Комментарий | 0

Почему Тютчев гений

С. Воложин

 

На интересное наткнулся наблюдение над известным стихотворением Тютчева:
«Даже следы прошлого в настоящем – курганы – сохранились только потому, что они природны, естественны. Причем оттенок предположительности вносится и в их количество: два-три кургана, два-три дуба на них. Даже самое точное и бесспорное – число – в мире стихотворения оказывается зыбким, предположительным» (Сухих.http://www.ruthenia.ru/tiutcheviana/publications/otzyznitoj.html).
 
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...
 
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, – и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.
 
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих – лишь грезою природы.
 
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
1871
 
Зачем такая приблизительность?
А вот, мол, и ответ:
«…пейзаж, в отличие от многих других стихотворений поэта, деконкретизирован, обобщен. Это – природа вообще, природа, взятая как целое, и противопоставлена она уже не «мыслящему тростнику», отдельному человеческому «Я», а человечеству как целому, взятому во всю его историческую глубину, человеческой истории» (Там же).
Я не думаю, что это ответ. Я подозреваю, что если раньше Тютчев шарахался по крайностям мировоззренческого ряда (см. тут), - и потому у него была конкретность в пейзажах (а идеала-то у него как раз не было на самом деле), - то в конце жизни он просто это отсутствие идеала выразил в одном, данном, стихотворении.
Будь теперешним произведение такой же направленности, его называли б постмодернистским (а я – пофигистским).
Сухих же – для иного объяснения, зачем написано стихотворение, – предлагает посмотреть на первоначальный вариант:
 
От жизни той, во дни былые
Пробушевавшей над землей,
Когда здесь силы роковые
Боролись слепо меж собой,
 
И столько бед здесь совершалось,
И столько крови здесь лилось –
Что уцелело и осталось?
Затихло все и улеглось.
 
Лишь кое-где, как из тумана
Давно забытой старины,
Два-три выходят здесь кургана
 
««Обычно,– пишет К. В. Пигарев,– с первой же строки Тютчеву была ясна та форма, какую должно принять стихотворение: его метр, его строфика. Можно указать только один случай (курсив мой.– И. С.), когда написанное, по-видимому, более чем наполовину, стихотворение было брошено поэтом и „переписано" другим размером и с измененной строфикой. Это – знаменитые стихи „От жизни той, что бушевала здесь..."». Единственный случай! В чем же причина смены размера? Четырехстопный ямб, которым была написана первоначальная редакция – самый распространенный у Тютчева метр. Им написано. 57% тютчевских текстов. Но и ямб пятистопный окончательного варианта у Тютчева тоже не редкость, В репертуаре тютчевских размеров он занимает второе место; 13% текстов, правда, резко отставая от четырехстопного ямба. Так что сам по себе факт смены одного ямба другим, вероятно, семантически нейтрален. Более существенно, что пятистопный ямб стиховеды относят к числу длинных стихов, представляющих отклонение от средней нормы четырехстопного ямба . И действительно, в окончательном варианте стихотворение приобрело широкое, ровное дыхание в отличие от убыстренного движения первоначального текста. Самое же важное, вероятно, заключается в том, что пятистопный ямб имел для поэта определенный «семантический ореол». Уже самим выбором (сменой!) размера Тютчев (может быть, неосознанно) устанавливал связь и с написанным в 1870 году «Брат, столько лет сопутствующий мне...», и с белым пятистопным ямбом пушкинского «...Вновь я посетил...». Кроме того, как отмечал Б. В. Томашевский, пятистопный ямб долгое время считался «трагическим стихом», ибо получил широкое распространение в стихотворной трагедии начала XIX века. Тютчевская тема потребовала именно этого «трагического», «рефлексивного» размера. Внутри же намеченной связи и обнаруживается (тоже, вероятно, неосознанная) полемика с Пушкиным, мнение Тютчева в «великом споре» с первым русским поэтом.
Разрешение коллизии человека, его истории и природы Пушкин видел в бесконечной череде поколений, которые как раз воссоединяются через природу: деревья, которые поэт видит молодыми, увидят и его внуки…
Не об оптимизме или пессимизме надо, вероятно, говорить в применении к этому стихотворению Тютчева, а о беспощадном трагизме поэтической мысли, преодолевающей как романтические, пантеистические иллюзии, так и нигилистическое отрицание» (Там же).
Так не подкрутил ли Сухих? Вставил Томашевского с его трагизмом… У Томашевсеого ж не только трагизм, а и рефлексивность, вполне годящаяся для пофигизма. – Смена размера, по-моему, как раз хорошо объяснена Пигаревым. Что такое «широкое, ровное дыхание», как не пофигизм, приятие Ничего?
Но есть у Сухих предложение, вводящее для меня Тютчева в ряд обратно, вне которого – для меня, опять же – он был:
«Рассмотрение же всего творчества поэта как целостного текста показывает, что тематическое разделение тютчевской лирики в значительной степени условно: за разными тематическими пластами обнаруживается единый принцип видения мира…».
Почему Тютчев для меня был из ряда вон? – Потому, что каждое стихотворение (ну за редкими исключениями) у него не построено на столкновении двух «хорошо», которые друг другу противоположны. Каждое у него предъявляется непротиворечивым образом. То есть, в моей системе ценностей, он не тянул на гения. А что он – гений, всё кричит, не говорит. – И я его поместил для себя в исключение.
Если же посчитать, что своеобразным единым произведением у Тютчева являются все стихотворения – всё для меня становится на место. Ибо каждое отдельное стихотворение у него: то – во имя одного идеала, то – во имя противоположного. Даже стихи о России. Вот один в пику известнейшему:
 
Куда сомнителен мне твой,
Святая Русь, прогресс житейский!
Была крестьянской ты избой –
Теперь ты сделалась лакейской.
1850-е годы
 
Ну а, так сказать, сверхпроизведение становится созданным путём противоречий. И – Тютчев законный (для меня) гений.
Правда, само по себе вот это: «От жизни той, что бушевала здесь…», - выпадает тогда из числа гениальных, получается: оно создано чисто на образах, без противоречий.
Ну в самом деле, разве это противоречия – такое словоупотребление: с одной стороны позитив, с другой негатив? Позитив: «жизни», «бушевала», «широко и смело», «Красуются, шумят». Негатив: «прах», «чужды», «бесполезный», «бездной».
Я скажу, что это не противоречия. Это не два «хорошо» столкнулись.
Во-первых, они по сути не столкнулись, потому что к разному времени отнесены. Во-вторых, если «жизни» - это хорошо, то из этого следует, что «прах» - это плохо, а не другое хорошо.
Образ, зато, в этом стихотворении применён замечательный: невнятно число («два-три»), а число есть порождение человечества, которое есть нечто зыбкое по большому счёту. Невнятность числа – образ зыбкости.
Впрочем, я не люблю хвалить автора: пусть это делает мой читатель, которого я раскачал.
 
Тютчев не предвидел, что через полтора столетия обнаружат умение считать и у муравьёв (!) - http://elementy.ru/news/431566.
 
Есть ещё идея, как бы возвращающая – для меня – Тютчева в обычный ряд гениев. Идея базируется на одной странности стихотворений Тютчева, перекликающейся с раздвоенным числительным «два-три»:
«… его раздвоенный, разящий, движущийся эпитет.
В самом деле, что это такое: почему так постоянно нужна соединительная черта для обозначения любой приметы? «Вечер пасмурно-багровый»… «бешено-игривый»… «…младенчески-беспечный»… «блаженно-равнодушный»… «нетленно-чисто»… «с игрой их пламенно-чудесной»… «грустно-молчалив»… «торжественно-угрюмый»… «усыпительно-безмолвны»… «от жизни мирно-боевой»… «гордо-боязлив»… «изящно-длинные»… «пышно-золотого»… «болезненно-яркий»… «таинственно-волшебных»… «своенравно-весел»… «пустынно-чище»… «холодно-бесцветно… грустно-безответно»… «незримо-роковая»… «как всё удушливо-земное»… «опрометчиво-безумно»… Что значит этот переход одного признака в другой…». (Чичерин. Стиль лирики Тютчева. Контекст · 1974. М., 1975. С. 276).
То, как отвечает Чичерин сразу после этих слов, меня не устраивает: мол, это – движение мысли. Это у Чичерина поспешность его собственной мысли (на резко поставленный вопрос надо ж немедленно ответить… хоть как-то; глядишь, неостанавливаемый темп писания статьи заставит подсознание выдать что-то настоящее). Да и сам Тютчев Чичерину немного подгадил: даже и движения мысли в иных раздвоенных эпитетах нету. Например, в «…младенчески-беспечный». Это ж синонимы, можно сказать. Или «холодно-бесцветно… грустно-безответно»
Но дальше Чичерин набредает на резко противоречивую раздвоенность:
«Иным достался от природы
Инстинкт пророчески-слепой
«Пророческий» - проникающий чрезвычайно глубоко. И вдруг, через чёрточку – «слепой»!»
И гораздо лучше, по-моему, Чичерин отвечает на следующей странице:
«Постоянно в раздвоенном эпитете видимо нечто переходное, неустойчивое, зыбкое» (С. 277).
«Зыбкое» – вот золотое слово, открывающее сущность Тютчева.
То есть я беру и конструирую такую психологию творчества Тютчева. – Он-то ни во что не верит. Но – творит. Непротиворечиво, образами «почти в лоб». Но. В каждом стихотворении – воспевая противоположное тому, что воспевал в предыдущем. Однако зыбкость в подсознании действует? – Действует. – И – прорывается сдвоенными противоречивыми эпитетами в стихотворение без противоречий.
Проверяем.
 
А.А.Фету
 
Иным достался от природы
Инстинкт пророчески-слепой –
Они им чуют – слышат воды
И в темной глубине земной...
 
Великой Матерью любимый,
Стократ завидней твой удел –
Не раз под оболочкой зримой
Ты самое ее узрел...
 Апрель 1862
 
Двух, равно хороших нет тут. Второе безусловно лучше первого.
Тут очень тёмная мысль изложена о том, что ницшеанство ценнее романтизма (см. тут). Романтизм – слияние с природой (раз общество плохое). А ницшеанство – воля, воля и воля. Самоцитата: «воля является “хотением собственного существования”. И при условии, что человек смертен – жизнь бессмысленна. И «есть только “настоящее”»».
Ницшеанство – вполне себе идеал, а не безыдеалье, что было у Тютчева. Вот безыдеалье и прорвалось, по гипотезе, изложенной выше, хотя бы в сдвоенный эпитет.
(Вообще-то надо бы проверить на непротиворечивость все 21 стихотворение, из которого Чичерин взял примеры. Но я проверю только одно какое-нибудь.)
 
Под дыханьем непогоды,
Вздувшись, потемнели воды
И подернулись свинцом —
И сквозь глянец их суровый
Вечер пасмурно-багровый
Светит радужным лучом.
 
Сыплет искры золотые,
Сеет розы огневые,
И уносит их поток.
Над волной темно-лазурной
Вечер пламенный и бурный
Обрывает свой венок...
                                    1850

 

Ну. Перед нами другая ипостась стихотворения «Люблю грозу в начале мая».
 
Прорыв в безыдеалье у Тютчева случался и в целую строку, в законченное предложение.
 
Брат, столько лет сопутствовавший мне,
И ты ушел, куда мы все идем,
И я теперь на голой вышине
Стою один,- и пусто все кругом.
 
И долго ли стоять тут одному?
День, год-другой - и пусто будет там,
Где я теперь, смотря в ночную тьму
И – что со мной, не сознавая сам...
 
Бесследно все - и так легко не быть!
При мне иль без меня - что нужды в том?
Все будет то ж - и вьюга так же выть,
И тот же мрак, и та же степь кругом.
 
Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я, как есть,
На роковой стою очереди.
 11 декабря 1870

 

Негативных слов тут масса: «голой», «один», «пусто», «тьму» и т.д. Лирический герой очень и очень удручён. Но есть выскакивание: «Бесследно все – и так легко не быть!»
Сухих был прав, что Тютчева тянул стиховой размер «Брата…». Я думаю, что тянуло Тютчева именно из-за этой пронзительной строки-приятия безыдеалья.
 
Можно ещё поблагодарить Сухих – за связь с пушкинским «Вновь я посетил…». Думается, что не только по стиховому размеру тут связь, но и по оппонированию Пушкину по сути. Это пушкинское стихотворение есть мягкий переход к каменностровскому циклу, несколько символистскому. А символизм – это сверхисторический оптимизм. И подход к нему (во «Вновь я посетил…») представляется самым большим оппонентом безыдеалью. И – Сухих прав.
 
Но скучно без актуальности, правда?
Не касаясь того, что могло повергнуть Тютчева в столь колоссальное разочарование, расскажу об одном человеке, ныне так же космически разочарованном. Когда-то он меня утешил.
Я, вживаясь в финитные картины Чюрлёниса, ходил сам не свой, тогда же, кстати, обнаружив для себя теорию о происхождении нашей Вселенной из первовзрыва, из исчезающе малой точки так называемого физического вакуума. Теперь, подумалось, расширение Вселенной, а потом будет сжатие опять в первоточку. И – полный конец! – Я день за днём ходил сам не свой. И пожаловался ему. Он был совсем молодой и заявил, что я хлопочу о настолько несоизмеримых с нашей жизнью временах, что их можно выбросить из головы.
И я выбросил. Настолько, что несколько как бы провинился перед Чюрлёнисом, так закончив толкование его «Сонаты солнца», точнее, «Финала» этого цикла.
 
 
«Есть авторы, которые пишут, что в “Финале” “Сонаты солнца” - не абсолютная безнадежность, что сам художник, вероятно, питал какие-то надежды относительно человечества, раз так беспощадно проводил через свое сердце мысль о конце концов. Надеялся выстоять в этом искусе и тем утвердиться в своей тайной вере, внушавшей сомнения...
 “Все сущее – увековечить, безличное – вочеловечить”,- писал Александр Блок, современник Чюрлениса и такой же, как Чюрленис, могучий выразитель своей эпохи средствами символистского искусства. Верить: хоть смутно, последним тайником души, вопреки всему – верить в провидение было характерным для тех лет» (см. тут).
Нет, выше было написано и об изображённости всего предыдущего на фризе колокола, и о сне, а не смерти королей, и об Абсолюте, но Бога, а не какого-то Ничто… Но как-то я влеком был не «текстом» картины, а общественным мнением, что ли, о символизме как сверхисторическом оптимизме.
Но вот мой утешитель, и тогда, наверно, увлечённый всего лишь своей молодостью и эгоизмом и потому бывший оптимистом, постарел. И, хоть является теперь убеждённейшим из убеждённых приверженцев либерализма, победившего в ХХ век все конкурирующие умонастроения: фашизм и так называемый социализм… И хоть этот либерализм теперь в наступлении (такая геополитическая победа – Украина – над последним полусознательным оплотом антилиберализма, традиционализма, Россией)… Тем не менее мой утешитель впал теперь в более чем такое же беспокойство, как я когда-то от финитных картин Чюрлёниса. – Только ли эгоизм старика в нём работает? Или предчувствие конца и самого либерализма?
Одно из последних стихотворений Тютчев, наверно, теперь ему понравится.
 
14 августа 2014 г.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка