Онтологические прогулки

Он вернулся в русский язык триумфально. Годы забвения только очистили от прилипшей мелкотравчатой славы. Если прежде это был «какой-то господин или, лучше сказать, известного сорта русский джентльмен, лет уже не молодых», то при возвращении он предстал «в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду — лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец».

Первый — серый, свой, доморощенный. Второй — совершенно чужой, невесть откуда, полностью заграничный. Эдакое паскудство. Даже сравнивать неприятно. Но есть между ними, несомненно, и общее. Да и русскому читателю позволили их, Достоевского и Булгакова, почти одновременно, хочется надеяться, навсегда.

            В Средние века утвердившись, Сатан сделал блестящую карьеру в эпоху Ренессанса, чему во многом способствовал Данте, поместивший «первопричину зол» в глубине ада, придав своему герою пародийные черты: три лица — троица, шесть крыл — шестикрылый серафим. А в эпоху Романтизма Сатан стал средоточием и движителем  европейской культуры.  

            Величественность образа некогда дивного, ныне ужасного, падшего ангела, вмерзшего в лед, не затмевает ли она лик абсолютного зла? Не провоцирует ли этот яркий, вызывающе трагический образ признать именно его, а не добро — абсолютом? Конечно, этот вопрос не к Данте, но к романтизму. Если у Дж. Мильтона в «Потерянном рае» Сатана — величавый эпический герой, то Дж. Байрон превращают его в вольнолюбивого мятежника, который у М. Лермонтова в «Демоне» приобретает одухотворенные черты, зримо воплощенные спустя почти столетие М. Врубелем: «дух изгнанья», «познанья жадный», «счастливый первенец творенья». 

            У нечистой силы множество имен и бесчисленное количество прозвищ. Из иврита пришли Сатана и Вельзевул (дословно: Повелитель мух, вероятно, издевательское); из греческого — Дьявол; из латыни — Люцифер; из немецкого — черт (этого вовсе с заглавной писать не пристало). Мефистофель явился из германской повести 16 в. «Фауст». Из Евангелия — прозвища: лжец и отец лжи, лукавый. И многое, многое другое. 

Если некому и некогда творить добро, если вот-вот во всеуслышание будет объявлено, что Бог умер, не остается ничего иного, как возложить обязанность творения добра на того, кто был олицетворением зла, — Мефистофеля, с чеканной точностью Гете  при помощи Пастернака убедившего нас, что его миссия — «творить добро, всему желая зла». С этой инструкцией и появляется в большевистской Москве критичный, ироничный, то ли злом, то ли добром москвичей оделяющий Воланд.

            Синонимично или антонимично, так или иначе, дьявол в любой из христианских культур соотносится с искусителем, предлагающим Иисусу превратить камни в хлеба, броситься с Храма вниз, предлагающим власть над всеми царствами мира, взамен требуя одного — ему поклониться. Ответ Христос знает из Второзакония и Псалмов (От Матфея 4:3-10). Да и сам лукавый знатоку Писания известен, несмотря на то, что в Ветхом завете появлялся не часто. Точней, считанные разы.

            Один из них (о текстах Писания говорить «раньше-позже», почти всегда  невозможно) — у Зхарии, одного из так называемых «малых» пророков.

            Последние слова первого стиха «преградой ему» («преграждать», «препятствовать», леситно) можно перевести не буквально, а, передавая вторичное значение: обвинять. Роль сатана у Зхарии предельно ясна: он обвинитель, он препятствие на пути Израиля на родину из изгнания. Вот и всё. Так же неожиданно, как появился, тот из видения исчезает: сатан сделал свое дело — сатан может уйти. Наступил черед посланца Господня вразумлять Главного коѓена.

            Куда как заметнее роль Сатана в книге Иова, где некая субстанция зла персонифицировалась и обрела имя собственное. Заметим, книга Иова, написанная на иврите, самая космополитичная из всех книг ТАНАХа. Ее язык — иврит со столь значительным влиянием арамейского языка, что Н.Х. Тур-Синай пришел к выводу: книга переведена с арамейского или была составлена на севере Израиля, где влияние арамейской культуры было особенно велико. Что с прописной, что с заглавной, но сатан выглядит в ТАНАХе если не чужим, то очень уж одиноким.

Книга Иова состоит из прозаических пролога (главы 1-2) и эпилога (42:7-17), обрамляющих поэтические главы, в которых — спор Иова с друзьями и Богом. В прологе два главных действующих лица: Господь и Сатан. Контекст диктует написание с заглавной буквы. Так же, с заглавной он фигурирует в Вульгате. В большинстве переводов на славянский и русский: сатана; дьявол в Септуагинте, Противоречащий — в переводе С. Аверинцева.

Обратим внимание: слово «благословлять» в прологе, кроме реплики Иова в конце первой главы, употреблено как эвфемизм «проклинать».

            Вот, пожалуй, и всё о сатане в ТАНАХе. Был ли он доморощенным или пришлым, нам не узнать. Но имя у него, безусловно, еврейское. Вспомним Зхарию: «а сатан справа стоит — преградой ему (леситно)».

«Преграждать», «препятствовать» — первоначальное значение корня שטנ (стн).  Вторичное: провоцировать, обвинять. Отсюда смысл слова «сатан»: препятствующий, преграждающий, провокатор, обвинитель.

            В значении «преграда» употребляется слово «сатан» и в книге Шмуэль (1 29:4), так отзываются о Давиде, нашедшем убежище среди них, вельможи плиштим, идущие на войну против евреев. Таково же значение  слова в речи самого Давида, говорящего: «Что мне и что вам до меня, сыновья Цруи? Вы будете мне сегодня преградой» (там же 2 19:23).

В Теѓилим (Псалмах, 109:4,20,29) встречаем интересующий нас корень уже во вторичных значениях «обвинять» (или «ненавидеть») и «обвинитель» (или «ненавистник»). Точно так же, как сатан стоит справа от Главного коѓена в пророчестве Зхарии, в 6-ом стихе этой главы стоит, как предписывает контекст, «обвиняющий».

И, пожалуй, последний случай появления в ТАНАХе сатана — в Повести лет (Диврей ѓайамим 1 21:1):

            И в более поздние времена евреи не слишком интересовались сатаном, не слишком настойчиво подыскивая ему место под солнцем, отождествляя то со змеем-искусителем, то с ангелом смерти. В Талмуде Сатан обвиняет Авраѓама, мол, тот не принес жертву Господу за рождение Ицхака (Санѓедрин 89б); сатан является мудрецам в виде женщины, их искушая (Кидушин 81 а-б). Роль искусителя отводит ему мидраш (толкование ТАНАХа), объясняя грехопадение Адама, поклонение золотому тельцу, грех Давида с Бат-Шевой (Вирсавией). Таким образом, роль сатана в еврейской традиции по сравнению с тем положением, которое он занял в христианстве, всегда оставалась бледной, сводясь к роли препятствия на пути человека к Богу. Для христианства Сатана-Вельзевул-Дьявол-Люцифер есть олицетворение всеобщего зла. Для иудаизма — преграда к всеобщему добру. Дьявольская разница.

Почему иудаизм в гипотезе сатана не слишком нуждается? Господь часто  ведет диалог с избранным народом непосредственно, а в том случае, когда между Ним и Его народом выступает посредник, пророк, подобный Моше, тот видит роль свою в том, чтобы донести слово Творца в его подлинности, без искажений. Что до способности сатана гневить Господа, то и без него евреи с удивительным упрямством это стремление на протяжении всего ТАНАХа последовательно демонстрируют.

Так что, кому сатан интересен, остается из пустыни перенестись в иное пространство. Скажем, за А.С. Пушкиным на берег моря.