Лаборатория слова

         

Сегодня, когда употребление нецензурных слов и выражений в устной речи стало обыденным явлением, с новой силой оживились дискуссии о допустимости (или, наоборот недопустимости) их использования в языке литературном. Примечательно, что столько здесь уже оговорено-проговорено, столько сломано копий и выпущено стрел  как со стороны сторонников использования, так и со стороны противников, а чёткой общей позиции как не было, так и нет (и, скорее всего, вряд ли будет). Поэтому мои сегодняшние рассуждения это всего лишь частный случай, моя личная точка зрения, ни коим образом не претендующая на истину  не только в последней, но даже в промежуточной инстанциях.

Михайло Ломоносов в свое время создал "Теорию о трех штилях (стилях) речи". Первый стиль – возвышенный, второй – для средних, и третий стиль – тот самый мат. Через два века его мысли повторил философ Владимир Соловьев: каждый человек должен владеть тремя стилями речи. Высоким можно обращаться только к Богу. Средний – использовать в общении с собеседником. Низкий стиль употреблять только наедине с собой. Самое печальное, что произошло с русским языком за последние двадцать лет, –  это то, что высокий стиль исчез совершенно, и его место занял стиль средний. Низкий же проник повсюду. Такую речь мы сейчас и слышим где угодно, да и читать начинаем не только в «жёлтой» прессе, но и во вроде бы солидных литературных журналах и книгах.

А теперь несколько слов в защиту литературной нецензурщины.Как всякий образованный человек, я люблю прикрываться цитатами (понятно, чужими). Не изменю себе и на этот раз. Итак, «Кто ж он? Преданный без лести/Бл..ди грошевой солдат». Следующая цитата: « Санкт-петербургские нахмуренные будни/ Да желть бензинная заёб..нных небес». Автор первой – Пушкин, эпиграмма «На Аракчеева» (правда, есть устойчивое мнение , что Александра Сергеевича в своё время матерщиной «испортил» Барков, и вроде бы на нём вина, но…),  второй – Солженицын (точного названия стихотворения не помню. Что-то типа «Поэты русские! Я с болью…»). Нужно ли объяснять, что в оригиналах никаких точек нет, все написано напрямую, БУКВАМИ. Ещё можно привести цитаты из Лермонтова, я уж не говорю о сегодняшних Пелевине, Ширянове, Веллере и многих прочих. А сколько матерщины в романе Виктора Астафьева «Прокляты и убиты»? А сколько в довлатовской «Зоне»? Да, совсем забыл: а русские частушки (в том числе, и т.н. матерные)? Кто не согласен, что частушки это народное творчество, наше национальное богатство? Так что всё здесь не так простои отметать сходу появление нецензурных «вольностей» в литературных текстах негоже.Поэтому предлагаю компромисс: ненормативная лексика, как и одна из её разновидностей – русский мат, как литературное оформление эмоционального выражения, эмоциональных оценки и эмоционального поведения, имеет право на существование в литературных текстах, но при одном обязательном условии: если она используется как художественное средство, то есть, органически вписывается в сюжет(кстати, то жесамое можно сказать и о порнографии). И напротив: если же мат используется в тексте только лишь ради самого мата, а порнуха – ради самой порнухи, то есть, автор занимается не самовыражением, а самолюбованием (дескать, посмотрите-ка, какой я смелыйи удАлый!), то в этом случае согласен: подобное самолюбование НЕДОПУСТИМО!

          Давайте будем терпимее и, если хотите, проще: не надо переоценивать значения мата и нельзя оценивать текст только по наличию или отсутствию в нём нецензурных выражений. Интересный качественный текст, написанный профессиональным литературным языком, интересен  уже сам по себе! Что же касается, например, выше уже упомянутого Пелевина, то как представитель постмодернизма, он использует в своих текстах мат не ради самого мата, а в качестве игры литературного языка и, конечно,  имеет на это полное право.

          Ни в коей мере не сравниваю себя с Александром Сергеевичем, Михаилом Юрьевичем и тем же Александром Исаевичем (хотя к почитателям последнего и не отношусь, но это уже другой вопрос.). Но учиться у них считаю вполне приемлемым. В том числе, и использованию в своих сочинениях ненормативной лексики.

          В заключение этого, не спорю, местами довольно сумбурного опуса для, так сказать, разряжения чересчур серьёзной обстановки, хочу вспомнить один анекдотический случай, произошедший в девятнадцатом веке, во время царствования Николая Первого. Прогуливался он как-то в Петергофе с наследником, будущим Александром II, и его учителем Жуковским. Подбежал Александр к дереву, на котором крупно вырезано слово на три буквы, и спрашивает:
– А что сие слово означает?
Царь побагровел, а Жуковский не растерялся и говорит:
– Сие слово является императивусом, то бишь повелительным наклонением, от малороссийского ховати, то бишь прятать. 
Николай I расхохотался, вытащил из кармана золотые часы, протянул их находчивому наставнику:
– Молодец, Жуковский, *** в карман! (три звёздочки поставлены вместо той отборной матерщины, которую произнёс здесь самодержец, который был до неё большой любитель).

          Смысл же этого анекдота в том, что не стОит придавать слишком трагического значения использованию нецензурных слов, как в разговорном, так и литературном языках. Если вы не любите матерщину в текстах, то не читайте такие тексты! Или, в  конце концов, найдите достойный, желательно  остроумный выход из щекотливого положения, как поступил Жуковский.