Онтологические прогулки

Вопрос о смерти в русской философской культуре является, пожалуй, одним из центральных, вокруг которого выстраивается оригинальная традиция философствования. Обращаясь к философским системам и воззрениям русских мыслителей, нельзя не изумиться той глубокой нравственной озабоченностью вопросом о смерти, который неизбежно ставится не только как вопрос онтологии, но и как вопрос нравственности, требующий своего неотложного решения, поскольку именно осознание человеком своей неизбежной смертности ставит под сомнение смысл самой его жизни.

Жизнь, уязвленная тленностью, требует решения вопроса о смерти, в противном случае, сама такая жизнь лишается всякого смысла. В.М. Бехтерев отмечал, что «ведь если бы наша умственная или духовная жизнь кончалась вместе с тем, как велением рока обрывается биение сердца, если бы мы превращались вместе со смертью в ничто, в безжизненную материю, подлежащую разложению и дальнейшим превращениям, то спрашивается, чего стоила бы сама жизнь?» [3].

Л.Н. Толстой ярко описал это состояние утраты смысла жизни, отравленной смертью: «Всю ночь я страдал невыносимо; опять мучительно разрывалась душа с телом. Я живу, жил, я должен жить, и вдруг – смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь?» [12, c. 11].

Смерть, как несовместимая с самой жизнью, рассматривается в русской философии как «чуждое истинному существу вещей пришлое зло» (о. Феофан (Авсенев)), «последний враг» (Н.Ф. Федоров), симптом «болезни бытия» (о. Сергий (Булгаков)), и потому неприятие смерти приобретает у русских мыслителей нравственное измерение: смерть воспринимается уже не просто как зло, а как наивысшее проявление зла в мире. «Русская душа особенным образом уязвлена фактом смертного конца человеческой жизни; ее глубиннейшая метафизика есть метафизика смерти, в которой очень важен подсознательный отказ признать нормальность этого факта» [10, c. 265], писала – С.Г. Семенова. Осознание смерти как чуждого жизни зла неумолимо ставит вопрос о преодолении смерти. Так, о. Феофан (Авсенев) писал: «Смерть есть величайшее из всех бедствий, какие только постигают несчастный род человеческий; она совмещает в себе все те болезни, потери и унижения, какие в течение жизни поражают душу и тело порознь: самый неустрашимый дух встречает ее всегда с трепетом» [1, c. 291]. Жизнь, прерываемая неминуемой смертью, становится отравленной бессмысленностью, если сам вопрос о смерти остается нерешенным, поскольку человек умирает, не зная, почему и зачем он умирает. Потому в русской философской культуре обращение к смерти становится настолько важным. Русские мыслители будто бы пытаются окончательно постигнуть ее, но сблизившись с нею, неизбежно испытывают потребность в избавлении от смерти.

Ярко и наиболее оригинально в русской философии тема преодоления смерти разработана, пожалуй, у Н.Ф. Федорова. Наилучшей характеристикой, отражающей суть «философии общего дела» Н.Ф. Федорова, могли бы быть слова тургеневской Лизы: «христианином нужно быть <…> не для того, чтобы познавать небесное… там… земное, а для того, что каждый человек должен умереть» [15, c. 204].

Основываясь на пророчестве о всеобщем воскресении умерших, Н.Ф. Федоров выстраивает собственную философскую систему, в которой смерть рассматривается как проявление искаженного, больного состояния бытия, которое может быть исправлено, а потому, выражаясь словами Ф.И. Гиренка, «смерть – проблема истории, а не космоса» [6, c. 8], и она может быть решена не только для живых, но и для мертвых.

Нужно отметить, что ко времени жизни Н.Ф. Федорова в русской мысли уже сложилась определенная традиция философствования о смерти и бессмертии. Так, например, авторству А.Н. Радищева принадлежит трактат «О человеке, его смертности и бессмертии». Д.В. Веневитинов писал: «Между тем мысль о разрушении, об уничтожении так противоречит всем нашим чувствам, так убийственна для врожденной в нас любви к существованию, к устройству, что мы хоть памятью стараемся оживлять былое, вызываем из гроба тех героев человечества, в коих более отразилось чувство жизни и силы, и, с горестью собирая прах их, рассеянный крылами времени, образуем новый мир и обещаем ему бессмертие. С этим миром бессмертия, с этим лучшим из наших упований сливаем мы все понятия о будущем. Этой мысли посвящаем всю жизнь, в ней видим свою цель и награду» [4, c. 138]. Тема воскрешения умерших интересовала Н.И. Пирогова. Об изначальном бессмертии человека писал о. Феофан (Авсенев): «Как ни естественна человеку смерть при настоящем устройстве природы, однако он может с достоверностью гадать, <…> что человек и должен быть и был некогда бессмертен не только по душе, но и по телу» [1, c. 293].

При всем том, оригинальность нравственной иммортологии Н.Ф. Федорова выражается не столько в неприятии смерти, сколько в том, что его учение о преодолении смерти является ядром философской системы, из которого выстраивается онтология, философия науки, политическая философия, философия искусства, учение о музее, этика.

Особенно важной, как представляется, является также ценностная реанимация телесного в рамках философии Н.Ф. Федорова. Тело требует не отречения от него в пользу духа, о преображения. Выражаясь словами В.С. Соловьева: «ложная духовность есть отрицание плоти, истинная духовность есть ее перерождение, спасение, воскресение» [11]. Однако остается не ясным, как все-таки Н.Ф. Федоров решает проблему духа. Мало того, основываясь на пророчестве о воскресении мертвых, Н.Ф. Федоров формулирует, выражаясь словами Н.А. Бердяева, «совершенно оригинальное истолкование апокалиптических пророчеств, которое можно назвать активным, в отличие от обычного пассивного истолкования» [2, c. 256], в котором словно бы совершенно не остается места Богу.

Смерть, понимаемая как наивысшее проявление зла, как главный враг, вместе с тем желаема как желаема встреча с Богом. В этом антиномия в понимании смерти в русской философии, о которой писал еще Б.П. Вышеславцев: «антиномия совершенно ясна, особенно в отчетливых формулировках ап. Павла. С одной стороны, смерть есть друг, ценность, “приобретение”, выигрыш: “разрешиться и быть со Христом – несравненно лучше”, “лучше желать выйти из тела и водвориться у Господа” (Флп. 1:21 – 23; 2 Кор. 5:8) – а с другой стороны, смерть есть последний враг, который должен “истребиться”, который должен быть попран смертью Христа: смерть должна быть поглощена победою, ибо она была бы сама победою ада (1 Кор. 15)» [5, c. 309].

Если у Н.Ф. Федорова отсутствует осмысление смерти как блага, то совершенно иное понимание смерти у Л.Н. Толстого. По Толстому, со смертью связано и обращение человека к Богу. В ней он обнаруживает момент приближения человека к Богу. Но это не значит, что он также не жаждет избавления от смерти. Но преодоление смерти возможно только через обращение к тому, что больше, чем смерть, и, по Толстому, это любовь. Потому в конце его повести «Смерть Ивана Ильича» есть слова: «Кончена смерть <…>. Ее нет больше» [13, c. 410]. Но любовь эта – любовь к ближнему, через которую человек, по Толстому, обращается к Богу. В «Хозяине и работнике» Василий Андреич в предсмертные часы согревает замерзшего Никиту и, осуществляя эту жертву, умирая, вместе с тем сам преодолевает смерть: «Он понимает, что это смерть, и нисколько не огорчается и этим. И он вспоминает, что Никита лежит под ним и что он угрелся и жив, и ему кажется, что он – Никита, а Никита – он, и что жизнь его не в нем самом, а в Никите. <…> “Жив Никита, значит, жив и я”, – с торжеством говорит он себе» [13, c. 507]. Через любовь к ближнему, по Толстому, осуществляется не только избавление от смерти, но и обращение человека к Богу. Но «требования любви» как проблема ежесекундно встают перед каждым отдельным человеком, и каждый обязан непрерывно решать их [12].

Без преодоления раздора, «небратского», «неродственного» отношения между людьми, без «восстановления родства» невозможна победа над смертью, отмечает и Н.Ф. Федоров. Но в «философии общего дела» речь идет, скорее, об объединении всего человечества на принципах «братского», «родственного» отношения между людьми [16], тогда как Л.Н. Толстой рассматривает вопрос о нравственном выборе в жизни каждого отдельного человека.

Таким образом, можно обнаружить, что в русской философской традиции присутствует антиномичное понимание вопроса о смерти. Так, по Федорову, как указывает С.Г. Семенова, «высшим злом предстает сам существующий онтологический статус человека и природы, мироздания вообще, которое подвержено закону конечности и смерти. Для Федорова все те конкретные формы зла, от которых страдает сам человек, входят в кортеж главного врага – смерти» [9, c. 147]. Вместе с тем, у Л.Н. Толстого можно обнаружить, связанное со смертью, обращение к Богу, в котором отражается нравственное неприятие безусловности смерти.

