Онтологические прогулки

Самое трудное в мышлении и в особенно в настройке внимания – это ничего не предполагать заранее, вообще ничего. Только в этом случае ты увидишь именно то, на что настраиваешься. Последние несколько лет я на ваших глазах всматриваюсь в современную цивилизацию, последнее время особенно – в русский её модус. И постоянно наталкиваюсь на принципиальное отличие современной цивилизации от предшествующей ей магической и, соответственно, современного человека от магического. Повторяю, отличие принципиальное, типологическое.

Одновременно столь же принципиальным положением является положение о наследовании современным человеком опыта своего предка, человека магического. Опыта, который накопившись до определённоё степени, трансформировал магического человека, превратив его в современного. Конечно, эта трансформация проявляется не сразу, постепенно, но всё же достаточно определённо, пока, наконец, не становится явной, или пока, наконец, не должна стать явной. То есть, сравнивая человека древнего и современного, мы можем найти их видовое отличие! Мы должны его видеть, потому что современная цивилизация за последние 3 - 4 тысячи лет, то есть за время своего существования, достигла достаточно зрелой формы.

Вспомните угасание старого русского света у Гоголя. Переживание Лермонтовым себя как человека особого. Страдания Толстого от невозможности достичь "мужицкой" простоты веры. "Записки из подполья" Достоевского, герой которых воспринимает себя живым в отличие от людей "нормальных", но каким-то странным образом неживых. Или его же "Двойник". И т.д. Не буду приводить примеров из европейской культуры, мне вполне достаточно примеров русских. Почему мы воспринимаем переживания этих людей и их героев только как психологические, вызванные или трудностями взросления или некими объективными общественно- или естественноисторическими процессами, как говорили в советское время?

Мы готовы воспринять драму человеческую, мы готовы сочувствовать этим людям и даже причислять их к людям с особой чувствительностью, совестливостью, мудростью, то есть к гениям. Только к одному мы не готовы – слушать, что они нам говорят. Чем больше мы возвышаем этих людей, тем меньше к ним прислушиваемся. Что же случилось в России в 18-том и особенно 19-том веках, а в Европе чуть раньше, что эти люди заметили и о чём нам рассказали, но что не хотим или не можем видеть мы?

Почему так отчаянно одинок Лермонтов, хотя он всей душой стремится к людям? Почему он с такой неотразимой силой чувствует невозможность быть единым с другими, невозможность вернуться на родину, из которой он никуда не уезжал? Чем отличается Максим Максимыч от Печорина? Как раздвоился Голядкин Достоевского? Кого убил поленом философ Хома Брут – старуху-ведьму или красавицу-панночку? От чего и куда ушел отец Сергий Толстого?

О чём все эти страсти, поиски, воспоминания, размышления? И почему им плевать на свою литературу, но не наплевать на то, что они нам говорят? Гоголь о "Прощальной повести" написал в своём завещании, которое опубликовал ещё при жизни. Достоевский полагал "Двойник" своим лучшим произведением. Но почему-то мы неподатливы, упорны и уверены именно в своём игнорировании оставленных нам в наследство завещаний, в своём пренебрежении заложенными в них смыслами. Наша глухота могла бы быть оправдана раньше, но никак не может быть оправдана сейчас. Потому что сейчас никто не заставляет нас не слушать и не слышать. Впрочем, продолжим.

Магическое время ушло, оставив вместо единичности рода единичность человека. Который теперь должен сам себя контролировать. Так что род оставил человеку, взрастил в нём? Способность не родового, а индивидуального контроля внимания или второе внимание. Ум. Раз-ум. Контролируемое внимание. Одним из модусов второго внимания (но не сознания) является осознание или рефлексия, то есть фиксация некоторого содержания как отдельного, выделенного из непрекращающегося потока содержаний.

После того, как человек стал способен контролируемо фиксировать содержание, извлёк из этого практическую пользу и принял эту способность как своё решающее преимущество, он объективировал, опредметил фиксирующий модус внимания в качестве вообще природы внимания, разума. И назвал это сознанием. Со-знанием, или вместе с знанием, или зная нечто как отдельное. Контролируемое знание отдельного содержания становится доминирующим представлением о природе человека, его видовым отличием. Прежде всего на западе, в Европе, откуда это представление получило столь широкое распространение. Оно, конечно, повлияло и на восток, и на срединность (Русь), но не могло вытеснить характерные для этих модусов индоевропейской цивилизации представления о природе человека. Более того, на востоке фиксирующая природа человеческого внимания воспринимается как негативный эволюционный фактор, а не преимущественный. На Руси же фиксация находится на периферии матричных восприятий и решающего значения иметь никак не может.

Здесь же, на западе, появляется термин "гомо сапиенс сапиенс", закрепляющий это удвоеннное, проективное восприятие мира через рефлексию, так как в начальном "гомо сапиенс", "человек разумный" нет приоритета осознания как сознания сознания.

Человек магической цивилизации тоже был умным в смысле способный к родовому контролю внимания, но не был ещё разумным, способным индивидуально контролировать своё внимание. Этот эволюционный скачок, видовая трансформация человека осталась вне внимания именно современного западного типа мировосприятия, в котором фиксация – решающая характеристика ума (мышления, сознания). Рефлексивное мышление зафиксировано в модусе предметности внимания, то есть знает внимание только как осознание. Поэтому западная культура развивает опыт освоения второго внимания именно в этом направлении. Одним из самых "решающих" результатов такой работы стало представление о человеке как виде, который сформировался задолго до или, как минимум, к первобытной эпохе и с тех пор остаётся неизменным. меняется не человек, а типы содержаний сознания, начиная с первобытного, мифологического, сменившегося религиозным, а потом научно-философским, современным.

В соответствии с западным мировосприятием современный человек принципиально не отличается от древнего, точнее, древний человек принципиально не отличается от современного, он такой же, только не-развитый, не-до-развитый, находящийся на подростковой стадии развития. То есть ум у древнего человека в принципе есть, но пока ещё в зачаточном, "глупом" состоянии. Такое восприятие древнего человека поставило серьезные препятствия не только в понимании истории человечества, но обратным образом и в понимании современного. Рефлексивное мышление полагает, что достигло максимума своего развития и у него нет перспективы трансформации.

Человек как вид установился и принял свою высшую и окончательную форму, - внушает нам западная культура. И внушает вполне эффективно: спросите себя и вам придётся ответить, что именно так вы представляете себе и древнего, и современного человека.

Трудно представить себе что-либо более нелепое, чем представление о том, что человек как вид закончил своё развитие, а может только прогрессировать в улучшении уже достигнутого: продлении жизни, повышении качества работы функциональных систем, интенсификации мышления, биороботизации и т.д. Однако именно так мы думаем, точнее, именно так мы не думаем, принимая как само собой разумеющееся эту объективную нелепость. Тот, кто следил за "Совершенным мышлением", может помнить, что совершенством западного мышления оказалось именно удерживание от предметизации, которая всё больше овладевала стилем мышления, пока, наконец, к новому времени его окончательно не покорила. Так, что Гуссерль и особенно Хайдеггер неизбежно упёрлись в стену рефлексии, которая отлично показывает всё как отдельное, но совершенно не в состоянии показать отдельное как всё! Рефлексия может видеть только то, что может схватить, зафиксировать, то есть только то, что уже опредметилось, случилось. Всегда и только уже. Как тонко заметил Мераб Мамардашвили, для философии факт события представляет собой "метафизическое апостериори", то есть метафизикой становится только то, что уже произошло. Закон установившегося и только установившегося. Своего рода философия большого взрыва. Философия последствий.

Но поправляю я – западная философия, а не философия вообще.

Западная философия не могла и не смогла проследить трансформацию, видоизменение человека, поскольку знала только один модус внимания – осознание. Восточная философия, конечно же, эту трансформацию и знала, и знает, но для неё она – факт "падения" человека, понижение ранга его существования в мировой иерархии, утяжеление вселенной, ухудшение кармы. Которое требует преодоления, исправления. Усиление фиксирующей способности человека не могло не восприниматься на востоке как страдание! Отсюда такая сила буддизма как моментального ответа на произошедшее видоизменение природы человека. Приоритетом восточной культуры является сохранение равновесия элементов бытия, поэтому такое эпохальное событие, как трансформация человека, уравновесилось учением о полной расфиксации, отказе даже от фиксации на свете!

Вот так буднично произошло "великое открытие". И я знакомлюсь с ним почти так же, как и вы, удивляясь тому, насколько то, вокруг чего уже давно "гуляют" эти размышления, просто и очевидно. И красиво.