Проза

Всё началось не с молочной кухни, а с несколько позже. В ту пору я был чрезвычайно пушыст и бел (и даже более, чем сейчас, хе-хе!) моё незамуд... кхе... незамутнённое (во!) детское осознание "ещё много чего" тогда не воспринимало...

Помимо "ещё много чего" во мне было ещё много чего - скажем, я концептуально догадывался, откуда такие как я берутся - в бабушкины сказки о "магазине", где меня якобы "купили" и "огороде с капустой", в котором меня якобы "нашли", я не верил никогда. У меня ведь вообще с раннего детства - конкретно ясная и буквально ко-ге-рент-на-я память! То есть, я помню себя с раннего детства. С очень раннего детства я помню себя - шокируя и удивляя порой памятью своей людей; людей патологически уверенных - в том, что помнить этого, или, скажем этого, или, простите, этого - я был никак не в состоянии, по причине брутального ярко выраженного малолетства.

Вот, помню, мне было три года и я отравился креветочным маслом. И попал в городскую больницу с неинтересным номером. Помню, ещё дома, мне было плохо, окружающий мир плыл и покачивался, казался ватным и расползался на осклизлые куски, меня рвало перетёртыми и отжатыми креветками, в то время как по телевизору черно-белый дяденька с гаденькой улыбочкой тянул своё патетическое: "Белове-е-ежская пу-у-ща, Белове-е-жская пуща!" (c той поры я это словосочетание специфически возненавидел). А ещё был приёмный покой и весёлый усатый доктор, который, ощупывая меня, спросил - "что ты любишь?" - и я пытался сказать "зефир", а доктор покачнулся, и засмеявшись, произнёс: "Молодец! Кефир - это полезно." И я попытался было возненавидеть этого доброго доктора, как умеют ненавидеть только тяжело больные дети, но не смог - так мне было плохо. И невозможность ненавидеть была мучительна. А ещё была детская палата с возникающими по вечерам из алебастровой невесомости потолка страшными белыми лампами. И мерцающие бледные огни соседних корпусов в ночи. И маленький мальчик на койке у окна - он все время плакал, звал маму. Приходила медсестра, совала что-то ему в рот и он затихал. А другой мальчик - у двери - сам по себе затих, посинел и больше не плакал. Всё утро не плакал, пока не пришли два медбрата, не погрузили его на скрипучую каталку, и не скрылись вместе с мальчиком в сумеречной, остро пахнущей тишине больничных коридоров. Впрочем, один из них ненадолго остался - открыть земляного цвета бутылку о край притаившейся в углу раковины. Бутылка вдруг с шипением лопнула прямо в его волосатых руках и он закричал - какой-то осколок впился ему в ладонь. Кровь закапала в раковину и тогда медбрат схватился за повреждённое место ладонью второй руки, и, бормоча что-то, выбежал из палаты. Капли крови на полу возле раковины долго никто не убирал.

Гораздо позже я узнал, что моё состояние тогда оказалось действительно тяжелым. Какой-то врач даже прозрачно намекнул моей маме, что мой исход из этого места может оказаться скорее преждевременным, нежели благополучным. Но тогда я ничего этого не знал, а лишь запоминал. Помню, когда я описался, пришла медсестра с лицом, похожим на кусок сырого мяса, и, меняя загаженные простыни, задумчиво пожаловалась пустоте:

- И когда этот жыдёнок сдохнет, пакость какая...

Оказалось, подыхать я не собирался. Постепенно дело пошло на поправку, вместо медсестры, любящей разговаривать с пустотой, приходила бабушка... Однажды она пришла и забрала меня оттуда. Навсегда.

Вот, теперь, мил человек, как много чего и о чём я помню. Помню и то, чего мне вроде бы помнить и не полагается - и по званию, и по выслуге лет...

Правда, это относится лишь к памяти дальней. Как бы в компенсацию неведомо кому неизвестно за что - ближняя память моя пошаливает. Не то чтобы в центре средь бела дня, но по вечерам и на окраинах - вполне. Вот, скажем, скушал я пять минут назад мандаринку, скушамши же мандаринку - благополучно о ней забыл! И оставалось бы мне бесконечно удивляться, по пути из Ванной Комнаты к Компьютеру, а что же это я скушал такое, с таким пикантным запахом, напоминающим Ялту весной? Или зимой - с некоторых пор я не силён в ботанике (с тех самых, как говорила моя матушка, когда я проникся пылкой любовью к Советским Транзисторам и встал, как сказали мне в одном из моих снов, "на технотронный путь развития"). Самый запах мандаринки я забыл и все кровно и узно с ним связанные, Надлежащие, Подлежащие, Прилежащие и Принадлежащие Ассоциации, - аж до девятого колена в диаметре! И кабы не случилось мне с небрежною кропотливостию производить на белый свет сии строки и строчки, нещадно насилуя Память Ближнюю и любовно поглаживая (моя прелесть!) Память Дальнюю - как знать, смог бы я вспомнить, да, да, о разнообразные граждане однобразных государств, вспомнить всё по отношению к съеденной пяти минут назад мандаринке? Воистину, эта история, будучи написана иглами в уголках голубых глаз одного невинного отрока, могла бы послужить причиной инфекции, коньюктивита м преждевременной слепоты! Но поскольку я пишу это не иглами в уголках глаз, а ручками в текстовый файл - не пужайтесь, преждевременной слепоты у невинного отрока не наступит.

Собственно, моё отношение к Мэтру Алкоголю можно разделить на две Решающие Фазы:

Фаза Нумеро Уно: Когда я не знал - Что Это Такое и, следовательно, это мне было По(пипу) и Фиолетово.

Фаза Нумеро Два: Когда я узнал, наконец - Что Это Такое, и это мне стало Не-По(пипу) и Не-Фиолетово.

А ведь, если подумать - нумерация фаз ничего не говорит о их пространственно-временном Соотношении! Я говорю это не потому, что горжусь собой, аки сатаниский гриб и желаю публично произносить "Я это знал всегда!", а потому, что я весьма скромен собой и поэтому не желаю, аки сатанинский гриб, публично произносить "Я это знал всегда!", а желаю всего-лишь ненавязчиво всем об этом намекнуть - чтобы каждая последняя затычка имела по-понятиям - откуда здесь ветер дует! А дует ветер здесь, господа-товарищи, отовсюду и со всех, как бы избито это не казалось, сторон и щелей.

И вообще, вопрос риторический, для савецкого инженера с зарплатой в сто рублей - когда я узнал ОБ ЭТОМ?

То есть, объясняю популярно, знал ли я ОБ ЭТОМ всегда, или же узнал лишь после благополучного завершения Фазы Нумеро Уно путём своевременного перетекания в Фазу Нумеро Два - перетекания столь благополучного, что до недавних времён я и не подозревал о её, Фазы, существовании? Да и был ли он, этот Сдвиг-по-Фазе? Сколько помню себя (а память у меня ясная-ясная!) - Сдвигов много разных было, даже Капитальных - как пел некогда Гребенщиков "как страшно двигаться дальше" - куда я только не Двигался и не Сдвигался, и Дальше и Больше! Ан нет, Сдвигов-по-Фазе вроде не упоминаю...

Зато помню моих Взрослых. Они у меня, знаете ли, не шли в ногу со временем. Окуджаву не слушали и Самиздат не читали. Зато по воскресеньям каждый раз имели застолье - сколько себя помню, опять же. И, в результате невинного созерцания мною (а за застольями я научился подсматривать ещё раньше, чем за девочками - можно смело сказать, что я имел осознанный опыт с Танатосом раньше осознанного опыта с Эросом) я таки конкретно усвоил, что застолья Взрослых - вещь жутко эксклюзивная (бо меня каждый раз выгоняли "спать"!) и вообще, там присутствует некий, как сказал бы Буратино, жжутко интерресный инициативный опыт (посредством того, "что пьют"!). "Что пьют", я как-бы концептуально "знал" уже года в три-четыре - мне бабушка рассказала, что есть на свете такая вещь - vodka - и что это, типа, плохо. Если это "плохо", (шевелил я детской мозгой) нафига "веселятся"? И "пьют"? Этого я бабушке не сказал, потому что уже тогда был интровертом с глубоко заныканными турборефлексивными наклонностями.

А потом был случай в ресторане "Звезда"!

Был такой ресторан на Майдане Нэзалэжности (тогда ещё Площади Октябрьской Революции). Располагался он в глубине, там где дома расходятся веером. Слегка справа, если смотреть на этот веер, находясь спиной к несуществующему ныне памятнику.

Может быть, этот ресторан назывался даже не "Звезда", но именно там имела место та самая свадьба, а мне, в те безответственные годы было шесть с лишком лет!

И ещё, тогда была зима. С симпатичными серебристыми ёлочками в окнах советских магазинов!

И вот, представьте, мои Взрослые упаковывают меня в галантный, по савецко-интеллигентским меркам, детский кастюмчик, да? Одевают курточку, шарфик и шапочку ("чтобы Сашенька не дай БГ не простудился"), да? Вызывают бледно-желтое савецкое такси, да? Пихают меня туда, да? Запихиваются сами? И!

Мы едем! Едем по грязному снегу! По киевским улицам времён позднего застоя! По предновогоднему! Едем по предновогоднему! Едем в центр! В центр по предновогоднему!

И я, представьте себе, вне себя, да? Меня переполняет и тем и этим, но всё больше - простой радостью осознания, что мы едем в центр по предновогоднему. Ты, мил человек, может быть и не знаешь вовсе, Что Всё Это На Самом Деле Значит. Может быть, ты всю жизнь ехал только в центр, или ехал исключительно по предновогоднему, но никогда, вот так не ехал в центр по предновогоднему и не знаешь всей полноты, сказочной, пугающей и непостижимой полноты всего, что включает в себя такая поездка!

Это случилось со мной лишь раз в жизни и я это очень хорошо запомнил... быть может потому, что больше мне никогда не довелось во так вот, просто, радостно, ехать в центр по предновогоднему - как подумаешь, что этого никогда больше не будет, до слёз становится обидно, хочется найти какого-то виноватого во всём этом человека, помучить его разными китайскими пытками, а помучив всласть - убить.

А тогда... Тогда я ловил свет пролетающих мимо уличных фонарей желто-зелёного стекла пуговицей на пальто моей бабушки и тихонько жалел, что свет не может остаться в таинственной, цвета кошачьего глаза, глубине пуговицы навсегда. Если бы свет послушался меня, и остался в пуговице, думал я, я бы выпросил эту пуговицу у бабушки и всегда бы носил с собой. А тёмными ночами мне бы не было так страшно и темно под одеялом - ведь у меня бы была с собой зелёная пуговица, а в ней - свет уличных фонарей!

Размышляя подобным образом я и не заметил, как нас высадили около ресторана. А дальше - толчея, швейцар у входа, ритуал Получения Номерка в Раздевалке, нелепые разговоры, смех и рукопожатия Взрослых - не буду утомлять вас описанием всего этого. Поэтому, сразу двинусь к моменту, когда мы сели за стол.

В ресторане всё было тоже по предновогоднему и чин-чинарём, so to speak. Серебристые ёлочки у сцены, на которой, в слегка утомлённой готовности, замерло ресторанное ВИА, так восхитительно дрожали под порывами ресторанного ветра, что мне сразу же захотелось к ним подбежать и крепко-крепко обнять! Не вышло - мама не упустила возможности схватить меня за руку. Но зато, когда сели за стол, у меня появилась некоторая, в относительном пространстве, свобода ёрзания на стуле и действия в пределах тарелки, свобода, не лишенная, впрочем, оруэлловских обертонов со стороны моей мамы, которая со сталинской прямотой принялась накладывать мне в тарелку деликатесы, время от времени справляясь у меня, в лучших традициях хрущёвской оттепели, о том, какие деликатесы я предпочитаю.

Дальше - больше. Не стану утомлять вас конкретным описанием чего и сколько я ел, скажу лишь, что это было хорошо и вкусно и по первому, и по второму, и по двадцатому разу. Кстати, деликатесы я не уставал запивать тем, что мне наливали - а наливали мне минералку (которую я, как и все ненормальные дети, любил) "Буратино" и напиток "Байкал". Иногда наливали минералку напополам с "Байкалом" - и это тоже было хорошо. Иногда ничего не наливали и тогда некоторое время я просто ел. Тут мы вплотную приближаемся к корневому моменту повествования, к тому, ради чего я уже битый час стучу онемевшими подушечками пальцев по уходящим вниз кусочкам пластмассы.

В один из этих самых моментов, когда мне уже некоторое время ничего не наливали, а я сердцем и другими жизненно важными органами ощутил, что налить мне как раз пора - на меня обратил внимание сидевший слева подвыпивший дядя (лицо которого, к сожалению, за исключением улыбки, не запечатлелось в памяти). Я ощутил, что налить мне давно пора, но сам до бутылки дотянуться не мог, а мамы как раз в этот момент рядом не оказалось - она вышла куда-то из-за стола, а папа попросту не обращал на меня внимания - он был увлечён разговором с кем-то, сидящим справа... в общем, убедившись в отстутствии поблизости представителей прогрессивного человечества желающих мне помочь, я решил прибегнуть к имевшемуся у меня психотропному оружию - сосредоточился и стал распространять на окружающих просительные флюиды.

Обычно просительные флюиды были очень эффективным и испытанным методом воздействия, особенно на психику мамы и бабушки - мною было в рамках контроллируемого эксперимента установлено, что просительные флюиды действуют на значительном расстоянии, проникая сквозь физические преграды, вроде стен и дверей. Обычно было достаточно направленной телепатической передачи комплексного мыслеобраза "хочу + предмет", чтобы через некоторое время получить желаемый предмет от субъекта, который и не подозревал о факте направленного внушения.

Но в этот раз концентрация воли и сосредоточение на образе почему-то не привели к желаемому результату. Возможно, мешали враждебные влияния, исходящие от кого-то из находящихся в зале гостей, возможно - сказывалась близость площади Октябрьской Революции, благодаря чему все тонкие течения в этом месте были подчинены одной лишь возможной направленности, быть может...

Я уже собирался было прибегнуть к Магии Слова, когда обнаружил, как чья-то волосатая рука наливает мне в стакан... не из той бутылки, которую я просил!

Я обернулся, и увидел, что рука принадлежит какому-то подвыпившему лицу. Улыбаясь и подмигивая, лицо налило мне полный стакан из высокой, зелёной бутылки, с горлышком, мерцающим серебристой фольгой.

В шесть лет я уже довольно хорошо умел читать и поэтому без труда прочёл надпись на этикете:

СОВЕТСКОЕ ШАМПАНСКОЕ

Подмигнув в последний раз, лицо исчезло куда-то влево вместе с рукой и бутылкой. Может быть оно никуда и не исчезало, но произошедшее так глубоко захватило меня, что я некоторое время ничего не видел кроме стакана, со дна которого поднимались пузырики. Шутка ли! Ведь это один из напитков бо... - Взрослых, поправил я себя. Не vodka, конечно. Я знал, что бывает такой напиток у Взрослых - "шампанское". Из тайных наблюдений за застольями, я помнил, что именно с него Взрослые часто начинают свои экзистенциальные ритуалы. Жидкость в стакане цветом своим мало отличалась от напитка "Буратино", точнее, она совсем от него не отличалась... но... некая инаковость совершенно ясно проступала в ней. Некий намёк, что-ли. Как Обещание чего-то ещё. Взгляни на меня, говорила мне жидкость, с виду я не лучше того, что тебе наливали весь этот вечер, но тем не менее - я могу изменить всю твою жизнь, так, как не в состоянии изменить все эти "Буратино" и советские "Пепси-Колы" краснодарского разлива. Вкуси меня и будь со мной!

Конечно, жидкость мне говорила это отнюдь не таким патетическим и витиеватым языком - скорее, это передавалось на уровне смутных мыслеобразов и неясного томления в области солнечного сплетения, но факт есть факт - мне вдруг нестерпимо захотелось вкусить из стакана, заботливо наполненного волосатой рукой. И тут, наконец, вернулась мама.

Не буду врать, что меня охватил панический ужас - скорее, неприятный холодок пробежал по нервам. Я вдруг отчётливо осознал, что собираюсь сделать нечто запретное - не Самое Ужасное, конечно, нет, но Поступок, За Который Мне Должно Быть Стыдно и могущий иметь неприятные последствия (мама поругает меня, или поругается с дядей, который это мне налил, или и то и другое) и вечер будет омрачен. Некоторое время мои мысли вращались вокруг возможных Последствий. Потом я вздохнул (или мне это показалось?) и потянулся рукой к стакану.

Тотчас же в голове прорезался Голос, скорее - Голосок, звенящий, детский, чем-то похожий на голос юного Робертино Лоретти:

- Не делай этого! Не надо! Поставь на место! Скажи маме!

Сказать маме было бы неприятно, подумал я. Как минимум, это навлекло бы кучу Лишних Вопросов (которых я уже тогда не любил). Могли быть и Неприятные Последствия. К тому же, мне просто неохота огорчать маму - подумал я, уже со стаканом в руке.

- Ты поступаешь нехорошо! Детям это нельзя! - звенел Голосок, и, словно испугавшись, что увещевания эти не возымеют должного действия, перешел к откровенному шантажу:

- Не делай этого, Она узнает!

О, это была не пустая угроза! Я слишком хорошо знал, что Взрослые обладают даром Ясновидения, благодаря которому практически всё Тайное в конце концов становится Явным - будь то дырка, сделанная гвоздём в новых штанах, или держание рук под одеялом после того, как погаснет свет. А ещё, можно изо всех сил притворяться спящим, но всё равно, ясновидящие Взрослые точно знают, когда ты спишь, а когда - только притворяешься. И неправду Взрослому не скажешь - если он пользуется Взглядом...

Стакан замер на полпути к губам. Я покосился на мать и почти было решил тут же рассказать ей всё-всё-всё, как вдруг...

На этот раз это был не Голосок, а самый настоящий Голос - не такой звонкий, как Голосок и более вкрадчивый, но в нём чувствовалась какая-то первобытная, земляная, проникающая в каждую клеточку тела мощь, это была простая Сила, не требующая эквалайзеров, ревербераторов и прочих студийных эффектов. Если бы я был тогда знаком с понятием, я бы назвал этот голос "хтоническим". Голос спокойно и просто сказал:

- Пей. Чего ты ждёшь? Чтобы тебя и вправду заметили?

- Не надо! Она узнает! - тут же откликнулся Голосок.

- Не слушай этого пустозвона. - мне показалось, что Голос приобрёл слегка иронический оттенок - Пей. Она не узнает. Она думает, что это лимонад "Буратино". Простая советская газировка. Впрочем, если ты и дальше будешь сидеть, как дурак, со стаканом на полпути к губам, в конце-концов Она, или кто-нибудь другой поймёт, что здесь что-то не так.

- НЕ СМЕЙ! - надрывался Голосок, а я...

Я уже нёс стакан к губам. Всё вдруг как-то отодвинулось на задний план, даже Голоса (и Голоски). Остался лишь простой экзистенциальный момент Единения со Стаканом, многократно до этого пережитый мной. Впрочем, на этот раз всё должно быть "иначе" - успел на краешке Единения подумать я. Я пригубил, а потом, зажмурясь, залпом втянул в себя горьковато-сладкую, шипучую влагу - на языке появился привкус, подобный тому, который я когда-то ощутил, из озорства попробовав на язык пробку от тройного одеколона. Нельзя сказать, чтобы это было очень приятно, думал я, пока слегка обжигающая, сладковато-горькая жидкость перекатывалась у меня во рту.

Я совершил глоток - и первая в этой жизни волна "Советского Шампанского" устремилась вниз по горлу - блуждать по моим пищеводам!

И!

Ничего "такого" не произошло. Мир не встал с Головы на Жоппу. Я не превратился волшебным образом во Взрослого. Всё вокруг не замерло, не предстало в новом свете, не исчезло, не рассыпалось в прах. Иниациативный опыт, если это был он, не принёс мне ничего, если не считать лёгкого онемения "сосочков" языка и слегка саднящих, чуть больше, чем от обычной холодной газировки, стенок рта и нёба.

- И это - ВСЁ? - полувозник, полувырвался, полузамер во мне вопрос.

Голосок надменно молчал - он умел проигрывать. Хотя мог бы и позлорадствовать - по крайней мере, в некоторых, ещё предстоящих мне ситуациях, он не преминет это сделать.

Спустя мгновение ответил Голос:

- Это только Начало. Став Адептом Огненной Воды, тебе предстоит медленно познать Её, в каждом из Её тысячи воплощений, а Она, в каждом из своих воплощений, познает тебя. Далеко не все из Её Откровений окажутся такими же сладкими, как это советское шампанское, но и далеко не все - поверхностными, как этот твой Первый Глоток. Кстати, тебе ещё предстоит сделать Второй. И Третий. Пей до дна.

И я выпил. Второй глоток пошёл куда легче. А Третий, последний, был мимолётен - поднял я стакан тогда и высосал оставшееся - и не поймёшь, чего в итоге оказалось больше (горечи? сладости?) и ушло всё это куда-то внутрь незримо... а как поставил я стакан обратно на стол, все вокруг вдруг страшно и весело заорали:

- Горькаа!

И с этим криком затеплилось внутри у меня Внутреннее Тепло.

Больше ничего в тот вечер со мной не было. Внутреннее Тепло постояло, постояло, да и сошло мало-помалу на нет. Слегка осоловевший ехал я домой - да и то, скорее от еды. Голоса не надоедали (пока). Осталось, правда, чувство некоего События Поворотной Важности, да и то - детской мозгой это не очень улавливалось, так, на уровне солнечного сплетения. А ещё я, засыпая в тот вечер, думал о том, что сказал мне Голос - о Начале. Многое из того, что было сказано, я благополучно забыл - до лучших времён. Тогда я ещё не знал, что Началу предстоит растянуться на долгих семь лет...

Интервью, взятое у Александра Альпера Александром Тельниковым.

"Сочные Творения" Александра Альпера