Глубочайший парадокс смерти в том, что она способна наполнить сердце человека беспробудным отчаяньем, она ужасает его своей вопиющей несправедливостью, и вместе с тем смерть завораживает, влечет, дает надежду. В.В. Розанов точно сформулировал эту антиномию, назвав смерть высшей скорбью и высшей сладостью [8, c. 570].

Русская философия в стремлении постигнуть смерть настолько к ней приблизилась, что смогла всмотреться в нее. Не случайно, что именно в русской культуре чрезвычайное распространение получило юродство как особая духовная практика. Как отметил Л.В. Карасев: «Русское же изумление перед смертью вылилось в детский прямой вопрос, в первый и одновременно самый последний. <…> Россия же дотронулась до нее рукой, обняла ее и ужаснулась от этой завораживающей близости» [7, c. 101]. Но это сближение со смертью неминуемо поставило вопрос об избавлении от нее. Но вместе с тем, смерть может быть понята не только как исключительное зло, но и как условие нравственного утверждения человека. Потому вопрос о смерти в русской философии приобретает глубокое нравственное измерение, а онтологическая скорбь может быть названа важнейшей чертой оригинальной русской философской мысли. При этом скорбь понимается не как психический процесс, а как категория нравственности.

Таким образом, в русской философской культуре можно обнаружить антиномию в понимании смерти как нравственной проблемы и связанное с этим выстраивание двух концептуальных путей решения вопроса о смерти: неприятие смерти как наивысшего зла, получившее отражение в нравственной иммортологии, и поиск положительного смысла смерти как условия духовного утверждения, осознавшего свою неминуемую конечность, человека. В непостижимости смерти, в изумлении смертью открывается путь к вопрошанию о жизни, и потому без осознания неизбежной смертности невозможно истинное понимание жизни как величайшего чуда.

Литература

1. Авсенев П.С. Из записок по психологии / П.С. Авсенев. – СПб.: Тропа Троянова, 2008. 335 с.
2. Бердяев Н.А. Русская идея / Н.А. Бердяев // Русская идея. Миросозерцание Достоевского. – М.: Издательство «Э», 2016. – С. 7 – 308.
3. Бехтерев В.М. Бессмертие человеческой личности как научная проблема / В.М. Бехтерев. – Режим доступа: https://bekhterev.net/modules/articles/article.php?id=20
4. Веневитинов Д.В. «С глаголом неба на земле» / Д.В. Веневитинов. – Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2003. 352 с.
5. Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии / Б.П. Вышеславцев // Этика преображенного Эроса. – М.: Республика, 1994. – С. 153 – 324.
6. Гиренок Ф.И. Русские космисты / Ф.И. Гиренок. – М.: Знание, 1990. 64 с.
7. Карасев Л.В. Русская идея (символика и смысл) / Л.В. Карасев // Вопросы философии. – 1992. – №8. – С. 92 – 104.
8. Розанов В.В. Сочинения в двух томах. Т.1. Религия и культура / В.В. Розанов. – М.: Правда, 1990. 640 с.
9. Семенова С.Г. Николай Федоров: Творчество жизни / Н.Ф. Федоров. – М.: Советский писатель, 1990. 384 с.
10. Семенова С.Г. Тайны Царствия Небесного / С.Г. Семенова. – М.: Школа-Пресс, 1994. 415 с.
11. Соловьев В.С. Смысл любви / В.С. Соловьев. – Режим доступа: http://www.vehi.net/soloviev/smysl_lubvi.html
12. Толстой Л.Н. Записки сумасшедшего / Л.Н. Толстой // Полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. Том XX / под ред. и с прим. П.И. Бирюкова. – М.: Типография Т-ва И.Д. Сытина, 1913. – С. 5 – 13.
13. Толстой Л.Н. Повести и рассказы / Л.Н. Толстой. – М.: Худож. лит., 1986. с.-366.
14. Толстой Л.Н. Требования любви / Л.Н. Толстой// Полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. Том XVIII / под ред. и с прим. П.И. Бирюкова. – М.: Типография Т-ва И.Д. Сытина, 1913. – С. 152 – 155.
15. Тургенев И.С. Рудин; Дворянское гнездо; Повести / И.С. Тургенев. – М.: Худож. лит., 1980. 366 с.
16. Федоров Н.Ф. Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т.е. немирного, состояния мира и о средствах к восстановлению родства / Н.Ф. Федоров // Сочинения / Общ. ред.: А.В. Гулыга. – М.: Мысль, 1982. – С. 53 – 503.