 
...природа солнца - лишь мираж
пред нами опустевший пляж
из света и теней коллаж
на небе и воде
седая стынь балтийских волн
за валом вал за волом вол
бредут переползая мол
к обманчивой звезде
и грудью падают на брег
и одинокий человек
идёт сквозь мокрый дождеснег
и далее везде...
 
 
 
 
 
Посвящаю жертвам тюремного и полицейского насилия
 
Ночь, улица, фонарь, аптека...
А.Блок
 
Ночь, комната, допрос с пристрастьем,
мучительный слепящий свет...
Ты жил любовью, верил в счастье,
но от судеб спасенья нет.
 
Такая тьма в душе, что впору
выть на луну, поджавши хвост.
Колючка по верху забора,
решётка, комната, допрос...
 
 
 
 
 
* * *
 
От пункта А до пункта Б
сто тысяч вёрст пути.
От пункта А до пункта Б
ногами не дойти,
на лошади не доскакать,
не съездить на авто,
на самолёте не слетать –
всё это, брат, не то!
Но, если хочешь, я тебе
всю правду расскажу:
из пункта А до пункта Б
я каждый день хожу.
Известна дверца мне одна
в одной глухой стене –
она как раз из пункта А
выводит к пункту Б.
И если дать ты в силах бой
безвыходной судьбе,
я заберу тебя с собой
отсюда в точку Б.
 
 
 
 
 
Друзьям
 
Друзья! Куда же вы пропали?
Куда лежит ваш тяжкий путь?
В каком опаловом Непале
мы встретимся когда-нибудь?
В какой отчаянной опале?
В глуши какого городка?
А может на пустом вокзале
за полминуты до гудка?
Отбросьте все свои заботы
и приезжайте поскорей
ко мне в ближайшую субботу.
Я буду дома.
 
Ваш Андрей.
 
P.S. Занудство, предрассудки,
работа, геморрой, семья –
табу. С собой взять только шутки,
стихи, гитару, песни.
 
Я.
 
 
 
 
 
* * *
 
Весь Питер белым снегом занесло,
как будто двадцать пятое число
не марта – не иначе февраля.
Как будто кто-то свыше (вуаля!)
все перепутал времена и сроки
и высыпал из горних закромов
пушистый ворох ангельских даров –
и выпал снег, холодный и глубокий,
и лёг на Зимний, и на Летний сад,
Адмиралтейство, Мойку и Фонтанку,
и всё кружил весь день, весь вечер над
седой Невой. А утром спозаранку
с крыш полилась весёлая капель,
снег превратился в ручейки и лужи,
как будто понял, что почти апрель,
и он вобще-то никому не нужен.
 
 
 
 
* * *
 
Семьи лопаются, как пузыри:
на две свадьбы – один развод.
Вот придумали «Год семьи»,
но семье слишком мало – год.
Даже век для семьи – пустяк,
даже много веков подряд...
Предки знали – на небесах
у широких Петровых врат
заключаются браки.
«Ври –
да знай меру», – мне говорят.
........................................
Семьи лопаются, как пузыри,
на дороге, ведущей в Ад.
 
 
 
 
Снайпер
 
Враг
ждёт нас в горной тишине.
Страх
пробегает по спине.
Вдох,
резкий выдох и – вперёд!
(Бог
где-то в облаке живёт).
Слух
различает злой щелчок.
Друг
оседает возле ног.
Лих
был приятель и удал.
Стих.
Жизнь на пулю променял.
Эх!
 
 
 
 
Снег под луной
 
Ли Бо стоит у окна,
Ли Бо глядит на восток
и видит – пришла зима,
увял последний цветок.
Как будто бы белый цвет
летит с узловатых слив –
кружится над садом снег.
И, голову опустив,
Ли Бо стоит у окна
и думает о своём.
В раздумья погружена,
природа забылась сном.
На небе висит луна,
роняя хрустальный свет.
Ли Бо стоит у окна.
На землю падает снег.
 
 
 
 
 
* * *
 
Солнце, выглянув из-за туч,
осветило собой дорогу,
осветило недвижный плёс,
золотисто-багровый лес...
Его бледный осенний луч,
как внезапная милость Бога,
сквозь густую завесу слёз
улыбнулся нам – и исчез.
Лишь на самом краю земли
на зазубренном окоёме
ещё долго прощальный свет
синим пламенем догорал.
И летели вдаль журавли,
вспоминая с тоской о доме,
и последним теплом согрет
о своём горевал Урал.
 
 
 
 
* * *
 
Выпавших зубов не вернуть,
не вернуть опавших волос,
завершая жизненный путь,
не ответил я на вопрос:
для чего в кипении битв
жизнь свою губил, не щадя?
Почему, тебя полюбив,
всё-таки покинул тебя?
Отчего на острове Крит
горько так цикады кричат?
Отчего горит-не сгорит
над Эгейским морем закат?
 
 
 
 
 
* * *
 
К чему столько лишних усилий:
работать, ночами не спать?
Нас бросили в мир – не спросили.
Погонят – не спросят опять.
 
А тот, кто всё это придумал,
песочные крутит часы,
притворно топочет – иду, мол! –
и прячет ухмылку в усы.
 
 
 
 
 
* * *
 
Я знаю – всё проходит,
проходит – вот и всё.
И страны, и народы,
и Бродский, и Басё.
В густую воду канут все,
кто здесь когда-то жил.
Но что-то же останется
от наших вен и жил!?
От наших дум неистовых,
ошибок и грехов...
От наших ненаписанных
романов и стихов.
 
 
 
 
 
* * *
 
Я хотел бы умереть мгновенно,
мир в безумстве боли не кляня,
чтобы Бог рукой своей нетленной,
как огарок, загасил меня.
Свет потухнет. Тёплым лёгким дымом
жизнь метнётся в небо сентября...
Я хотел бы умереть любимым
и неповторимым для тебя.
 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка