Онтологические прогулки

По этой причине создается иллюзия того, что история – не более чем субъективные представления людей о самих себе, о своем народе, стране и мире в целом, а историческая наука – всего лишь вымысел. Эдакая «эстетическая» картинка, как считал А. Шопенгауэр. Но это – иллюзия иллюзии. Да, любой историк о чем-то говорит, но о «самом главном», как подозревает его оппонент, умалчивает. Полная правда обоим представляется невыгодной. История рассказанная превращается не просто в субъективную точку зрения или ошибку. Она становится лжесвидетельствованием рассказчика в своих или чужих частных интересах, а потому, как минимум, «красивой» сказкой, как максимум, преднамеренным обманом, а стало быть, грехом (согласно библейской заповеди) и, следовательно, злом.

«Сказка», в которую поверили целые народы или поколения, становится историческим мифом[i]. Все попытки избежать проклятия субъективизма, преследующего историческое сознание, путем бегства в объективизм, научную честность, в беспристрастную констатацию фактов (для кого-то очень неприятных) на основе имеющихся письменных или иных источников (археологических, лингвистических и других) разбиваются в пух и прах уже тем, что всякий эмпирический факт «теоретически нагружен», не говоря уже о тенденциозном отборе фактов, обусловленный частным интересом. Кроме того, всякий факт «нагружен» не только теоретически, но и эмоционально, эстетически и нравственно. Кто-то бежит от этого проклятия в обожествление своего субъективного переживания истории. Кто-то – в реанимированный «классовый подход» или «национальное самосознание», что, в сущности, одно и тоже. Мол, да я – субъективен и горжусь этим! Имею право! Разница лишь в том, что первые огранивают свой субъективизм собственной персоной, а вторые – распространяют его на «референтную группу», то есть на тех, чьи классовые или национальные интересы, как кажется рассказчику, совпадают с его собственными. Так человек осознанно отворачивается от истины (а вместе с нею и от Абсолюта), а если ищет ее, то исключительно в собственном Я. В данном случае не суть важно – персональном или коллективном.

Но и «бегство от истины» еще никому не удавалось. В той степени, в какой человек обречен на невольное или сознательное заблуждение (то есть самообман), ровно в такой же степени человек «обречен» и на истину. Истину объективную и в этом смысле абсолютную. Какой бы они ни была, страшной или восхитительной, от нее никуда не деться, ибо мы такие, какими нас сделала природа и история, и какими в каждый момент мы делаем себя сами, как всегда, «не ведая, что творим». Все наши заблуждения и даже наш добровольный самообман обусловлены истиной, то есть тем, что было и есть на самом деле. Наша обреченность на заблуждение снимается нашей же способностью понимать, - пусть не сразу и не до конца, - где истина, а где заблуждение и самообман. Способностью  судить, делать выбор (пусть даже ошибочный) и действовать в соответствии с таким пониманием. Иначе говоря, вместе с необходимостью и даже через нее нам дана ничем не детерминированная свобода, в том числе свобода ошибаться:

Сегодня (в который раз!) история стала едва ли не самой горячей ареной столкновения различных позиций. Это не 70-е годы ХХ века, когда исторические дискуссии в СССР были уделом узкого круга профессиональных историков. Казалось бы развенчанные раз и навсегда на рубеже 80-90-х годов мифы о советском прошлом, о великих свершениях, в которые уже не верили даже делатели и «былинники речистые», вдруг начинают оживать. А вот мифы эпохи Ельцина, которому в 1989 году верили чуть не 90% избирателей, потому что людям – особенно молодым – свойственно больше надеяться на будущее, чем жить прошлым, напротив, стали казаться весьма подозрительными, а то и просто чистым надувательством. Мифы, которые выглядят особенно нелепыми, когда их озвучивают люди мало сведущие в истории, а то и просто дураки. Вот, например, буквально на днях мне довелось услышать в докладе (!) активистки одного молодежного движения во время дискуссии, посвященной 100-летию Октября, что «Ленин был неудачником. После университета работал адвокатом, но провалился, из-за этого потом его никто не хотел брать на работу, и он всю жизнь был безработным. Собирал в лесу ядовитые грибы, которые потреблял как наркотики, и приходил в состояние возбуждения, становился невменяемым особенно после сифилиса. Поэтому совершил революцию, которая принесла много несчастья России, разруху, голод, падение производства и военный коммунизм. Обезумевшие крестьяне превратились в бандитов, убивавших людей. После пьянок в кабаках они расплачивались награбленными золотыми слитками. Поэтому я против идеализации Ленина коммунистами, потому что никаким великим он не был». Как говорится, «на том стою!». «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно…»: многие простодушно верят и в этот бред. Но недаром говорят, «глупость – это род ума». Ведь этот бред – квинтэссенция того, о чем с конца 80-х годов вещали высоколобые интеллектуалы, а потом с размахом и назойливостью рекламы лилось с экранов телевизоров и, наконец, перекочевало в Соросовские учебники для школ и вузов, от которых отказались не так давно. Но на них выросло целое поколение.

Но миф мифу рознь. Одно дело миф героический: былины о богатырях, легенды о славных походах князей и полководцев, сказания о граде Китеже, о справедливом царе Берендее, поэмы Владимира Маяковского о Ленине, стихи о строителях Новокузнецка («Я знаю город будет, / я знаю саду цвесть, / когда такие люди / в стране Советской есть»), фильм «Чапаев» или роман «Молодая гвардия» Александра Фадеева. Совсем другое дело – нарочитая дискредитация прошлого (вроде байки Сергея Курехина о Ленине, собиравшем в лесу галлюциногенные грибы). Содержание мифа обусловлено целью его создателя. Если цель высокая и благородная, они живут веками. Если цель безнравственная, ёрническая, мифы превращаются в исторические анекдоты, которые порой не менее живучи, чем героические мифы, но они лишены созидательной силы, социально-исторической энергетики и значимости: «По плодам их узна́ете их» (Матф., гл.7, ст.16).