Онтологические прогулки

Итак, наука ставится во главу угла, на неё возлагаются главные надежды и сокровенные чаяния человечества. Наука сакрализируется, начинает замещать священные функции, якобы окончательно скомпрометировавших себя к этому времени религий, отправляется культ науки. Под этим знаком прошёл весь XIX век, ознаменовавшийся подлинным расцветом учёности и чуть ли не религиозной верой во всемогущество науки. Авторитет науки настолько возрос, что, казалось, ничто впредь уже не сможет свергнуть науку с её пьедестала. Однако на смену науке приходит… варварство (!), и наука поступает к нему на службу.

Культ самоочевидных и достоверных истин приводит к тому, что массовый человек уже не хочет считаться ни с чем, кроме зримых, грубейших, самых вульгарных целей. Для человека массы становится недоступным элементарный процесс абстрагирования фактов действительности. Всё, что нужно доказывать, не имеет никакой цены, существование этого недостоверно и спорно, возбуждает недоверие. Конкретная, вполне осязаемая, материальная вещь – вот то единственное, с чем он согласен считаться и на что он привык надеяться. Наука обращается ещё к миру идей, для неё он всё же существует, хотя бы и относительно, пусть только в уме учёного. Массовый человек считается только с данностью самоочевидных вещей. Вещи материальной культуры расцениваются им как Богом данные реальности: они есть, и это единственное, что он хочет знать. Самоочевидным и достоверным объявляется то, что приносит вещественную, зримую пользу, то, что, как ему кажется, невозможно отрицать.

Детерминизм натуралистический сменяется детерминизмом экономическим. Техническое теперь замещает природное. На место причинно-следственных отношений природного мира приходят утилитарно-прагматические смыслы мира цивилизационного. На смену природному, естественному человеку приходит человек-вещь, объект экономических отношений. Так средневековая метафизика порождает новоевропейскую науку, а наука – современное варварство.

Схематично основной вектор развития западноевропейской цивилизации можно изобразить примерно следующим образом:

Для современного человека нет ничего достовернее осязаемых, грубо очевидных целей. В поклонении самоочевидности цивилизация доходит до такого предела, за чертой которого человеку не остаётся ничего, кроме идеала богатства и материальных благ. Вместо высоких культурных и религиозных образцов прошлого, вместо стремления к, быть может, недостижимому, но должному идеалу, цивилизация предоставляет человеку данность вульгарных, низменных, похотливых побуждений, самоочевидных, плотских интересов животного существования. Оказывается, что нет ничего достовернее грубого закона животной жизни. Чем проще и примитивнее, – тем и достовернее. Нравственность слишком бы усложняла жизнь массового человека, заставляла бы выходить за рамки повседневной очевидности, побуждала бы искать смыслы и цели, не вмещающиеся в границах обывательского, «мещанского» счастья. «Надо жить проще», говорят они. Что значит это «проще»? Это значит вращаться в кругу дурной бесконечности самоочевидных истин одномерного существования; это значит отрицать вещи, которые не достоверны, но без которых человек теряет право называться человеком. «Слишком сложно» означает уже приговор. То, что не самоочевидно, то, что требует осмысления в логических или нравственных категориях, не надёжно, не заслуживает доверия. Так нравственная оценка означает привнесения в объект элемента субъективности, нечто «от себя», т.е. иллюзии, того, что не существует само по себе. Достоверно лишь то, что не требует осмысления и моральной оценки, то, что грубо и вероломно заявляет о себе, не спросивши на то человеческого соизволения, как это делают, например, низменные похоти и страсти. Не нужно много ума и таланта, чтобы увидеть в человеке животное; это самоочевидно, следовательно, достоверно. Но далеко не так самоочевидно, то, что человек есть не только животное, но далеко не так достоверно то, что в нём присутствует некое начало, которое возвышает его над природным миром. Чтобы увидеть это требуется не только развитый ум и моральная чуткость, но и определённая доля мужества. Ведь признать в человеке (следовательно, и в себе самом) богоподобное существо, означает бросить вызов существующему порядку вещей, что в свою очередь требует переформатирования образа мыслей и поведения с установки «в соответствии с тем, что есть», на установку «в соответствии с тем, как должно быть», что означало бы выход из массы, что значило бы «стать не как все».

Но массы трусливы, они не любят свободы, они хотят, чтобы ими повелевали. Реальный тиран им много дороже иллюзорной свободы. Что такое свобода? Существует ли она? Это слишком сложно, – «живи на яркой стороне», не усложняй себе жизнь. И если завтра его поведут на казнь, он даже не попытается понять, зачем и за что, он просто преклонит свою голову в привычной покорности, как бык на скотобойне, точно так же как он привык покоряться объективному порядку вещей в своей повседневной, обыденной жизни.

В конце концов, для массового человека нет ничего достовернее себя самого, своих эгоистических, своекорыстных целей и интересов. Отрицать можно всё, что угодно, кроме себя самого. Этот процесс должен был прийти к единому знаменателю, и вот он благополучно его достиг. Весь природный мир, всё царство внешних объектов, в конечном счёте – вообще всё, существует лишь затем, чтобы существовал Я. Подлинно существую только Я, а всё остальное лишь иллюзия и фантом, то, что не существует само по себе в своей объективной отдельности, но имеет значение лишь в отношении ко мне. В результате человек отвергает не только ноуменальный мир нравственных сущностей, но и феноменальный мир вещей; существует лишь одна подлинная реальность, и эта реальность – Я сам. Происходит окончательная деградация духовной сущности человека, суживание и замыкание мировоззренческого горизонта на себе самом.

Поначалу я скрываю этот идеал под личиной скромного буржуа, ограничиваю себя, не позволяю себе слишком многого, мои интересы не выходят за пределы семьи и скромного предприятия. До времени я щеголяю такими добродетелями как умеренность и добропорядочность, благоразумие и благонравие, скромность и здравый смысл, обрастаю, как черепаха панцирем, семейством, деньгами, материальными благами, почтением и уважением в обществе. Но всё это, по сути, есть я сам, всё это моя эманация, последовательное развитие моего Я и существует лишь как моё средство.

Однако со временем под определение «моё» подпадает уже довольно значительная часть мира, и я начинаю чувствовать себя её властелином. Процесс целенаправленного накопления капитала оправдан самим принципом самоутверждающегося Я, поскольку степень моей свободы будет зависеть от количества собственности, принадлежащей мне. Дело в том, что стать свободным в мире феноменальном означает приобрести могущество, связанное с властью денег и материальных благ. Это настолько очевидно, что никто не станет, я думаю, отрицать, что в нашем так называемом демократическом обществе, в котором на бумаге, в теории должен осуществляться принцип всеобщего равенства, равных прав и свобод, на деле больше прав и свобод оказывается у тех, кто обладает большим материальным и финансовым достоянием. Осуществить идею свободы означает сделать своей собственностью  значительную часть этого мира. В пределах того, что принадлежит мне, я по-настоящему свободен и независим. Границы моего эгоизма совпадают с границами моего могущества. Принцип собственности определяет моё отношение с реальным миром: весь этот мир в потенциале есть моё достояние и существует лишь для того, чтобы некоторая часть его стала моей.

Процесс омассовления, таким образом, связан с обездушиванием и опустошением человека, с загнанностью в узкие границы обыденных, утилитарно-прагматических смыслов, где нет места проявлению силы творческого сознания человека. Потребительская активность полностью исключает внутреннее творческое движение, свидетельствуя об омертвении, окостенении духа. Цивилизация порабощает и поглощает массового человека; он впитывает её родовые черты, растворяясь в ней. Не может не поражать кажущийся парадокс современной цивилизации: при невероятном динамизме жизни, внешней активности, каменная статичность сознания, узость, ущербность внутреннего мира человека. Ускоряющийся динамизм прогресса, увеличение темпов жизни выжимает из человека все соки, требуя от него невероятной внешне-деятельной активности, не оставляющей места проявлению внутреннего духовного созидания. Это приводит к умерщвлению культуры, к забвению нравственных, эстетических, религиозных идеалов.

Внешняя сторона жизни полностью заслоняет собой потребность внутренних движений человеческого духа. Впредь человеку уже нет нужды оценивать окружающую действительность с точки зрения морали, решать, что хорошо, а что плохо, за него это сделает масса, руководимая бессознательными, стихийными психологическими процессами, главным из которых является инстинкт самосохранения. Автономное, сознательное, волевое решение требует усилия, риска, боязни ошибиться, чревато страданиями и самостоятельной ответственностью. Гипнотизирующая власть массы особенно притягательна тем, что она снимает этот риск и эту ответственность и переносит её с отдельного индивидуума на всю совокупность масс в целом, что означает, по сути, полную безответственность и безнаказанность, право на абсолютную безнравственность в отношении избранных принципов жизни.

Так подготавливается и осуществляется идея нового, неслыханного доселе порабощения человечества. Мы живём в эпоху, когда физическое насилие сменяется насилием интеллектуальным. Грубые формы рабства сменяются завуалированными формами, механизм которых описан в социальной психологии: гипнотическое влияние, внушение, заражение и т.д. Преимущество этих форм порабощения человека в том, что они, в отличие от форм физического, насильственного подчинения, не вызывают негативной реакции отторжения со стороны объекта влияния, поскольку последний их попросту не осознаёт. Индивид остаётся в полной уверенности в том, что он поступает по собственной воле, согласно со своими желаниями и устремлениями. Э. Фромм отмечает, что «у нас могут быть мысли, чувства, желания, которые мы субъективно воспринимаем как наши собственные, хотя на самом деле это не так. Мы действительно испытываем эти чувства, ощущения и т.д. но они навязаны нам со стороны, по существу, нам чужды и могут не иметь ничего общего с тем, что мы думаем и чувствуем на самом деле». В другом месте он прямо и недвусмысленно заявляет, что «содержание наших мыслей, чувств и желаний бывает индуцировано извне, не является своим собственным настолько часто, что эти псевдоакты, пожалуй, являются правилом, а исключение составляют подлинно самобытные мысли и чувства»[1].

Невыделенность человеческой личности, отсутствие побуждений к самостоятельному волевому решению, атрофия нравственной составляющей духа делает человека особенно предрасположенным к подобного рода влияниям. Под действием вышеупомянутых механизмов формируется идеальный раб, раб более совершенного типа, подготавливается почва для всё более экономического использования человека и человечества. Наука идеологически подготавливает этот процесс, экономика теоретически оправдывает его, техника практически осуществляет. Поскольку цивилизации нужны деятели, причём деятели максимально автоматизированные, т.е. не рассуждающие и не задающие лишних вопросов, она устанавливает примат внешней, деятельной активности над активностью духа, технизация жизни необходимо сопровождается процессом омассовления человечества. Человеческая жизнь начинает расцениваться с точки зрения её экономической рентабельности, что подразумевает отношение к человеку как вещи, материалу, функции производственно-потребительских отношений. Во главе этого процесса становятся финансовые корпорации и олигархи, являющие собой апофеоз автономного, самоуединившегося человека, – вершины потребительской цепочки, гении экономического могущества, стяжательства и накопительства. Процессы и механизмы цивилизации превращаются в средства максимальной эксплуатации человека. Так человек оказывается в рабстве у собственных открытий, подчиняется цивилизационной среде, созданной им самим. Вместо всемирного Логоса, универсального вселенского смысла, приходит смысл утилитарно-прагматический. Сам человек, значение и цель человеческого существования начинают рассматриваться сквозь призму этого смысла. Вместо человека как образа Божия пред нами предстаёт человек-вещь, оценивающийся утилитарно, в зависимости от степени его производительности. В конце концов, развитие этих процессов неминуемо оборачивается против самого человека. Идея золотого миллиарда – эффективной части экономики – пророчествует о том, что процесс потребления должен закончиться потреблением самой массы.

Такой результат всего развития западноевропейской цивилизации стал неизбежен с того момента, как теоретики её впервые провозгласили, что земная действительность как она есть, вотчина «князя мира сего», царство разобщённости, войны и принудительного насилия является лучшим из миров, представляет собой идеал всякого возможного совершенства. «…Если всё сводится к наличной действительности, к определённой актуальности нашего бытия, – пишет В.С. Соловьёв, – будь то актуальность логического мышления или же чувственного сознания, одинаково нет места для долженствующего быть, ибо в этом понятии долженствования содержится отрицание наличной действительности (“это должно быть” значит “это не даётся наличной действительностью”) и, следовательно, предположения чего-то за её пределами»[2].

Вера в Бога есть вера в высшую Правду, возвышающуюся над неправдой мира. Христианство утверждает, что с позиции этой веры и правды нужно производить оценку того, что творится в мире. Главная ложь западноевропейской цивилизации заключается в том, что она устраняет такую оценку, заставляет смотреть на мир монистически, вынуждает видеть в мире феноменов действительную, раз и навсегда данную реальность, в связи с чем возникает закономерный вопрос: насколько на самом деле модель мышления современного западноевропейского человека соответствует (или не соответствует) христианской модели сознания? Этот вопрос особенно актуален потому, что уже давно сложился устойчивый стереотип называть западноевропейскую цивилизацию христианской, поскольку в её основании усматривают якобы христианские ценности. Так ли это на самом деле?

Очевидно, что в мире совершается борьба двух полярных начал, и эпицентром этого противостояния является человек. Христианство утверждает, что необходимо, насколько возможно, устранить то, что приближает человека к низшим сферам реальности, тогда как цивилизация всецело утверждает его в этих сферах. И уже этот факт указывает на жесточайший антагонизм современной цивилизации по отношению к подлинному, не преобразованному, не приспособленному к нуждам цивилизации, христианству.

Из этого следует, что есть два способа, две возможности распорядиться собственной жизнью и свободой. Одна из них сопряжена с ответственностью за свои поступки, постоянным интеллектуальным напряжением, с нравственной оценкой окружающей действительности, с активностью моральной позиции, с готовностью противопоставить свою точку зрения мнению толпы. Другая – предполагает минимальную индивидуальную активность в отношении принятия принципов и законов жизни; приемлемо всё, что согласно с массовым мнением и господствующей идеологией. Явления действительности при этом принимаются за норму, как бы они не были аморальны и бесчеловечны.

Первую точку зрения можно назвать интровертивной, поскольку личностная интенция здесь характеризуется сосредоточенностью на своём внутреннем, духовном бытии. Человек внутри самого себя отыскивает те нравственные постулаты, с позиции которых он в дальнейшем производит оценку того, что происходит вне его. Такую позицию можно было бы назвать подлинно нравственной, поскольку она не обуславливается ничем, кроме априорного нравственного закона.

Вторая точка зрения является экстровертивной, полностью детерминированной эмпирическими феноменами жизни. Характеризуется пассивностью в принятии жизненных ценностей и норм бытия. Нормальным считается то, что очевидно, действительно и реально, фактически достоверно. То, что дано, дано принудительно, остаётся только принять и подчиниться этой реальности. Такое воззрение порождает принцип релятивизма нравственных ценностей: все они относительны и зависят от исторических реалий конкретной эпохи. Именно такая точка зрения стала господствующей на Западе, поэтому нет ничего удивительного в том, что Запад время от времени, но при этом с завидным постоянством, порождает такие концепции и модели общественного бытия, которые санкционируют совершенно бесчеловечные вещи. Нравственность есть лишь второстепенный придаток по отношению к первичной, рационально познанной истине.

Массовый человек судит о существующем мире так: существование его очевидно, следовательно, я должен приклонить свою голову и подчиниться; а о мире, каким он должен быть, так: его не существует, вопрос исчерпан. Личность судит о существующем мире так: он существует, но его не должно существовать; а о мире, каким он должен быть, так: может быть его и не существует, но я должен поступать так, словно он существует, если я хочу быть свободным.

Личность, устанавливающая примат должного над сущим, обращена к вечности, поэтому личность в пределе пассивна, но такая внешняя пассивность свидетельствует об активности духа. В то время как человек массы стремится к новизне, он пристально следит за потоком времени, он модернист, новатор. В этом мире он деятель по преимуществу. Однако его активность не выходит за рамки процесса потребления и свидетельствует о его внутренней, духовной пассивности. Последняя тенденция, очень заметная на Западе, и породила современную цивилизацию.

Несмотря на распространенное не только на Западе, но и у нас мнение, согласно которому условия западноевропейской цивилизации наиболее благоприятны для развития индивидуальных творческих сил отдельных лиц, благодаря предоставляемой им свободе, следует отметить также и совершенно отчётливо проявляющуюся тенденцию, особенно заметную в отношении народов, не принадлежащих европейской семье – подчинять все народы мира во всех сферах и проявлениях национального бытия единому верховному началу, нивелировать пёстрое многообразие национальных форм и характеров, устранять всё то, что не укладывается в рамки западноевропейского идейного ландшафта, одним словом, приведение мира в состояние плоского, мёртвого единообразия.

Соединённые Штаты Америки, стоящие у руля процессов всемирной глобализации, американизации мира, навязывающие культ нового, потребительского фетишизма, без всякого колебания развязывают войны там, где этот процесс невозможно осуществить исключительно информационным путём. Процесс глобализации – это процесс унификации национальных культурных черт по типу массового цивилизационного общежития. Во главе этого процесса стоит массовый человек. Это процесс уничтожения культурной среды как питательного раствора, в котором выкристаллизовывается культурный гений, процесс грубой, поголовной унификации, насильственной по отношению к человеку как субъекту свободной воли. Цивилизованная обезьяна противостоит в этом процессе человеку культуры. Как известно, человеческий дух может реализовать свой творческий потенциал только в рамках национальной культурной среды, поэтому разрушение, размывание границ национального культурного дискурса, без сомнения, есть путь к всемирному рабству.

Модель западного мышления, прививаемая в России на протяжении более чем двухсот лет, образовательный процесс, калькированный с западных образцов, интенсивные темпы роста процессов глобализации, – всё это заставляет нас, прошедших школу западноевропейского просвещения,  не помнить о том, что мы, русские, являемся культурными восприемниками восточной Византии, а не римо-католического Запада. Мы, к сожалению, постепенно забываем об этом, но Запад об этом не забывает! Украинский кризис – это хороший повод (не бывает худа без добра) лишний раз вспомнить, что Восток и Запад, Россия и Европа – представляют собой два совершенно различных мира, любые попытки интеграции которых неизбежно будут носить эклектичный, неорганичный характер. В этом смысле политические шаги Запада должны действовать на нас и наших политиков отрезвляюще. Запад слишком честолюбив и горд своими заслугами перед человечеством, чтобы прислушаться и понять недоросль Востока. Западная культура, «культура по преимуществу», не приемлет восточный мир. Это нужно раз и навсегда понять и оставить, наконец, старушку Европу в покое, умерить наши докучливые и непрестанные домогательства о вступлении в качестве полноценного члена в союз так называемых цивилизованных государств.