Комментарий | 0

Всё об искусстве (6)

 

Паоло и Рем

(фрагментик)

Он другим совершенно взглядом, будто только что прозрел, разглядел на столе несколько старых, грязных, небрежно брошенных предметов - тарелку, бутылку, полотенце, несколько картофелин на кучке шелухи, кусок бурого мяса… со срезом, неожиданно свежим и ярким... и бутылку, возвышавшуюся... она уравновешивала тяжесть и весомость горизонтали блюда... Бутылка поглощала свет, а блюдо его излучало, но и само было подвержено влияниям – в первую очередь, тени от бутылки… Темно-фиолетовая, с расплывчатыми краями, эта тень лежала на краю блюда, переливалась на полотенце, на сероватую почти бесформенную массу, в которой Рем ощутил и цвет, и форму, и складки, давно затертые и забытые самой тканью...

Вообще-то он каждый день это видел, но не так, не так!.. Теперь он обнаружил рядом с собой, на расстоянии протянутой руки, живое сообщество вещей.

И тут же понял, что сообщество только намеком дано, пунктиром, едва проглядывает… В нем не было присущего изображению на холсте порядка. Бутылка назойливо торчит, полотенце только о себе да о себе… картофелины делают вид, что никогда не слышали о блюде...

Он смотрел и смотрел, потом осторожно придвинулся к столу, подумал, взял одну из картофелин и положил на край блюда, объединяя массы... Слегка подвинул само блюдо, переставил бутылку, поправил полотенце, так, чтобы стала видна полоска на ткани… Снова отошел и посмотрел.

Что-то было не так, он не слышал отчетливого и ясного разговора вещей.

Тогда он подошел в старому темному буфету у стены, с зеркальными дверцами, и из хлама, который валялся здесь давно, наверное, с тех пор, как умерла Серафима, вытащил небольшой потемневший плод, это был полувысохший лимон. Он взял нож с короткой деревянной ручкой и длинным узким лезвием, охотничий нож, и с трудом подрезав кожуру обнажил под ней небольшой участок желтой мякоти, светлую змейку на сером фоне... И осторожно положил лимон на край блюда, рядом с картофелиной... нет, чуть поодаль...

И отошел, наблюдая, он весь был насторожен, само внимание, прикрыл веками глаза и постоял в темноте. Сквозь веки слегка пробивалось красноватое и розовое, кровь в мельчайших сосудах пропускала свет, он всегда восхищался этой способностью кожи... И внезапно распахнув глаза, уперся взглядом именно туда, где расчитывал увидеть главное, чтобы сразу решить - да или нет!

Нет! Все равно не сложилось.

Он покачал головой - пора, с натюрмортом еще много возни, подождет, а до Паоло нужно, наконец, дойти, ведь обещал!

 

……………

 

Из «Жасмина»

 

Я уже года два дворником работал, а точней был 577-ой рабочий день. Убирал снег с дорожки, спешил, за ночь нападало, а под снегом как назло ледок, и один из той компании поскользнулся, упал на колено, они со смешками его подхватывают, и все нормально было, но он увидел меня с лопатой, и пристал. Они все были слегка пьяны, но это я потом понял, такие вещи плохо соображаю, только по запаху или если совсем шатается. Они стали задираться, обзывать меня, я только смеялся, остальные были ничего, веселые, а этот злой, я всегда таких чувствую, от них пахнет страхом, знаешь, Малов, как долго ношеные вещи пахнут. "Страх порождает злобу, а злоба – страх", я теперь понял, ты правильно сказал. Но ты не верил, что я страх и злобу чувствую на расстоянии, всегда удивлялся – "ну и выдумки у тебя... или нюх звериный?.." По запаху многое можно сказать, нюх, наверное, мне вместо ума даден. Тот парень был злой, ершистый, даром что невелик ростом, и мне стало не по себе, я старался не встречаться с ним глазами, так лучше, может, у него пройдет. А он не успокаивается - "дворник, говно... " не люблю повторять, ты говоришь, эти слова лишние, и без них можно любую мысль сказать, а еще, ты меня всегда учил, - "никакого интима..." Нет, в жизни может быть, но говорить не надо, каждый сам переживает. "И тебе нельзя сказать?" - я как-то спросил, мне было лет шестнадцать. Ты подумал и отвечаешь – "мне можно, но в общих чертах, а подробности оставь себе". Я и не думал говорить подробности, но иногда говорил, помнишь, например, про Наталью с седьмого этажа, но это успеется, потом... Тут другое дело, просто грязь и ругань, а потом он подскочил и толкнул меня в грудь. Он был гораздо ниже меня, но плотный, быстрый, и знал, куда бить, чтобы больно, а я никогда никого не трогал, ты знаешь. Я не могу, сразу представлю себе, будто меня самого бьют... А здесь и представлять нечего, вот тебе налицо, те двое, другие, говорят ему "брось", а он еще злей стал, ударил меня в шею, так быстро и ловко, что я задохнулся и сел на снег. Тогда он еще ногой в грудь, не так больно, но я упал на спину, потом сел... и не могу встать, ноги заплелись, действительно, скользко, это я виноват, а как получилось, могу объяснить: температура за ночь не упала, как обычно, а пронесся теплый воздух, разогрел, подтопил снег, потом подморозило к утру, а я эти климатические беспорядки прозевал, спал крепко. До этого вечером засиделись, ты рассказывал про Белый дом, как вы его зашищали, я после таких историй и сказок волнуюсь, а потом сплю крепче обычного. Я спросил еще, стоило ли защищать, если потом получилось, ты сказал "хреново..." Ты подумал, и говоришь – "все-таки стоило, иначе еще хуже стало бы... Хотя мы дураками были, но без дураков жизнь остановилась бы..."

Я не согласился, но промолчал, потому что сам дурак.

Так вот, ноги... не могу встать, а рядом лопата, и я потянулся, чтобы взять, опереться, а они подумали, я буду их лопатой бить, она действительно опасная, от Сергея, дантиста-хроника осталась, окована толстым жестяным листом, страшное оружие. Они быстро оттащили этого, злюку бодрого, и ушли, он еще что-то кричал, но я уже не слышал. Малов, мне обидно стало, но я чувствовал, что виноват, понимаешь, потому что не все сделал, как надо, случайно получилось, но не сошло мне, человек упал. Он, я думаю, неправ, нельзя драться, но я об этом тогда не думал, это его дело, пусть он неправ, но и я неправ тоже, оказался разгильдяй, как ты меня нередко ругаешь за квартиру, "живешь как зверь, может, в угол плюешь?"

Они ушли, я встал, и не знаю, что делать, вдруг кто-то смотрел в окно, видел, а я хотел поскорей забыть, было - и не было. Но отрава уже внутри, стало нехорошо, горячо, я хотел к тебе подняться и не мог, пошел в дворницкую.

***
 

Я всегда сюда приходил, когда муторно, страшно. Я не видел, какой из такого дурака, как я, может получиться взрослый человек, чувствую, для меня нет впереди ничего, все другие люди сильней и быстрей меня, и, главное, всегда знают, что хотят. Особенно его злоба меня убила... и он не сомневался, что прав!..

В дворницкой на большом столе, называется физический, он линолеумом покрыт, лежали куски ватмана, обрезки можно сказать, и баночки с гуашью, пять или шесть цветов, желтый, красный, зеленый, черный, пятую не помню, не использовал ее, крышка присохла и не открылась, а остальные хотя и высохли, но если расковырять пальцем, то можно поддеть немного. Лист бумаги передо мной, большой, белый, яркий, и мне захотелось его испачкать, пройтись по нему... Я взял пальцами немного желтой и намазал, не знаю, зачем, но мне легче стало, странно, да?..

А другим пальцем взял красной, и эти два пальца рядом... я смотрел на них... А потом достал комочек черной, на третий палец, и смотрел - они были раньше похожи, как розовые близнецы, а теперь стали совсем разными... Я протянул руку и начертил желтым линию, и увидел, что это стебелек, стебель, а на нем должен быть цветок, увидел центр цветка, и лепесток, один, но большой, и я быстро, не сомневаясь, желтым и красным, а потом в некоторых местах обводил третьим пальцем, который в черной краске, и снова не сомневался, где и как это делать... А потом смазал слегка внизу стебля и быстро легко провел рукой, и это оказалась земля, она лежала внизу, а цветок летел над ней, сломанный, с одним лепестком, но непобежденный... летел над миром и молчал, а я разволновался, стал доделывать стебелек, чувствую, он мягкий, не получается, я даже разозлился, взял красной горстку, смешал на ладони с черной... потом уж я понял, что лучше на бумаге мешать... и руками, пальцами, пальцами, особенно большим стал нажимать и вести вдоль стебля, и черная, которая не совсем смешалось с красным пошла тупой сильной линией, по краю, по краю стебля, и он стал выпуклый и твердый, я чувствовал, он твердеет... Потом чувствую - еще чего-то не хватает, и я ребром ладони, ребром, ребром стал вколачивать краску в бумагу, и немного смазывать как бы... а потом рука вдруг задрожала, но не мелкой дрожью, а крупной, толчками... полетела вверх и снова вниз, упала чуть поодаль, ближе к нижнему углу, и получился там обрывок лепестка, второго, и я его вколотил в бумагу, раз-два-три...

И понял, что готово, мне стало спокойно, и дышать легко, радостно.
Наверное, не те слова, а тогда вообще слов не было, только чувство такое, будто выплакался, успокоился и замер в тишине, покое, тепле, и все это за одну минуту случилось.
Так было в первый раз. А потом я даже плакал, когда видел на бумаге, что получилось, а откуда бралось, не знаю.
Я пошел наверх, спокойный, веселый, и про драку забыл, ты все спрашивал меня, что я такой особенный сегодня, ты это быстро узнавал, а я ничего не сказал тебе, не знаю почему...
А сейчас вот, рассказал.

 

……………

 

из повести "Предчувствие беды"

(совсем отрывок)
Журнал "Наша улица" №12, 2007

..................
Что скрывать, раньше я жил легко, несколько удач, неудач, к которым одинаково привык… всегда свой угол, кофе по утрам, картины, картины… удовольствие от мастерства своих рук… Обычно к пятидесяти годам, если не совсем дурак, все печальное и страшное можно уже предвидеть, но человек так устроен, что умеет ускользать, и по мере приближения границы света и тени, переползать к свету. Вот и я ускользал, ускользал… а теперь попался, и чувствую, что навсегда.

……………….
Да, тень лежит на всем, но в этой тени еще не умерла жизнь, не всегда же смотришь на мир с высоты. Но чем ближе подходишь, тем картина печальней.
Недавно повели смотреть живопись, так себе, потуги… причем художник уже старик, малевал всю жизнь, и никто ему правды не сказал. Она проста и очевидна, здесь живопись и не ночевала. Хотя в большинстве случаев, действительно, лучше промолчать. Не знаю, нужна ли правда, и кто уверен, что знает?.. И вот, всю жизнь… - хвалили, хлопали по плечу… Один пейзажик получше прочих, и все равно игра в поддавки, трусливо замазан свет, бездарные и безнадежные поиски цельности. Абстракция, не абстракция - цельности нет, значит полный крах, картины нет. Пикассо, гениальный пижон, играл, играл, но перед цельностью задумывался, находил свои пути. Недавно предлагали, эскиз портрета, "сын в костюме Пьеро", белая, среди хаоса разнородности, фигурка все объединяет… Увы, я не миллионер, и не мое это искусство, люблю попроще, без демонстрации умения. Но с нежностью смотрел, какие светлые были люди, артисты начала века… хитрющий, конечно, этот Пабло, но по-детски предан, непосредственности никакой, зато наивная гордость мастерством, тоже своего рода примитив.
Художник строит вещь из разных по цвету и силе пятен, чем они противоречивей, тем больше нервов, труда и умения уходит на их равновесие и примирение, но недаром - если повезет, усилия превратятся во внутреннее напряжение, драму, глубину, концентрированный аналог жизни. Можешь, конечно, пойти за "черным квадратом", создавая цельность за счет уравнивания всего со всем… но пропадает драма борьбы, острота, серьезность, глубина… остается выразительный символ, агитка, декларация, действующая на ум, но никогда - на чувство.

………….....

Художник строит картину, и гораздо свободней нас, но и мы, в меру своих сил, строим жизнь, используя материал, который подсовывает нам случай. И сколько нервов, труда и умения уходит на примирение противоречий!..
Я начал с того дня, прошлым летом?.. Смотрел картинки двух молодых…
Я знаю, трудно терпеть, когда рассматривают твое сокровенное и молчат, это больно, и я был полон сочувствия… Но мне нечего было сказать, особенно одному из них. А второму рано говорить, я искал подтверждений тому этюдику, убедиться, что не совсем случайный всплеск. Кроме того, нельзя хвалить одного художника в присутствии другого, так мне давным-давно сказал настоящий живописец, уверенный в своем таланте человек, и все равно, он не мог это выносить. Смешно?.. Да, время настало хамское, в чужую постель залезут, не то, что такие тонкости…
Хорошее встречается редко, снисходительней будь!.. И я молчу, не выдаю своего раздражения, причиной которому… если одним словом - бесчувствие. Куча работ, а все мимо!.. Например, вот, пейзажик… поле, опушка леса, много неба, облака… и все до ужаса безнадежно. В миллионный раз! Рассчитывая, что природа сама все скажет, стоит только ее добросовестно воспроизвести, художник переносил на холст цвета и оттенки… и это все. Чувствуешь сожаление, и сочувствие к парню - довольно симпатичные части картины, не договорившись, борются друг с другом, облака волнуются, лезут в глаза, земля не своим голосом кричит… Даже узкая кромка леса, и та отличилась бессмысленным и наглым ядовито-зеленым цветом. Кто во что горазд…
Безнадежен!.. Не мог больше смотреть на это бесчестие, отставил холст налево, взялся за другие. Их создатель пытается что-то объяснять, но я не слушаю и всем видом, пусть доброжелательным, но решительным, стараюсь показать, что должен сам, и лучше, если он помолчит. Так он в конце концов и поступает, а я остаюсь со своими размышлениями…
Но всегда наготове, внутри меня нервный и зоркий сторож, глаз индейца. Зевать никогда нельзя, и я, как художник, подстерегаю случай, неожиданную встречу… Этого разговорчивого надо бы отпустить с миром, но не хочу обижать. Что значит "молодой еще"?.. со временем художник не становится талантливей или умней, только несчастней… А второй симпатичней, молчит, в его пользу этюд, что справа… случайный?.. В искусстве многое случайно… только одних случай любит больше, чем других, наверное, потому, что они сами его чувствуют и любят, умеют подстеречь счастливый случай.

……………..

Тогда я еще собирал людей в своем доме, любил кормить и веселить народ. Часто ходил по мастерским, и к себе приглашал художников. Многие лица стерлись в памяти, но картинки помню почти все, начиная с семидесятых… Тут же привиделась одна - П-го, сына писателя, погиб от передозировки. Московский ночной переулок, парадные кажутся наглухо заколоченными, тупик… Тогда казалось, вот он, единственный тупик, только бы выбраться - на волю, на простор… Теперь понятно, тупиков тьма, и мы в очередном сидим… Не так уж много времени прошло, но будто ветром сдуло ту жизнь, и хорошее в этом есть, но слишком много печального, главное - людей мало осталось. Кто уехал, кто погиб, а кто и процветает, но все равно мертвец. Остались одни тусовки.
В тот вечер то ли кто-то уезжал, то ли продал картинку иностранцу… они падки были на подпольную живопись. Когда она вывалилась из подвалов, то почти вся оказалась не выдерживающей света. Но и время изменилось, чувствительность восприятия притуплена, кричащий звук и цвет одолели всех, что в этом гаме еще может остановить, привлечь внимание?. Одних останавливает мерзость, других - странность.
Процветает, конечно, мерзость, что о ней говорить… Про странность я говорил уже, особый взгляд… простирается от сложности до ошеломляющей простоты. От сложностей я устал, особенно в последний год, они слишком часто не на своем месте, в обществе это признак неважного устройства, а в человеке - от неясного ума. Так что со мной, если избегать путаных рассуждений и долгих слов, остается, как старый верный пес, только она - странная простота. В моих любимых картинах нет идей, только свежий взгляд на простые вещи, и я люблю их больше всего, даже больше жизни, хотя, конечно, предпочту жизнь картине, но только из-за животного страха смерти, что поделаешь, это так.

(Продолжение следует)

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка