Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

* * *

Иногда музыка
так невежливо и навязчиво
вручает тебе прошлое,
обязывая оценивать все, что утратил.
И тогда будущее,
не успев приблизиться к настоящему,
уже такое изношенное,
вдруг становится памятью.

Музыка:

полыхнувшая сокровенными мирами, отдавшаяся эхом священных
древностей, царствием своим неотвратимо назревшая. Она развертывается
передо мной – я проваливаюсь в нее, вероломно подвергнутый
агрессии заждавшихся звуков. Я получаю разом всю мудрость,
минуя опыт. Я вновь постигаю знание, что жил когда-то, что
когда-то уже умирал и что меня еще не было за мгновение до
этого ее прихода – а теперь я рождаюсь и уношу с собой
невесомое бремя прошлых жизней. Я изучаю подаренные мне связи с тем,
чего, мне казалось, раньше никогда не существовало. Я
трогаю взявшиеся ниоткуда безвозмездно-нетленные смыслы и не
знаю, что с ними делать, как применить. Я оказываюсь владельцем
непонятных переходов и направлений и не могу выстоять против
них. Я опрокидываюсь в освоенную гармонию непонимания.

Музыка – заунывное, тревожное, стремительное, захватническое
блаженство – преображает душу в небо, открытый купол, цветущую
неохватность. Только она умеет так преподнести чудо жизни,
сделать ее пронзительной, торжествующей, навсегда доказанной,
насытить неутомимыми, беспокойно теснящимися, жалящими атомами
смысла и счастья.

Когда музыка прекращается, я перестаю знать окружающий мир. В музыке
я не просто его участник, я – его единственное
свидетельство. В ней даже вечность, которая сильнее времени, отражает
мои движения – признает мое усугубившееся бытие.

Музыка – последний шанс к воскрешению индивидуальности.

Она находит и шевелит давно забытые ключи, зарывается в потерявшиеся
закладки и поднимает их. И я с удивлением отыскиваю,
отмыкаю, узнаю, удостоверяю себя: вот то, что есть и всегда будет
только у меня; это и есть я, это моя жизнь, это мои
ценности; и именно отсюда, когда приходит пора, рождаются мои лучшие
мысли, отсюда – по восходящей – они несут в сохранности
фотоны существования – былинки брезжущей тверди – мой отборный
прожиточный минимум; музыка определяет мою осязательность,
величину и стоимость. Музыка думает мною, я – способ ее
отношения, ее концепция, ее путь к мерцающей цели – может быть,
путь ложный, а цели – несуществующей.

Музыка – причитающая красота – искусство, человечнее которого нет в
целом мире. Сдайся ее влиянию, сломись ее воздействию. И не
надо обладать предварительными знаниями, навыками, вкусом,
быть готовым, настроенным на восприятие. Необязательно даже
быть человеком – достаточно только слышать, достаточно только
жить.

Музыка – изобретение и универсальный язык человечества. Язык
неодолимой правды. В которой ложь не просто невозможна: само
понятие правды – излишне, бессмысленно. Правда, которую не нужно
выуживать, подтверждать – которая изначальна и вездесуща –
эфирна. Движущая сила всеобщей драмы. Метод жизни, убеждающий
безотказно. Побуждающая верить – безоговорочно,
беспрекословно – человеку, природе, миру – автору, повелителю, богу –
верить в избранность, в необходимость, в судьбу, в участь, в
одиночество – верить без сожаления, отчаянно, необратимо.

Музыкой сопровождаются подведение итогов жизни, показы и рассказы о
маленьких и больших человеческих трагедиях, болях, страхах,
переломных моментах, казнях, массовых истреблениях.
Искусство, повествующее о катастрофе, не может не быть музыкальным.

Вместе с музыкой поминают умерших. Среди огня свечей и лампад.
Реквиемы, похоронные марши, хоралы. Выразительные иллюстрации
судеб, конца пути. Обобщенная история человечества. «Взглянуть
на жизнь со стороны, осмыслить ее в завершении, свести в
обзорное прошлое, пережитое, к единому финальному акту, резюме.
Разбередиться непредвиденно, беспричинно, безоглядно, без
квоты на сочувствие и сожаление – воскреснуть чужой жизнью и
выжить ее целиком, в прощание, со всеми утратами – отмести
себя в настоящем – скончаться в себе в очередной раз –
плодотворно, напрочь, в предельном диапазоне, до востребования…»

Музыка – вне смерти.

Она ее победитель, неоспоримый владелец. Они обе всегда рядом, в
сопарности судеб – сочтенные на одной территории, в одном
промежутке, в одном мозгу – но никогда не понимают друг друга...
Необъяснимо, но несомненно их угнетающее, контрастное
родство в человечности. Ничто так не украшает, не усиливает, не
усугубляет глубину и выразительность музыки, как картина
умирания. Смерть художественна. Смерть – немая музыка. Они обе
обостряют совесть, в них человек предельно честен и чист.
Музыка и смерть – моменты истины.

Лучшие люди мира связаны с музыкой.

Творцы, исполнители, почитатели. Хозяева и слуги искусства.
Мыслители, священники, мастера. Волшебники, одухотворенные
прекрасной ненавистью. Блюстители национальных традиций, носители
фольклора. Сыновья света. Трубадур-гауляйтер Кубе.
Айнзац-дирижер Гейдрих. Рыцарь-комендант Гесс. Капельмейстер Розе.
Доктор Менгель. Фрау Мандель. Вершители. Виртуозы владения губной
гармоникой. Марширующие хористы-патриоты, факельщики,
знаменосцы. Мелодично насвистывающие экзекуторы,
операторы-меломаны, солисты-технологи, ценители с абсолютным слухом в
простенках из вздернутых вертикалей. Аккордеонист, цитирующий
государственный гимн на вершине человеческой горы. Морис –
раздетый маэстро, бескорыстный властелин клавиш, сгорбленно
уменьшившийся, но принятый поддавшимся ему, покорно отозвавшимся
инструментом. Отец Симон, кричащий Ave Maria на ждущем его
динамите. Сара, шагающая в огонь и поющая Хатикву. Покуда в
нас есть дыхание, мы стремимся к свободе. Пой, не сходи с
ума! Маленький Давид – слепой в зареве, объятый бегущими
светимостями, мечтающий ухватиться за звучащую перед ним музыку –
похожую на безмятежную в одиночестве женщину – спрятаться за
нее от смерти. Двуокись исцеляющей молитвы. Последняя
надежда на спасение. Окончательная смерть, окончательное решение.
Господь есть един. Мы обязательно воскреснем. Улица
свободна. Улица свободна.

Музыка – вращением вентиля разошедшаяся. 
Музыка – по трахеям, бронхам, легким освобожденная.
Музыка – в выгребную яму застывшая.
Свое дело уставшая музыка.

* * *

Мажор сопровождает нашу повседневность – аккомпанирует в работе,
нагрузках, юморе. Он помогает ориентироваться в среде, удачно
вписывается в хозяйственный интерьер, технический ландшафт –
строительные леса, котлованы, красный кирпич, белый кафель.
Он подельник порядка и поступательной методичности.
Завсегдатай-товарищ. В генеральных уборках, капитальных ремонтах.
Незаменимый элемент бутафории в любом профилактическом
мероприятии.

Мажор наполняет реальное время, от понедельника до субботы –
размеривает, упрощает, осветляет и цементирует действительность,
усиливает конкретику дат и имен. В нем мы горизонтально
маневрируем – строим планы на ближайшее будущее, радуемся,
празднуем, верим, излечиваемся. Он уравновешивает, возвращает
ощущение нормальности, правильности, закономерности
происходящего, полноценности, уверенности в себе, ощущение собственного
незыблемого места и вращающегося вокруг мира.

Мажор несет заряд, энергетику, добро, он нападает ими залпами,
вероломно – побуждает к активному участию в жизни, к
мужественному подхватыванию ее – чтобы била ключом, чтобы нравилась – к
решительным действиям заодно, со всеми вместе в общем такте,
к поступкам, практике, борьбе. Продумывать и продвигаться,
замышлять и совершать – целеустремленно, рьяно – кровь с
молоком – засучив рукава, с настроем на неминуемый успех. Мажор
заглушает боль, замещает страдания, профанирует смерть,
превращает ужас реальности в зрелищную комическую иллюзию,
химеру, парализует душу. У нас все будет хорошо. У нас все
получится.

Что естественно, то не преступно:

в каждом сплоченном единстве, в каждой коллективной индивидуальности
есть своя вселенная – она убедительно вытекает из
действенного настоящего. И у каждой вселенной – своя природа, своя
правда и своя событийная будущность, посчитанная до
необозримости. А природа всегда одна. Пока она звучит, она держит свое
состояние, свои законы, расширяет и укрепляет свою
единственность и собственную, внутреннюю память; она знает только
себя, другие природы ей не нужны.

Минор – тяготит.

Он разъединяет, разрушает, ломает векторы, провоцирует пассивную
рефлексию, заслоняет пронизывающим одиночеством. Он вреден.

В Освенциме жили патефоны и репродукторы.

Прогрессивные логова, заведенные на бис, деловито испускали музыку –
простые, незамысловатые, бравурные, народные песни.
Контрольный разгул румяных мелодий. Веселящий радиационный фон.
Голос-улыбка, голос-амфибрахий гладил клумбы, ложился в окна,
висел в проемах, проходах, бродил в телах, выглядывая из
желудков, утроб – рождал урчащие образы, отвоевывавшие у людей
ненужные эмоции – причинявшие паническую радость,
просачивавшиеся дотла, ласкавшие вдребезги, согревавшие наповал.
Существование в мире, занятом самоуверенным мажором, положено было
влачить бодро – полнокровно, торопливо, трудолюбиво.

В Освенциме жил оркестр. Каждый день, несколько раз в день.

Скрипки, виолончели, баяны, мандолины, гитары, ударные.
Разразившаяся гармония. Почасовое кромешное благо. Парадные марши,
цирковые фанфары, спортивно-строевые, вальсы, танго, серенады –
лирические, ритмичные, легкие, попурри, модные, популярные,
шлягеры – по заказу, по выходным и на особый случай.
Терпеливо, одна за другой, с возрастающей закономерностью
подкатывались, ошеломляли и довлели сказки Гофмана, выступали трубачи
и войско маленьких королей. На смену им безмятежно зарился
милый Августин. А затем вновь выходила и распластывалась
веселая вдова. Музыканты, увязшие в бесконечном уличном движении
– белые косынки, полосатые пиджаки, голубые юбки –
избранные природой без права на тишину. Они жили. Перед звездами за
поворотом, напротив вечности, перед самыми вратами в
небесную улицу – уверенно, во всеуслышание, послушно и с надеждой
на продолжение. И вокруг их безукоризненного мажора, в
круглосуточной глубине услужливой – беспомощной – беспощадной
музыки церемонно принимали крематории. Естественный отбор в
унисон. Торжественно зачисленные в издержки. Борющиеся за
смерть. Подвергшиеся любви к жизни. В ритме и гармонии –
гигиенично трещали кудри, пряди и копны, челки, локоны и косы,
свистели и визжали жилы, шипел жир, скручивалась и плясала кожа,
пыхали распустившиеся фурункулы.

Кипели глаза.

Пузырились ногти.

Прыгали кристаллы желчи.

Съеживались, вздувались, трескались, лопались, рвались, рассыпались,
разбрызгивались, расползались, разлетались, разметывались
щеки, нёба, ноздри, мочки, локти, пятки, соски, кадыки,
мошонки, темечки, поясницы, пуповины, щиколотки, позвоночные
столбы, солнечные сплетения, родимые пятна. Давид, Ванда, Злата,
Мария, Марика, магний, Морис, Моника, Самуил, Рахиль,
Хельга, кальций, Юдита, Эва, фосфор, кремний, Роза, Сара, сера.
Перестройка фырчащей материи. Молекулярная структура черноты.
Смерть – это праздник.